Нагие и мёртвые - Мейлер Норман (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Он все еще мучился сомнениями, когда их сменила другая группа. Гольдстейн вернулся по тропе к тому месту, где оставил винтовку и рюкзак, сел и задумался. «Эх, сколько бы я мог сделать!» Без всякой очевидной причины он погрузился в меланхолию. Глубокое и беспредельное чувство грусти завладело им. Ему было жаль себя, жаль всех окружающих его людей. «Да, трудно, трудно», — подумал он. Он не смог бы объяснить, почему так считает, для него это было простой истиной.
Гольдстейн не удивлялся этому своему настроению. Он привык к нему, оно доставляло ему своеобразное удовольствие; несколько дней подряд он бывал весел, все ему нравились, любое задание приносило радость, и вдруг почти необъяснимо все теряло смысл, его охватывала какая-то непонятная волна грусти, поднимавшаяся из глубин его существа.
Сейчас он был в глубоком унынии. «Что все это значит? Зачем мы родились, зачем работаем? Человек рождается и умирает, и это все? — Он покачал головой. — Boт семья Левиных. Их сын подавал большие надежды, получал стипендию в Колумбийском университете и вдруг погиб в автомобильной катастрофе. Почему? За что? Левины так много работали, чтобы дать сыну образование. — И хотя Гольдстейн не был близким знакомым семьи Левиных, ему захотелось плакать. — Почему все так устроено?» Другие печали, маленькие и большие, накатывались на него волна за волной. Он вспомнил время, когда их семья жила бедно, и как мать потеряла тогда пару перчаток, которыми очень дорожила. «Ох! — вздохнул он при этом воспоминании. — Как тяжело!» Его мысли были сейчас далеко от взвода, от поставленной ему задачи. «Даже Крофт, что он будет иметь за все это? Человек рождается и умирает...» Гольдстейн снова покачал головой.
Минетта сидел рядом с ним.
— Что с тобой? — резко спросил он, не показывая своего сочувствия Гольдстейну, поскольку тот был партнером Риджеса.
— Не знаю, — тяжело вздохнув, ответил Гольдстейн. — Я просто задумался.
Минетта устремил взгляд вдоль коридора, который они проложили в джунглях. Коридор был относительно прямым на протяжении почти ста ярдов, а потом шел в обход дерева. По всей его длине лежали или сидели на своих рюкзаках солдаты взвода. За спиной Минетта слышал размеренные удары тесаков. Этот звук испортил ему настроение, он переменил позу, почувствовав, что брюки сзади промокли.
— Единственное, что можно делать в армии, это сидеть и думать, — сказал Минетта.
— Иногда лучше этого не делать, — ответил Гольдстейн, пожимая плечами. — Я лично такой человек, что мне лучше не задумываться.
— И я тоже.
Минетта понял, что Гольдстейн уже забыл, как плохо работали он и Рот, и это вызвало у него добрые чувства к Гольдстейну. «Этот парень не помнит зла». И тут же Минетта вспомнил о ссоре с Крофтом. Злость, охватившая его в ют момент, теперь уже прошла, и он сейчас раздумывал над последствиями ссоры.
— Сволочь этот Крофт! — сказал он вслух.
— Крофт! — с ненавистью произнес Гольдстейн и беспокойно огляделся. — Когда к нам пришел этот лейтенант, я думал, все пойдет иначе. Он мне показался хорошим парнем. — Гольдстейн вдруг понял, как много надежд у него родилось в связи с тем, что Крофт уже не командовал взводом.
— Ничего он не изменит, — сказал Минетта. — Я не доверяю офицерам. Они всегда заодно с такими, как Крофт.
— Но он должен взять командование в свои руки, — сказал Гольдстейн. — Для таких, как Крофт, мы просто мусор.
— Он такими нас и считает, — согласился Минетта. В нем опять заговорила гордость. — Я его не боюсь и сказал ему, что думал. Ты же видел.
«Это должен был сделать я», — подумал Гольдстейн. Он был явно огорчен. Почему он никогда не мог сказать другим, что он о них думает? — У меня слишком мягкий характер, — сказал оп вслух.
— Может быть, — заметил Минетта. — Но нельзя позволять садиться себе на шею. Нужно вовремя поставить нахала на место. Когда я был в госпитале, врач пытался нагнать на меня страху, но я отшил его. — Минетта сам верил в то, что говорил.
— Хорошо, когда ты можешь так, — сказал Гольдстейн с завистью.
— Конечно.
Минетта был доволен. Боль в руках стала затихать, силы потихоньку начали возвращаться. «Гольдстейн неплохой парень. Думающий», — решил он.
— Знаешь, я раньше жил весело, ходил на танцы, любил девчонок. На всех вечеринках был заводилой. Ты бы видел меня. Но на самом деле я не такой. Даже во время свидания с Рози мы часто говорили о серьезных вещах. О чем только мы ни говорили. Такой уж я человек: люблю пофилософствовать. — Он впервые подумал так о себе, и эта оценка самого себя ему поправилась. — Большинство ребят, вернувшись домой, снова займутся гем же, что делали и раньше. Просто гулять будут вовсю. Но мы не такие, а?
Любовь к дискуссиям вывела Гольдстейна из меланхолического состояния.
— Я расскажу тебе кое-что, о чем часто задумывался. Хочешь? — Скорбные морщины, тянувшиеся от носа к уголкам рта, стали глубже, заметнее, когда он пачал говорить. — Знаешь, возможно, мы были бы счастливы, если бы не размышляли так много. Может быть, лучше просто жить и давать жить другим.
— Я тоже думал об этом, — сказал Минетта. Странные, неясные мысли вызвали в нем беспокойство. Он почувствовал себя на краю глубокой пропасти. — Иногда я задумываюсь над тем, что происходит. В госпитале среди ночи умер один парень. Иногда я думаю о нем.
— Это ужасно, — сказал Гольдстейн. — Он умер, и никого рядом с ним не было. — Гольдстейн сочувственно вздохнул, и почему-то вдруг у него на глазах навернулись слезы.
Минетта удивленно взглянул на него.
— Ты что? В чем дело?
— Не знаю. Просто грустно. У него, наверно, была жена, родители...
Минетта кивнул.
— Смешные вы, евреи! У вас больше жалости к себе и к другим, чем обычно бывает у людей.
Рот, лежавший рядом с ним, до сих пор молчал, но сейчас вступил в разговор.
— Это не всегда так.
— Что ты хочешь этим сказать? — резко спросил Минетта. Рот разозлил его — напомнил, что через несколько минут придется возобновить работу. Это усилило в нем скрытое чувство страха перед тем, что Крофт будет наблюдать за ними. — Кто просил тебя вмешиваться в наш разговор?
— Я думаю, что твое заявление не имеет оснований, — Резкое замечание Минетты настроило Рота на такой же тон. «Двадцатилетний мальчишка, — подумал он, — а считает, что уже все знает». Он покачал головой и, растягивая слова, важно произнес: — Это серьезный вопрос. Твое заявление... — Не найдя нужных слов, он медленно провел рукою перед собой.
Минетта был уверен в своих словах. Вмешательство Рота подлило масла в огонь.
— Кто, по-твоему, прав, Гольдстейн? Я или этот предприниматель?
Гольдстейн невольно усмехнулся. Он немного симпатизировал Роту, особенно когда тот не находился рядом, но из-за его медлительности и ненужной торжественности во всем, что он говорил, ждать, когда он закончит наконец фразу, было не очень приятно. Кроме того, вывод, сделанный Минеттой, импонировал Гольдстейну.
— Не знаю, мне показалось, что в сказанном тобой — большая доля правды.
Рот горько усмехнулся. «Ничего удивительного в этом нет, — подумал он. — Всегда все против меня». Во время работы его злила ловкость, с которой орудовал Гольдстейн. Ему это казалось в какойто мере предательством. Сейчас Гольдстейн согласился с Минеттой, и это не удивило Рота.
— Его заявление не имеет никаких оснований, — повторил он.
— И это все, что ты можешь сказать? «Никаких оснований», — передразнил его Минетта.
— Ну хорошо. Возьмем меня. — Рот не обратил внимания на сарказм Минетты. — Я еврей, но я не религиозен. Возможно, что я в этой области знаю меньше тебя, Минетта. Но кто ты такой, чтобы говорить о моих чувствах? Я никогда не замечал чего-то особенного в евреях. Я считаю себя американцем.
Гольдстейн пожал плечами.
— Ты что же, стыдишься? — спросил он мягко.
Рот раздраженно фыркнул:
— Таких вопросов я не люблю.
— Послушай. Рот, — сказал Гольдстейн, — почему ты думаешь, что Крофт и Браун не любят тебя? Не ты в этом виноват, а твоя религия, хотя она и чужда тебе лично. — И все же у Гольдстейна не было уверенности, что дело обстоит именно так. Рот был неприятен ему. Он сожалел, что Рот еврей, боялся, что тот создаст плохое мнение о евреях вообще.
