Дом - Беккер Эмма (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt, fb2) 📗
И самое главное — в моей голове недоставало бы общего плана зала, открывающегося с его порога. Я часто стояла здесь, застыв, в стороне от оживления, наступающего во всем борделе после звонка в дверь. Время останавливалось для меня одной, и я набивала свою голову картинками. На них — диваны в форме буквы L, за их спинками — нагромождение шкафчиков высотой до потолка. Агнета сидит рядом с высоким шкафом, набитым книгами, которые мы успевали читать лишь по диагонали. Биргит перелистывает страницы романа и одновременно пытается не упустить сказанного в споре между Фауной и Тинки. Одна из них стоит посередине комнаты и дергает пирсинг в своем пупке, а вторая курит на балконе, развернув грудь в нашу сторону. Ноги Биргит подогнуты, и в трусах с глубокой выемкой образовалась складка на уровне половых губ — мы уже привыкли к подобному спектаклю, но он все же всякий раз ненадолго захватывает мое внимание, как и пышные груди Фауны почти прозрачной белизны. Так я неподвижно застывала перед этими не смотревшими на меня полуголыми дамами. В течение двух лет я казалась себе мужчиной, переодетым в женщину, так хорошо замаскированным, надо сказать, что, проходя мимо них, я получала немного нежного, впрочем, похабного, внимания: более или менее гулкие хлопки по заднице, поглаживание по макушке, немного напоминающее материнское, от которого художественный беспорядок на моей голове становился только лучше. Не думаю, что они хоть раз заподозрили во мне любопытство порочного ребенка или сладострастие, которое охватывало меня порой при взгляде на бикини одной из девушек в то время, как она красила ногти на своих ногах. Если бы они и почувствовали что-то такое, наверняка не придали бы этому большого значения, как и подобает женщинам, чье ремесло — быть красивыми для чужих глаз, женщинам, которых больше не беспокоят более или менее грациозные движения собственных тел.
На окруженном диванами журнальном столике всегда беспорядочно валяются книги и тарелки или наушники, оставленные девушками, которых клиенты отвлекли от музыки. У стены, зажатый шкафчиками, стоит стол, где лежат бумаги домоправительницы и стоят два телефонных аппарата в дополнение к ее личному сотовому и тому, по которому с ней связываются хозяйка, служба эскорта и разнорабочий, вечно неспособный отыскать свои инструменты в забитых ерундой ящиках. На уровне стола вывешен список комнат, куда девушки записывают время прибытия и ухода мужчин. Их фальшивые имена отмечают на стикерах, которые будут отклеены в конце дня, оставляя на стене лишь количество клиентов и собранную сумму. Другой список указывает, какой специализацией обладает каждая из работниц борделя. Этот документ Word был распечатан так давно, что из-за покрывающих его кофейных пятен тяжело не только различить написанные на нем имена, но и разобраться, кто из девушек продолжает работать здесь, а кто испарился несколько лет назад. На пробковую доску прикреплены десятки ресторанных меню и номера такси, в которых водитель не станет придираться к имени клиента, контакты бухгалтеров, которым, скорее всего, можно доверять, а в самом низу — специальные указания самих работниц: «Кристина не принимает Карстена!», «Если будет звонить Томас, никаких встреч с Сарой!», «У Биргит длительность свиданий от сорока пяти минут!» И эта укоряющая запись: «Лола забыла положить двести десять евро в свой конверт, передайте ей, пожалуйста». Только вот Лола упорхнула, никого не предупредив, через два месяца после моего прибытия и задолжала девушкам довольно значительные суммы. Говорят, что теперь она работает в Мюнхене: Генова видела, как она выпрашивает кокаин в баре, где подают шампанское. Ясное дело, что Дому стоит забыть про эти двести десять евро: что упало, то пропало. Эта прикрепленная гвоздиком записка до сих пор висит здесь как символ веры в испытания, веры в лояльность, которая не принимает в расчет (а если принимает, то недостаточно) переменчивость женщин, занимающихся этой профессией, разнообразные причины, приводящие их в Дом и одновременно заставляющие покинуть его. Эта доброжелательность сродни простодушию: это видно даже по стенкам шкафчиков, на некоторых из которых до сих пор написаны имена давным-давно исчезнувших обитательниц. Эти чернила стираются пальцами новеньких, правда, пыль внутри, возможно, все еще хранит аромат парфюма прежних хозяек.
Позади находится довольно широкий балкон, в середине которого — маленькая лестница из белого камня. Четыре ступеньки, выполненные в античном стиле и обрамленные широкими перилами, изящно спускаются в сад. Именно благодаря ему Дом и стал называться Домом. Нужно обмолвиться, что от глаза, разумеется, не скрыть, что когда-то, когда садом пользовались обычные хозяева, здесь был газон. Сегодня же остался только небольшой квадрат земли с растущей то тут, то там зеленью вроде лишая или мха, местами напоминающей траву или невзрачные цветочки, выросшие в церковной тени. А пахнет здесь практически как в месте, где что-то растет и линяет живность. Чтобы уберечь девушек от взглядов соседей, поверху была протянута сетка, в меру увитая плющом и белыми вьюнками. Там, где природа отказалась скрыть сад от посторонних глаз, добавили лианы из пластика, выцветшие от снега и дождя, но в общем и целом смотрится неплохо. Похоже на Версаль в конце осени. Подвешенные на балконной соломке, висят бесцветные садовые лампы. Их оставили здесь, чтобы создать впечатление герметично закрытого пространства. В результате, особенно летними вечерами, при входе во внутренний двор здания виден лишь этот сад. Этот зеленый пузырь словно оживлен медленным дыханием: движениями силуэтов, ПОСТОЯННО ВЫХОДЯЩИМ оттуда подозрительным дымом и вульгарными благовониями.
Будь сад предназначен для клиентов, несомненно, к его обустройству приложили бы больше усилий: больше денег было бы инвестировано в элегантную мебель. Но посещение этого места — привилегия девушек, и к дешевому хламу, что был тут с самого начала, кто-то из обитательниц добавил свои особые вещи: скрипящие качели, накрытые толстой полосатой бело-голубой простыней, складные стулья для сада, с которых слазит желтая краска, почти презентабельный лежак и, самое важное, еще не растерявший величественности каркас старого штрандкорба[8] с пляжа Ванзе. В начале лета возле горшка с азалиями здесь принято устанавливать маленький надувной детский бассейн, в котором дамы мочат свои тяжелые ноги до тех пор, пока рано или поздно туда по неловкости не упадет пепел от сигареты, превращая все это в инкубатор для комаров. В июле после полудня я проводила здесь вечность, неотрывно смотря в глубину обедневшего дворика. Я помню удобно устроившихся девушек, огромную соломенную шляпу на распущенных волосах Эльзы. Биргит и Ингрид опустили ноги по щиколотки в воду, еще прозрачную в начале лета. Эдди прячется за кустом малины, просто из принципа, так как все в курсе, что она сворачивает косячок. Все остальные, и я в том числе, мы приходим и уходим, проверяем следы от загара, приносим прохладительные напитки в эту оставшуюся без влаги котельную. Сия картина не теряет шарма зимой, хотя передвигаться на умопомрачительных каблуках по снегу и инею становится труднее. Но именно эти воспоминания мне особенно дороги: помню, как в розовом свете раннего декабрьского утра Гита и Эдди молчаливо перемещаются из одного угла сада в другой маленькими шажочками, выдыхая толстые клубы пара. Они грациозно хромают, как лебеди, которые только научились пользоваться своими тонкими лапками. Ночью шел снег, и крупного размера снежинки продолжают неторопливо опадать, посыпая светлые локоны Гиты и черный шиньон Эдди белым порошком. Слышны только их шаги по хрустящему снегу. Какое-то время спустя они находят удобное положение, чтобы присесть, и устраиваются, поднимая снежную пыль, которая на миг заблестит под слабыми лучами света. Это сопровождается одновременным «Хорошо нам здесь». Приоткрытая куртка Гиты обнажает бордовый корсет и часть груди, приподнятую косточками бюстгальтера. Ее ноги затянуты в нейлон цвета кожи, на пару мгновений она снимает обувь, чтобы пошевелить пальцами. Когда Гита выходила на работу, я смотрела только на нее. И она, будто почувствовав это, поворачивала ко мне свое кукольное личико: «Жюстина, ты идешь? Здесь дышится лучше, чем на кухне».
