Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
— Ты говоришь как дервиш!
— Прочь от меня эту змею подколодную!
— Ты ребенок, видать, — проговорил Ахамад в отчаянии — Ты хочешь чего, чтоб я эту работу мерзкую голыми руками совершил?
Уха размотал чалму на голове. Сорвал ее одним рывком отчаянным, комок ткани свалился на песок, обнажив голову — непокрытая, она казалась беззащитной. Ахамад впервые в жизни видел голову и лицо этого человека. Голова была округлой, вытянутой, покрыта волосами, тронутыми сединой, поблескивавшей слегка в лунном свете. Лицо было вытянуто конусом. Ахамад лицезрел самое отвратительное в творении. Самое отвратительное в сосуде. Он видел длинные уши, словно уши молодого осла казались они ему, с обеих сторон примыкали к волосатому скальпу, преломлялись и спадали вниз. Оба уха выглядели на своих местах и по форме удивительно, раз они казались ему ослиными ушами, и бедуин тут же вспомнил о том первом, кто изобрел в Сахаре лисам и намотал чалму на голову всаднику.
Он таращил глаза на это скомканное покрывало, валявшееся на земле, словно змеиный клубок.
— Ты все совершишь с помощью моего хиджаба, — сказал Уха. — Сделаешь это самым достойным средством, какое может быть у знатного мужа. Той чалмой, что сокрывала уста ему в день порока и грехопадения. Лисам — священен. Первый из саванов, сокрывающий первую мерзость. Он был мне саваном, саваном и останется. Сотвори мне последний наряд из савана и собрата!
В глазах его горели искорки безумия. Это был безумный блеск. Ахамад подошел к савану, склонился над змеиным клубком. Точно, это была змея! Ткань такая нежная, как змеиная кожа! Цвет альбиноса. Сильно пахнет потом. Кое-где есть крапинки крови.
Он разодрал лисам руками, разорвал его на три части. Осмотрел их все, обернул вокруг… Призвал Сахару в свидетели. Поднял голову к исчезающей луне. Попросил и ее свидетельствовать. Придвинулся к другу, начал связывать ему руки за спиной рваной полоской лисама.
Застенчивая луна была первой, кто отказался дело засвидетельствовать, лицо ее побледнело, она решила Сахару покинуть и удалилась…
6
Уху, наконец, проняло.
Им полностью овладела лихорадочная дрожь — содрогаясь, он качался всем телом. Ахамаду удалось также связать ему и ноги. Он стоял на голове. Злобный вой приближался.
— Что может быть прекраснее Сахары, — произнес Ахамад, оглядывая дремлющую вокруг пустыню. — Неужели стоит нам расставаться с ней во имя какой-то женщины?!
Уха не ответил. Продолжал в том же духе. Вылезшие из орбит глаза вперялись в пустоту. Его вытянутые уши шевелились и дрожали Ахамад и сам стал дрожать. Выпала минута полной тишины. Она была такой звонкой — песок играл свою симфонию, пустыня постукивала в свои ночные барабаны. Он присел напротив больного и его пустых глаз с крутящимися белками и той же пустотой. Сорвал покрывало с шеи, сунул ее в петлю из кожи. Это была петля савана. Всю его грудь охватило пожаром — в душе проснулся демон жажды и безумия.
Он грубо толкнул товарища, тот упал затылком наземь. Затем он яростно стянул оба конца петли, ткань савана плотно сошлась вокруг шеи припадочного. Бой барабанов стал четче. Музыка песка нарастала. Волчий вой усилился. Почернел лик луны. Оба они продолжали дрожать в этой горячечной схватке. Избавитель раскрыл глаза на миг, чтобы увидеть густую пену, покрывавшую губы одержимого. Он нервно сомкнул веки и начал вновь затягивать петлю на шее.
Предсмертный хрип усиливался, мешаясь с шумом песчаных тварей и завыванием стаи. Однако сосуд не пришел в состояние покоя. Тот, что явился с дыханием, избрав щель поверх губ своей усыпальницей, так и не пробудился. Если б он-таки пробудился и проник через нос, все бы кончилось. Дикий приятель с манерами странными. Он пробуждается и продвигается сквозь отверстие по самой ничтожной причине, сопротивляется, хрипит в самой глубокой летаргии, в самой жестокой агрессии, которую проявляет бренный сосуд против него. Вот оно, рушится жилище, и — никакого ответа. Что за странные манеры у зверя! Что за странное поведение у приятеля. О, смерть — ты самая таинственная из тайн!
Он начал задыхаться, вся грудь горела от жажды. Глотка и губы пересохли. Он размежил веки. Прямо в лицо ему торчал язык длиной со змею. Рожа, покрытая густою пеной. Струйка крови сочилась из носа. Краешек языка коснулся подбородка. Живот охватили конвульсии. Накатывала слабость. Мышцы пустели и провисали. Хватка на петле ослабла. Одна рука, за ней другая перестали повиноваться. Его выворачивало наизнанку, он принялся вопить мерзким голосом. Пополз на карачках к своему седлу. Сил не было. Уткнулся лицом в грязный песок…
Поднял голову, начал опять ползти. В низине покатился вниз с кургана. Оказался на дне, однако до притороченного к вершине луки седла бурдюка дотянуться не мог. Бой барабанов участился. Шипение тварей росло. Сахара шумела, как ей и следовало. Голова закружилась… Когда он вышел из небытия, смог продолжить свой путь к седлу и испил глоток воды, ему представился мерзкий язык, длинный, человечий, обтекаемый — он был змеей, все тянулся и растягивался, пока не обвил ему шею. Такой липкий, скользкий, отвратительный..
Он вспрыгнул в седло и поднял на ноги махрийца. Пустился на простор, полностью окутанный мраком после захода луны.
7
Он слышал, как волки терзали верблюда. Они боролись в схватке за мясо. Настоящие это волки, или пришельцы из Небытия? Он открыл один глаз. Темно. Над его головой устроился призрак, завернутый в покрывало тумана и мрака. Сахарский это джинн или Азраил с того света? Ангел со страшного суда заговорил:
— Горе несчастному, что предпочел сосуд пташке света.
— Ты кто?
— Всякий, кто предпочел ветхий глиняный сосуд сокровищу тайного духа, солгал в клятве господа своего и развел огонь пламенный…
— Ты — Азраил? Ты — ангел смерти и страшного суда?
— Горе всякому, кто позволил дьявольской гордыне похитить свою душу. Гордыня глотает пташку и выползает из чрева мерзкой змеею.
— Ты — дервиш?
— Я явился тебе с достоверным известием и раскрыл твои незрячие очи на суть испытания. Я сказал тебе, что змея — корень зла, и не добьешься ты ничего, не обезглавив ее. Однако ты предал веру и пошел за еще большим шайтаном: гордыней!
— Ты дервиш. Ты что, ангел? А, дервиш?
— Сейчас ты заплатишь цену за гордыню. Только высокомерные гордецы приносят в жертву невинных махрийцев и пробуждают спящего зверя, потому что не желают причинить вреда сосуду. Они жертвуют птахой света и возвеличивают презренный комок глины. Ты сохранил голову змее призывом сберечь в сохранности сосуд, отравленный похотью.
— Ты не простил мне пощечины… Я знаю: дервиш ничего не прощает. Не годится божию человеку предъявлять счет твари земной при смерти за полученную в детстве пощечину.
— Я простил тебе первую пощечину, мой господь держит счет, однако не простил тебе пощечины второй. Я не простил тебе твой выбор следования путем дьявола гордыни. Если бы не гордыня, тебе не пришлось бы валяться в грязи, вымазанным кровью и пеной и экскрементами мерзкого сосуда.
— Прости меня!
— Проси у Сахары прощения. Лобызай чрево Сахары. Землю целуй, гордец!
Призрак сдвинулся. Стал ближе к распростертому на песке телу. Схватился обеими руками за вытянутые висячие уши и ткнул эту голову в землю. Он давил жестоко, пока все лицо не погрузилось в этот теплый песок до упора. Грудь сосуда издала далекий стон, он был мучителен, исходил словно из пропасти.
Спящий зверь пришел в беспокойство, сосуд задрожал, вцепился в дыхание и жизнь. Призрак ослабил хватку и отпустил длинные уши. Сосуд поднял вымазанный в грязи лик в темное небо, искрившееся гроздьями звезд. Призрак расцепил руки, затем развязал ноги. Снял петлю с шеи. Принялся тщательно разбирать и сворачивать останки почтенною лисама — бережно и торжественно. Обратился со всей суровостью к останкам сосуда:
— Это будет мой дар женщинам племени. Ценный дар. Три полоски лисама гордеца. Кусок — принцессе, кусок — племяннице Тамиме и кусок — поэтессе, чтобы побила тебя касыдой осмеяния!
