Дар Гумбольдта - Беллоу Сол (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Перед отъездом из Найроби мы завернули в зоопарк-сафари и видели, как львица прыгает на дикую свинью. Восхитительное зрелище. Потом мы двинулись в путь и уже вскоре неслись в тени великолепных больших деревьев типа с воздушными корнями, в лицо нам била густая красная пыль проселочных дорог, а все чернокожие, казалось, спят на ходу, наверное, потому, что их одеяния похожи на ночные рубашки и пижамы. Мы могли заехать в какую-нибудь деревушку, где множество аборигенов под открытым небом строчили что-то на старых ножных машинках «Зингер», снова отправлялись в путь, продвигались среди огромных, похожих на соски термитников. Ты знаешь, как мне импонирует дружеское, теплое общение, и с этим чернокожим Тео я провел лучшие мгновения жизни. Мы с ним сразу подружились, зато начались проблемы с Луи. В городе он держался еще так-сяк, но как только мы выехали в степь, его как подменили. Не знаю, что происходит с этим детьми. Хилые они, больные, или что? Поколение шестидесятых, которым сейчас лет по двадцать восемь, уже сплошь инвалиды и старые кошелки. Если его не трогать, он так и будет трупом лежать весь день. Стоило нам, уставшим как собаки, заехать в какую-нибудь деревеньку, и этот парень, который все время бегал мочиться и ныл часа два подряд, начинал требовать молоко. Серьезно. Гомогенизированное американское молоко в бутылке! Он всю жизнь его пил, и отсутствие молока доводило его до отчаяния. Оказывается, легче избавиться от пристрастия к героину, чем к молоку. Звучит это достаточно невинно и даже забавно, почему бы ребенку из округа Кук, штат Иллинойс, не любить свое дурацкое молоко? Но я тебе скажу, Чарли, через два дня после отъезда из Найроби все это стало невыносимым. Он узнал у Тео, как будет «молоко» на суахили, и как только на горизонте показывались какие-нибудь лачуги, высовывался из окна и начинал выкрикивать это проклятое слово: «Мизуа! Мизуа! Мизуа! Мизуа!», пока машину подбрасывало на ухабах. Можно было подумать, что он сейчас загнется без дозы. Только откуда местным известно про его проклятое мизуа ? Они показывали несколько маленьких жестяных коробочек из-под английского чая и не могли понять, чего он хочет, они ведь никогда не видели даже стакана молока. Местные старались как могли, наливая тонкой струйкой сгущенку, а я чувствовал… Честно говоря, мне было стыдно. Разве так ведут себя в путешествии по диким местам? Через несколько дней этот тощий типчик, патлатый и бородатый, с острым носом и совершенно бессмысленным взглядом камня на камне не оставил от взаимопонимания. У меня пошатнулось здоровье. Начались острые колики в боку, и я никак не мог найти удобной позы, чтобы сидеть или даже лежать. Внутри все воспалилось и стало чувствительным — просто ужас! Я старался приспособиться к природному окружению, первобытной жизни, к животным и тому подобное. Я искал блаженства. Даже видел это блаженство перед собой, как знойное марево над дорогой, но не мог ухватить его. Я сам к чертям все запорол, а все потому, что захотел побыть добрым дядей. С каждым днем становилось все хуже и хуже. Эзикиел оставлял нам сообщения, и Тео сказал, что мы через несколько дней его нагоним. Только я до сих пор не видел никаких следов бериллия. Эзикиел, вероятно, совершал пеший обход всех бериллиевых залежей. На своем микроавтобусе мы туда добраться не могли. Для этого нужен «лендровер» или джип. У Эзикиела джип был. Вот так мы и продвигались вперед, время от времени натыкаясь на какой-нибудь туристский отельчик, где Луи требовал мизуа и утаскивал лучшие куски. Если мы брали сэндвичи, он тут же выхватывал мясо, а мне доставался только сыр и консервированный колбасный фарш. Если в отеле оказывалась горячая вода, он лез мыться первым и не оставлял мне ни капли, одни лишь потеки грязи. Когда он вытирался полотенцем, его тощий зад вызывал у меня одно желание — садануть его толстенной палкой или на худой конец дать ха-арошего пинка.
Развязка наступила, когда он пристал к Тео, чтобы тот обучил его суахили. Первое, что он пожелал узнать, было, естественно, «… твою мать». Чарли, на суахили и близко нет ничего похожего. Но Луи не мог поверить, что в самом сердце Африки не существует подобного выражения. Он сказал мне: «Господи, но это же Африка! Этот Тео, верно, прикалывается. Неужели эту тайну нельзя открыть белому человеку?» Он поклялся, что не вернется в Америку, не узнав этого выражения на суахили. А все дело в том, что Тео никак не мог понять, о чем идет речь. Он прекрасно понял первое слово, обозначающее половой акт. И последнее тоже — мать. Но соединить эти слова в фразу оказалось выше его понимания. Несколько дней Луи пытался вытянуть из него ответ. Наконец, однажды вечером до Тео дошло. Он сложил эти два слова в фразу. Но когда до него дошел грубый смысл этого выражения, он подскочил, кинулся к микроавтобусу, схватил монтировку и врезал Луи по первое число. Сначала парень получил довольно сильный удар в плечо и чудом не покалечился. Я испытал некоторое удовлетворение, но надо было их разнять. Пришлось повалить Тео на землю, прижать коленом его руку и держать за голову, пока он не поостыл. Я сказал, что они просто друг друга не поняли. Однако Тео такое ужасное кощунство по отношению к матери шокировало настолько, что с тех пор он ни разу больше не заговорил с Луи. Ну а Луи так скулил и жаловался на больное плечо, что я больше не мог гнаться за Эзикиелем. Решил вернуться в город и подождать его там. По правде говоря, мы сделали большой крюк и теперь находились всего в восьмидесяти — ста километрах от Найроби. Я так и не сумел высмотреть ничего похожего на залежи бериллия. И пришел к выводу, что Эзикиел собирает, или, может, даже подворовывает бериллий там и сям. В Найроби я сводил мальчишку на рентген. Перелома не было, но доктор наложил на плечо повязку. Перед тем как отвезти его в аэропорт, мы посидели в уличном кафе, где он вылакал несколько бутылок молока. С него было достаточно. Под влиянием цивилизации отказавшийся от своего древнего наследия Найроби стал каким-то ненастоящим. Луи заявил: «Все, баста. Я возвращаюсь домой». Я отобрал у него экипировку, которую купил для экспедиции, и отдал Тео. Затем Луи заявил, что хочет привезти Наоми африканские сувениры. Мы пошли в магазин для туристов, и он купил смертоносное уродливое копье масаи. В Чикаго он должен был прилететь в три часа ночи. Я знал, что у него в карманах пусто. «Как ты доберешься домой из О'Хэра?» — спросил я. «Как-как, позвоню маме», — ответил он. «Не буди мать. Возьми такси. С этим дурацким копьем ты не поймаешь попутку на Мангейм-роуд». Я дал ему двадцать долларов и отвез в аэропорт. И впервые за весь месяц радовался, глядя, как он в одной рубашке, без куртки, с перевязанной рукой всходит по трапу с ассегаем для матери. И наконец со скоростью около тысячи миль в час он унесся в Чикаго.
Теперь о бериллии. Эзикиел привез его целый мешок. Мы пошли к английскому юристу, чьи координаты дал мне Алек Сатмар, и попытались заключить сделку. Эзикиел требовал оборудования примерно на пять тысяч долларов, «лендровер», грузовик, ну и прочее. «Ладно, — сказал я. — Мы становимся партнерами, и я оставляю этот чек у юриста: он выплатит его, как только ты передашь документы на право владения рудником». В любом случае ни документов, ни доказательств того, что эти образцы добыты законным путем, ждать не приходится. Сейчас я собираюсь на побережье, хочу посмотреть старинные города, где занимались работорговлей, и попытаться оправиться от этого двойного кошмара в виде ребенка Наоми и несостоявшейся сделки с бериллием. К сожалению, в Африке еще процветает мошенничество. Не думаю, что Эзикиел и Тео до конца откровенны. Сатмар прислал мне твои координаты на адрес своего коллеги в Найроби. Найроби еще фантастичней, чем всегда. Деловая часть города больше похожа на Скандинавию, чем на Восточную Африку. Сегодня я еду ночным поездом в Момбасу. Возвращаюсь домой через Аддис-Абебу и, может быть, через Мадрид. Искренне твой».
* * *
Когда я сосредоточенно выбирал кости из мерлузы, чтобы Роджер не подавился, в столовую вошла Пилар и, приблизив ко мне прикрытую длинным фартуком грудь, прошептала, что меня спрашивает какой-то американский джентльмен. Я обрадовался. Хоть какое-то развлечение. За два с лишним месяца ко мне ни разу никто не приходил. Может, это Джордж? Или Кофриц приехал за Роджером? Пилар в жестком фартуке, с мягкой улыбкой на бледном лице глядела на меня большими карими глазами, источала запах пудры, но вела себя чрезвычайно сдержанно. Поверила ли она хоть на мгновение в историю вдовца? Понимала ли она, что я тем не менее испытываю неподдельную печаль и у меня есть причины одеваться в траур?
