Правила Дома сидра - Irving John (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Среди почты оказалась посылка от д-ра Кедра, пришедшая в тот самый день, когда в «Океанские дали» явилась Мелони. Это показалось Гомеру дурным предзнаменованием. Он даже не хотел ее открывать. Наверняка в ней упаковка клизм. Но в ней был черный кожаный саквояж доктора, который потряс Гомера; кожа была потертая, мягкая, потускневшая медная застежка напоминала пряжку на подпруге старого седла; тем ярче на фоне этих древностей выделялись новенькие буквы «Ф.Б.».
Гомер открыл саквояж, заглянув в него, понюхал; оттуда, как он и ожидал, хлынул крепкий мужской запах старой кожи, к которому примешивался сладковатый женский эфира. И Гомер мгновенно понял, что значат буквы «Ф.Б.». Ну конечно, «Фаззи Бук». Так вот оно что!
– Доктор Бук, – громко произнес Гомер, вспомнив, как Кедр назвал его однажды доктором Буком.
Ему не хотелось возвращаться домой, но не оставлять же саквояж в конторе, он наверняка забудет его, когда вернется выключить свет. У хорошего докторского саквояжа есть одно замечательное достоинство – его очень удобно носить. И Гомер захватил его в дом сидра. Саквояж был пустой, это было почему-то’ неприятно Гомеру, он сорвал несколько грейвенстинов и ранних маков и положил их в саквояж. Естественно, яблоки в нем катались и постукивали, что, конечно, не вязалось с обликом практикующего врача.
– Доктор Бук, – произнес он, крупно шагая по высокой траве и покачивая в такт шагам головой.
Кенди долго его ждала, нервы у нее были на пределе, и Гомер подумал, если бы не ей, а ему предстояло объяснение с Уолли, он чувствовал бы себя не лучше.
Кенди постелила для них постель. И у него защемило сердце. Чистое постельное белье в ожидании сезонников уже белело в изголовьях кроватей, скатанные матрасы лежали в ногах.
Кенди застелила для них самую дальнюю от кухни койку. Принесла из кухни свечку и зажгла ее; слабый язычок пламени смягчал неуютную пустоту барака. Свечи в доме сидра были запрещены. В прошлом году Гомеру пришлось вставить один пункт, после того как сборщики чуть не устроили пожар. Теперь он выглядел так:
Пожалуйста, не курите в постели. И пожалуйста, никаких свечей!
Свеча горела слабо: из «чудесного» дома не разглядишь.
Кенди не разделась, но сидела на кровати, распустив волосы; щетка лежала на ящике из-под яблок, изображавшем тумбочку. Эта щетка, такая знакомая, домашняя, потрясла Гомера, и он почувствовал себя (в руке ведь у него докторский саквояж) эскулапом у постели умирающего, которому он бессилен помочь.
– Прости меня, – начал он. – Мы пытались, действительно пытались… Но это не выход. Помочь может только правда. – И сам внутренне поежился, произнеся эту банальность.
Кенди сидела, сжав колени и уронив на них руки. Ее всю трясло.
– Ты правда считаешь, что Анджел уже вырос и ему можно признаться? – прошептала она, как будто боялась разбудить спящих сборщиков, невидимых в неверном свете свечи.
– Он уже мастурбирует. Знает, зачем смотрят кино в машине под открытым небом. Значит, и для всего остального дорос.
– Не будь вульгарен, – сказала Кенди.
– Прости.
– В сезон урожая столько дел, – напомнила она, снимая с летнего платья невидимые пылинки (платье было идеально чистое).
И Гомер вспомнил, вот так же снимал пылинки Сениор Уортингтон, но у него это была болезнь Альцгеймера, доктор Кедр упоминал этот симптом. Как же он называется, пытался вспомнить Гомер.
– Ну что ж, подождем и откроем им правду осенью, – сказал он. – Ждали пятнадцать лет, полтора месяца роли не играют
Она легла на спину на узкую кровать, как маленькая девочка в чужом доме, которая ждет, что ей подоткнут одеяльце и поцелуют на ночь. Он подошел к кровати и неловко присел на край. Она положила руку к нему на колени. Он накрыл ее своей ладонью.
– Ох, Гомер, – прошептала она.
Но он не повернул к ней головы. Она взяла его руку, сунула ее себе под платье, и он ощутил обнаженное тело, под платьем у нее ничего не было. Он не убрал руку, но она покоилась на ее груди мертвым грузом.
– Как по-твоему, чем это все кончится? – сказала она сухо, осознав безжизненность его руки.
– Не представляю себе.
– Уолли вышвырнет меня отсюда, – сказала Кенди без обиняков.
– Не вышвырнет, – сказал Гомер. – А если вышвырнет, у тебя есть я. Потому он этого и не сделает.
– А как же Анджел? Что он-то будет делать?
– Он это сам решит, – сказал Гомер. – Будет жить то с тобой, то со мной, как захочет.
Язык не поворачивался говорить об этом, еще труднее было в это поверить.
– Он возненавидит меня.
– Нет, – сказал Гомер.
Она оттолкнула его руку. И рука послушно вернулась к нему на колени. Еще миг, и ее рука нашарила его колено, он легко взял ее, как будто хотел пощупать пульс. На полу у его ног, как свернувшийся клубком кот, приютился нагруженный яблоками старенький саквояж; в дрожащем подслеповатом свете он выглядел единственным уместным предметом: куда бы хозяин его ни принес, докторский саквояж будет везде на месте.
– А ты куда денешься? – спросила Кенди.
– А разве мне надо будет куда-то деваться?
– Да, наверное.
Гомер силился вообразить себе дальнейший ход событий и вдруг явственно услыхал звук приближающейся машины. Кенди, должно быть, тоже услыхала, потому что мгновенно села и задула свечу. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и слушали.
Машина старая, или за ней плохой уход, выхлопная труба дребезжит, что-то с клапанами. Тяжелая, с низкой посадкой, слышно, как днищем царапает гривку между колеями немощеных дорог фермы. Водитель хорошо знает дорогу, фары выключены. Вот почему они не заметили ее приближения раньше.
Кенди поспешно приводила в порядок постель, но в темноте вряд ли аккуратно сложила одеяло и простыни. Гомер быстро скатал матрас.
– Это Уолли, – прошептала она. Судя по звукам, наверняка его старый кадиллак, без Рея Кендела за ним уж такого ухода не было. Гомер вспомнил, что выхлопная труба у него разболталась, мотор перебрали совсем недавно, но клапаны не отрегулировали. Кадиллак – машина тяжелая, с низкой посадкой, не рассчитана на ухабистые дороги фермы.
Но как же это Уолли ухитрился добраться до него? Неужели дополз? Гомер вечером сам поставил кадиллак за складом, дорога туда неровная, разбитая, на инвалидном кресле не проедешь.
– Может, это кто-то из местных, – шепнул Гомер Кенди; домом сидра иногда пользовались местные ловеласы; да и тенистые дорожки сада были хорошим укрытием для любовных парочек.
Тяжелая машина затормозила у самого входа, Гомер и Кенди слышали, как она чиркнула передним бампером по стене.
– Это Уолли! – опять прошептала Кенди; кто из местных стал бы так близко подгонять машину к дому? Кто-то выключил газ, мотор еще несколько раз чихнул и смолк. Им даже почудилось, что повеяло теплом от переставшего работать двигателя.
Гомер отпустил Кенди, споткнулся о саквояж и пошел было к двери, но Кенди притянула его к себе.
– Нельзя допустить, чтобы он еще и сюда полз, – сказал ей Гомер, но Кенди не могла заставить себя покинуть спасительную темноту дальнего угла комнаты.
Гомер поднял с пола саквояж и пошел, нащупывая во тьме дорогу к выходу, протянул руку к выключателю, и пальцы нащупали новенький лист бумаги с правилами. Дверца еще не хлопнула, но в машине явно слышались тихие голоса; и Гомер помедлил нажать выключатель. Эх, Уолли, это нечестно! Если в машине говорят, то второй голос принадлежит Анджелу. Значит, Анджел подогнал к дому машину и привез Уолли сюда. Конечно, душа у Уолли истерзана, но Гомер все же сердился на друга, зачем еще и Анджела сюда впутывать? Впрочем, Анджел и без того достаточно впутан. Снаружи зажглись фары – чтобы высветить дорогу к двери, что ли?
Да, Гомер иначе представлял себе, где и как они с Кенди поведают им свою печальную повесть. И Гомер включил на кухне свет. На мгновение яркий огонь ослепил его; он стоял в проеме двери и теперь был виден им как на ладони. Ему вдруг подумалось, а может, в этом и есть высший смысл. Когда-то в начале жизни кадиллак спас его, и вот теперь этот кадиллак опять приходит на помощь. Вот он весь перед ними, с видавшим виды саквояжем старого доктора, наконец-то решившийся сказать правду, проглотить горькое лекарство.
