Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Впрочем, он тотчас выпрямился, едва произнесли его фамилию:
– Да-да, слушаю вас...
– В том-то и горе, что вовсе не слушали меня... хотя вопрос жизни решается в настоящий момент! – с горечью упрекнула Дуня, даже призналась в своих тайных расчетах, сгоряча, да еще до ее появления здесь, единственно чутьем по старой памяти и дружбе, что все будет улажено в наилучшем виде. – Во всяком случае, раньше, когда беседы наши велись молча, мне не приходилось посвящать посторонних в наши дела...
Намек относился к скользящим шорохам за дверью, где квартирная хозяйка снова принялась за поиски нетеряной иголки. Обида же заставила Дуню выразить сдержанное сожаление, что ангел уже не застал брата Вадима у них в Старо-Федосееве, чтобы лично удостовериться в его порядочности, несмотря на подверженность всяким модным идеям, пускай прямо противоположным иногда. «Надеюсь, вы мне поверите на слово, Дымков, что я не стала бы хлопотать за проходимца». Не без понятного смущенья тот отвечал, что между строк и вчерне давно ухватил важность дела, заставившего Дуню забыть свою неприязнь к нему, кстати, вполне им заслуженную, и безоговорочно пустил бы в ход все свои возможности для Дуни или ее семьи, кабы не досадная и, видимо, временная постигшая его дар техническая неисправность.
– Знаете, вот уже второй месяц что-то неладное творится со мною... Возможно, переутомление от частых гастролей или обычный авитаминоз, сам не знаю. Но только, понимаете, к доктору с таким делом идти неловко, смешно, пожалуй, тем более что совсем здоров... Даже поправился, говорят, или просто опух от постоянной лежки! – стал он пояснять в воровато-виляющем стиле, будто ничего не случилось. И вдруг сорвавшимся голосом, с жестом отчаянья открылся начистоту, что все у него в обрез закончилось. – Потому обо мне и не слыхать нигде, что покончилось все!
– Да объясните же, ничего не понимаю... – даже головой затрясла Дуня, встревожась за него еще больше, чем за осужденного брата.
– Тут и объяснять нечего... Вероятно, выдохся начисто. Как ни странно, оно у меня не летает больше. Некоторое ослабление замечалось еще при жизни старика, даже собирались заменить демисезон вещью полегче, скажем, плащ дождевой, но теперь и того не выходит. Вы себе представить не можете щекотное самочувствие: после всего, что было, обнаружить себя в тесной безвыходной западне без надежды вырваться на волю... Я потому и не являюсь никуда, что в непонятном качестве нахожусь, вроде лицо без определенных занятий. Конечно, я и раньше ничего не умел, кроме чуда... Оттого и считаемся мастерами на все руки, что оно у нас универсальное ремесло. Но с такими социальными показателями, вернее вовсе без них, нетрудно влипнуть ныне в крупные неприятности, если еще выяснится вдобавок... – перейдя на секретный шепоток с предупредительным значением кивнул гостье на самый низ дощатой перегородки, где за обоями что-то пошурстело слегка. – Ведь мало того, что нигде не числюсь, я еще и без прописки, даже без паспорта на свете проживаю... другими словами, как бы никто, тогда как жилплощадь за квартиросъемщиком значится. Даже снится иногда, двое в длинных шинелях вошли и спрашивают, откуда взялся, чего тут поделываю, на какие средства существую? Когда же открываюсь им, весь в испарине, что ангел, они тихонько смеются и так страшно, до жути страшно переглядываются. Потому что без дозволительной бумажки меня как бы нет для них, а кого нет – с тем ничто не возбраняется...
Виноватое отчаянье читалось в его лице сквозь почти прежнюю улыбку. Отчего сидевшее перед Дуней оскандаленное существо временами становилось ей родней брата с его щемящей сердце искренностью, который со всеми ужасами минувшей ночи отодвигался едва ли не в бесконечную даль.
– Но тогда... – надоумилась Дуня, – в самом деле, на какие же деньги вы живете, если даже не числитесь нигде?
После сконфуженной заминки Дымков заверил свою гостью, что голодать ему не приходилось:
– Ну, с одной-то стороны, Степановна моя слегка подкармливает, окончательно завянуть не дает. Она блажным меня зовет, а нищая братия у них вроде сберкассы – самым подходящим объектом считается для добрых дел. – И пошутил безобидно насчет бытующей здесь практики предварительными взносами, в рассрочку, приобретать себе теплый уголок на том свете, неизвестно где.
Впрочем, тут же осекся и, не без раскаяния оглянувшись, в давешнем направлении, на шорох за стенкой, приложил палец к губам.
– Ничего, она славная... если и услышит – не поймет, а и поймет – тотчас простит! – заступилась за хозяйку Дуня на его страхи, которых раньше не замечалось. – А другое что?
Кое-как удалось вытянуть из Дымкова, что вот уже дважды, помесячно, в его адрес поступают почтовые переводы от анонимного благодетеля. Правда, в социалистических условиях меценатство отвергается из-за множества клиентов, частное же – по отсутствию избыточных средств у граждан, – тем трогательней выглядело оно в данном случае, что оба раза присылалась сравнительно небольшая сумма, очевидно, соразмерная достатку отправителя.
– Ну, в общем-то не важно какая... мне много и не требуется! – с явным неудовольствием почему-то стал отбиваться Дымков от целой серии ревнивых Дуниных вопросов. – Нет, и не догадываюсь от кого. Нет, никаких пояснительных приписок на сопроводительном бланке не имелось. Нет...
Сам Дымков предполагал в анониме преданного поклонника из мечтателей о несбыточном, выявивших за время сенсации Бамба в количестве несколько странном для страны, утверждавшей человеческое счастье в материальном благополучии. По отрывному талону в ящике стола Дуне удалось установить кстати, что денежные переводы направляются из почтового отделения на Трубной площади, а таким образом заодно с личностью таинственного покровителя вырисовывалось и высокомерное коварство самой акции. С тоской убеждалась Дуня в роковой для ангела атрофии элементарной прозорливости. В данном случае он не ощутил откровенного издевательства в посылаемых трешниках... Никанор, которого на обратном пути посвятила в подробности состоявшегося свиданья, подивился наивной примитивности при всем беспощадстве движущих страстей и в надмирных сферах, персонифицированных в данном сочинении.
В нечаянно образовавшуюся паузу ворвалась ссора пьяниц за окном. Правду сказать, Дуне тоже почудилась страшная нарочитость в доносившемся диалоге. «Ты его по сопатке двинь, в самый хрящ ему норови... дайкось, я его сей момент отрезвлю!» – наставлял один. «Погодь, не мешай, Петруха, я сам... подержи бутылку, я сам», – отвечал другой и стал приводить в исполнение преподанный совет. Сравнительно мирный, без непристойностей, тон голосов, равно как и безучастность третьего компаньона, позволял предположить всего лишь дружескую разминку застоявшихся континентальных мощностей; во всяком случае до убийства было еще далеко.
Дуня потянулась к привязанной тесемке захлопнуть форточку, шумовое сопровождение убавилось вдвое, возобновился прерванный было разговор.
– Вот вы за меня радовались, что в гору пошел, почета удостоился... – уже без утайки раскрывался Дымков, лишь бы сократить пытку ожиданием чуда, которого не мог теперь, – а еще утром я уж бежать от него навострился... Давно бы и след простыл, как бы не риск всех вас там под удар поставить. Слабею и мокрый от пота становлюсь при мысли, что через сутки уже выступать. Знаете, какой скандал разразится, если сразу по выходе на публику и объявить, что по независящим причинам сеанс не состоится. Тут же на месте, вниз сойти не успею, враз меня и заберут... за политический саботаж. Словом, мне хана теперь... Чего щуритесь? Шибко опустился, вам не нравится?
Словно для лучшего созерцанья голову к плечику приклонив, Дуня молчала, подавленная зрелищем упадка, если не перерождения пока. Очевидные призраки его – от жаргонных словечек под воздействием бытия и среды до зачатка тика в щеке и непроизвольного там и тут почесыванья, – все свидетельствовало о серьезности качественного перелома.
