Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
— Я привык смотреть на понравившиеся мне вещи, — произнес он, — но никогда не покупал их. Они не имели для меня значения. Теперь имеют.
Однажды зимним вечером он позвонил ей в офис и велел приказным тоном:
— Сегодня мы ужинаем вдвоем, и я хочу, чтобы ты была нарядной. Помнишь мое любимое вечернее платье? Надень его.
Она облачилась в тонкое бледно-голубое платье, придавшее ей вид беззащитной простоты, создававшее образ статуи, притаившейся в голубых тенях сада в солнечный день. Он принес и набросил ей на плечи накидку из голубого песца, окутавшую ее от подбородка до кончиков босоножек.
— Хэнк, это нелепо, — засмеялась она. — Это совсем не моя вещь!
— Не твоя? — переспросил он, повернув ее лицом к зеркалу.
Огромное полотнище меха сделало ее похожей на ребенка, кутающегося от снежной бури. Роскошь меха превратила полностью скрытую фигуру в чувственный образ неслыханной силы. Роскошный мех с приглушенным голубым оттенком выглядел облаком, призывом. Каждый смотрящий на нее, казалось, чувствовал, не прикасаясь, волшебное потрясение при погружении пальцев в нежность меха. Накидка укрыла ее почти полностью, кроме темно-русых волос, серо-голубых глаз и четко очерченного рта.
Она обернулась к нему с испуганной и беспомощной улыбкой:
— Я… я не знала, что это будет так волшебно.
— Я знал.
Она сидела рядом с ним в машине, пока он вез ее по темным улицам города. Искрящаяся сеть снежинок вспыхивала в огнях перекрестков. Дагни не спрашивала, куда они едут. Она откинулась на спинку кресла, любуясь вальсирующими снежными хлопьями. Меховая накидка обнимала ее, платье казалось невесомым, а прикосновение меха ласкало как нежное объятие.
Она смотрела на пересекающиеся ярусы огней, вырастающие из снежной завесы. Любуясь Хэнком, его крепко сжатыми на руле пальцами, строгой элегантностью его фигуры в черном пальто и белом шарфе, она думала, что он сродни большому городу с его отполированными тротуарами и каменной скульптурой.
Машина промчалась под рекой по тоннелю, отозвавшемуся эхом, и взлетела на виток автострады, высоко взметнувшейся под распахнутым черным небом. Теперь огни оказались внизу — раскинувшиеся на многие мили голубоватые точки окон, красные сигнальные фонари высоких дымовых труб и строительных кранов, длинные туманные лучи прожекторов, вырисовывающих силуэты изломанных конструкций промышленных районов. Она вспомнила, как однажды увидела Хэнка на его заводе, с мазками сажи на лбу, в прожженном кислотой комбинезоне, который он носил с той же непринужденностью, что и официальный костюм. «Он и заводу сродни, — подумала она, глядя вниз на просторы Нью-Джерси, — с его кранами, огнями и скрежетом работающих механизмов».
Когда они летели по дороге через пустынную загородную местность и снежинки сверкали в лучах фар, ей припомнилось, как он выглядел летом, когда они поехали отдыхать: раскинувшийся на траве, в укромной лощине, освещенной солнцем. Он и к природе близок, подумала она, он принадлежит всему, он — человек Земли. Потом она нашла ему более точное определение: он — человек, которому принадлежит Земля, человек, который на Земле — дома. Почему же, размышляла она, он с молчаливым долготерпением должен нести бремя трагедии, которое принял на себя, порой забывая, какой груз давит ему на плечи? Она знала только часть ответа. Ей казалось, что еще немного, и в один прекрасный день, очень скоро, все прояснится окончательно. Но сейчас ей не хотелось думать об этом, потому что они уносились все дальше, прочь от тяжелой ноши, потому что в замкнутом пространстве летящей машины они чувствовали себя умиротворенными и абсолютно счастливыми. Поддавшись порыву, она быстро коснулась лбом его плеча.
Автомобиль съехал с автострады и свернул к квадрату освещенных окон, сиявших за снежными сугробами, сквозь скрещения голых ветвей. Там, в мягком приглушенном свете, они присели за стол у окна, обращенного во тьму и чащу деревьев. Гостиница расположилась на холмике посреди леса, роскошная, дорогая и уединенная, с изысканной обстановкой, обещавшей постояльцам, что здесь еще нет тех, кто сорит деньгами и гонится за публичностью. Дагни скользнула взглядом по гостиной, потонувшей в уюте и комфорте, по заиндевевшим ветвям, искрившимся за оконным стеклом.
Голубоватый мех почти спал с ее обнаженных плеч. Хэнк, прищурясь, рассматривал ее с удовлетворением скульптора, изучающего свое творение.
— Я люблю делать тебе подарки, — объяснил он, — потому что они тебе не нужны.
— Не нужны?
— Я не просто хочу, чтобы они у тебя были. Я хочу, чтобы они были подарены тебе мною.
— Они мне нужны, Хэнк, потому что они — от тебя.
— Ты понимаешь, что я просто потакаю своим желаниям? Я делаю подарки не для твоего, а для собственного удовольствия.
— Хэнк! — в ее непроизвольном возгласе слышались веселое удивление, отчаяние, негодование и сожаление. — Если бы ты дарил мне вещи для моего удовольствия, а не для твоего, я бросила бы их тебе в лицо.
— Да… Да, так бы ты и поступила.
— Ты это называешь потаканием своим порочным желаниям?
— Именно так это называется.
— О да! Так это называется. Что ты имеешь в виду, Хэнк?
— Не знаю, — безразлично ответил он. — Знаю только, что это — порочно, можешь меня проклинать, но мне так нравится.
Она не ответила, глядя на него с легкой улыбкой, словно заставляя вдуматься в сказанное.
— Я всегда хотел наслаждаться своим богатством, — продолжил он. — Но не знал, как. У меня даже времени не было, чтобы понять, насколько сильно я этого хочу. Знаю только, вся сталь, что я выплавил, возвратилась ко мне, словно жидкое золото, которое я могу по своему желанию отливать в любую форму, и именно я, а не кто другой, должен им наслаждаться. Но я не мог. Не умел найти ему применения. Теперь я его нашел. Я заработал это богатство, и собираюсь заставить его приносить мне любое наслаждение, какое пожелаю, в том числе удовольствие представить, как много я могу за это заплатить. Включая бессмысленное искусство превращать тебя в объект роскоши.
— Но я — объект роскоши, за который ты заплатил давным-давно, — она не улыбалась.
— Каким образом?
— Так же, как ты заплатил за свои заводы.
Дагни не знала, смогла ли она передать словами всю полноту своей мысли; но почувствовала, что он ее понимает. Увидела, как его взгляд подобрел от скрытой улыбки.
— Я никогда не презирал роскошь, — признался он. — Но презирал тех, кто ею наслаждается. Я смотрел на то, что они считали удовольствием, и оно казалось мне таким ничтожным и лишенным смысла, особенно после того, что я чувствовал на заводах. Я видел, как разливают сталь, тонны жидкого металла, подвластные мне.
А потом приходил на банкет и наблюдал, как люди дрожали, благоговея, над золотыми тарелками и кружевными скатертями, словно их гостиная была их хозяином, а они — всего лишь ее слугами, пусть в бриллиантовых запонках и колье. Тогда я торопился уйти и отыскать глазами первую попавшуюся кучу шлака, а мне говорили, что я не умею наслаждаться жизнью, потому что не желаю знать ничего, кроме бизнеса.
Риарден окинул взглядом сумрачную красоту комнаты и людей, сидевших за столами. Они неприкрыто выставляли себя напоказ, словно ожидали, что непомерно дорогая одежда и тысячи, вложенные в уход за их холеными телами, придадут им неотразимость, но все было иначе. Их лица отражали лишь озлобленность и тревогу.
— Взгляни на этих людей, Дагни. Их считают плейбоями, искателями наслаждений и любителями роскоши. Они сидят здесь, ожидая, что это место придаст им значительности. Но мы видим в них лишь рабов материальных удовольствий и понимаем почему считается, что наслаждение материальными удовольствиями — зло. Наслаждение? Разве они наслаждаются? Нет ли в том, чему нас учили, извращения, ошибки, порочной и даже фатальной?
— Да, Хэнк, определенно есть.
— Они прожигатели жизни, а мы люди дела, ты и я. Понимаешь ли ты, что мы способны получить такое удовольствие от этого ресторана, о каком они могут только мечтать?
