Скиппи умирает - Мюррей Пол (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Он ходил туда за объяснением. Рупрехт всегда искал объяснений; он всегда рассматривал мир как ряд вопросов, заданных его обитателям, а ответы, словно награды, поджидали тех, кто окажется удачлив и старателен и сумеет раздобыть их. Верить в объяснения удобно; потому что заодно можно верить в то, что за хаотичным, бессмысленным с виду нагромождением всякой всячины, за этим ужасным разобщением, которое каждую секунду ощущаешь между самим собой и всем остальным, в мире существует тайная гармония, связность и стройность, которая когда-нибудь еще проявит себя во всей полноте. Рупрехт понимал, что того ужасного, что произошло, уже не отменишь. И все-таки хоть какое-то объяснение могло бы как-то впечатать это ужасное во временную шкалу, пригвоздить его, заставить замолчать. Он представлял себе, что она сломится и во всем сознается, как это показывают в телешоу, и ответы посыплются градом, как слезы, а он будет восседать в позе судьи, пока все окончательно не поймет.
Но вышло не так, как он ожидал. Вместо этого, совсем как теория, которая обещает все, а не дает ничего, которая распространяется будто вирус и уничтожает все, что ты раньше принимал за твердые знания, она оставила ему одни только вопросы — ужасные вопросы. Почему он ничего не рассказывал Рупрехту о маме? Почему хотел бросить плавание? Каждую ночь Рупрехта преследует сон, в котором он снова оказывается в пончиковой, снова среди криков, огней, перепуганных людей, снова видит пончики, рассыпанные по полу, и Скиппи, быстро превращающегося в фигуру из прошлого, распростертого на кафельном полу, захлебывающегося, тонущего, хотя море далеко отсюда, его не слышно из-за шума машин, это темно-синяя линия, затерявшаяся в еще более темной огромности ночи… Почему? — кричит ему Рупрехт в этих снах. Почему, почему, почему? Но Скиппи не отвечает, он удаляется, удаляется, выскальзывает из пальцев, хотя Рупрехт держит его, держит крепко, изо всех сил.
В следующие дни Рупрехт начинает покупать все больше и больше пончиков. Он поедает их постоянно, и днем и ночью, каждый час, как будто наперегонки с каким-то невидимым, непреклонным соперником. Другим ребятам это кажется зловещим признаком, особенно учитывая недавние события, но, похоже, сам Рупрехт чем больше съедает, тем меньше насыщается, а чем меньше насыщается, тем больше может съесть, как будто поничики и в самом деле превратились в нули, которые, хоть и заполняют его желудок, но не занимают места, так что получается брюхо, набитое пустым множеством. Его кожа покрывается пятнами, похожими на рой рассерженных пчел, и он уже не может застегнуть штаны на верхнюю пуговицу. Деннис в шутку говорит, что он правильно сделал, что не стал развивать идею своего нового портала, иначе бы он застрял на полпути к параллельной Вселенной, но Найелл, странное дело, не смеется над этой шуткой.
На уроках он перестает быть мертвенно-безучастным, но, хотя он все время тянет руку, ответы его все как один неправильные. В радуге восемь цветов? Столица Швеции — Осло? Эрозия — процесс постепенного выветривания и разрушения — происходит от греческого слова “эрос”, любовь? Никто никогда раньше не слышал, чтобы Рупрехт дал хоть один неверный ответ; поначалу этот изъян, наметившийся в совершенстве, вызывает некоторое злорадство даже среди учителей. Но вскоре прямолинейная ошибочность вырождается уже в нечто куда более тревожное. У атома водорода имеется два отца, основной предмет экспорта России — до-диез, Иисус учит нас преломлять солнечный свет; всякий раз, как учитель задает вопрос, Рупрехт, даже не давая ему договорить, уже торопится с оглушительно неправильным ответом, а когда учителя перестают обращать на него внимание, он начинает выкрикивать что-то свое, заканчивает за них фразы, превращает уроки в абракадабру, в завалы бессмыслицы — настолько безнадежной и непроходимой, что у учителей часто не остается другого выхода, кроме как начать урок с самого начала. Они щадят его, надеясь, что со временем он выкарабкается из этого состояния; но время идет, а поведение Рупрехта становится только хуже, его отметки ниже, домашние работы позорнее, и вот наконец, дело доходит до того, что учителя, испытывая такое чувство, словно отрекаются от первенца, просят его удалиться из класса. И он большую часть уроков болтается в коридоре, или в зале для самостоятельных занятий, или даже в медпункте, где ему прикладывают лед к носу, потому что силам тьмы тоже не нравится этот новый, мятежный Рупрехт, они не приветствуют самовольное отклонение от его законного места в школьной иерархии. Надписи, которые приклеивают ему на спину, становятся все ядовитее, и тычки делаются все сильнее, оплеухи перерастают в удары кулаком, пинки подбираются все ближе к паху; всякий раз, как он идет в уборную, кто-нибудь толкает его прямо в писсуар. Рупрехт при этом ведет себя так, словно ничего не происходит.
— Перестань, а? — просит его Джеф Спроук.
— Что “перестань”? — кротко переспрашивает Рупрехт.
— Ну… Ну просто будь таким, как раньше!
Рупрехт только моргает, как будто вообще не понимает, о чем это Джеф. И он не один такой. Весь второй класс претерпевает какие-то темные душевные метаморфозы, и каждый из учеников все меньше похож на себя прежнего. Успеваемость резко падает, зато недисциплинированность растет: на уроках ребята болтают, поворачиваются спиной к учителям, а если те выражают недовольство, то просто велят им отвалить, отстать, отлипнуть. Каждый день происходит какое-нибудь новое безобразие. Нелли Неллиган, который раньше всегда вел себя тихо и ничем не выделялся, вдруг заявил мисс Ни Риайн, что она может покурить его член. Кевин Вонг набрасывается с кулаками на мистера Флетчера на уроке естествознания. Бартон Трелони убивает хомяка Одиссея Антопопополуса, Ахилла, вытащив его из клетки и раздавив голыми руками. Школьники корежат автобусные остановки, уродуют заведения “фиш-энд-чипс”, размазывая по стенам соус карри. Однажды утром Карл Каллен посреди дополнительного урока по математике встает, хватает свой стул и изо всей силы бьет им по окну.
Некоторое время Автоматор объясняет это тем, что ученики “перестраиваются”. Но вскоре этот недуг распространяется уже по всей школе. Когда регбийная команда старшеклассников терпит поражение в первом же раунде Кубка ордена Святого Духа от всегдашних “мальчиков для битья” из Уайткасл-Вуд, и.о. директора задыхается от беспомощности. Ведь эта команда старшеклассников и есть Сибрук; это унижение, по-видимому, особенно ясно говорит о том, что с самой школой творится что-то неладное. Среди родителей и в высших эшелонах организации выпускников начинаются пересуды; те священники, которые не одобряют планы модернизации, вынашиваемые Автоматором, которым кажется сомнительной сама мысль, что место директора может занимать мирянин, — все громче выражают свое неудовольствие — тем более что из больницы доходят слухи о том, что здоровье отца Ферлонга уже вне опасности и что он идет на поправку.
— Дес Ферлонг сюда не вернется, пусть они выбросят эту чепуху из головы! Да у него сердце — как слоеный пирожок, как с таким можно управлять школой, а? — В последние дни у Автоматора появилась новая пульсирующая жилка на лбу. — Учителя прибегают ко мне и стонут, потому что не в силах обуздать учеников, родители звонят и скулят в телефон, потому что их детишки проваливают контрольные, тренер по регби говорит, что у команды подорван боевой дух, и все ждут от меня какого-то ответа, так что… черт возьми, у меня появляется чувство, будто я один несу всю эту громаду на своих плечах! Я один!
— Чаю? — Голос, раздавшийся у самого локтя Говарда, заставил его вздрогнуть.
Он все время забывает о присутствии брата Джонаса: тот обладает зловещей способностью незаметно сливаться с фоном. Труди на больничном, и без смягчающего женского начала милитаристская атмосфера, царящая в кабинете и.о. директора, чувствуется особенно сильно.
Автоматор вновь обращается к Говарду с этими новыми интонациями — одновременно угрожающими и умоляющими:
