Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Только охватившее его удивление помешало ему ощутить ужасную горечь упрека:
– Так разве вы ничего не знаете? – И чуть руками не всплеснул. – О, давно все и кончилось у меня, я уже не выступаю больше, и боюсь, что вы запоздали навсегда. И мне нечем возместить вам, но не жалейте... То был просто балаган! – Из опасения досадить гостье напоминанием о враждебном окружении, насчет которого упорно одно время поговаривали на Москве, он не стал даже вскользь останавливаться на прискорбных событиях, оборвавших существование аттракциона Бамба. – Ведь я вроде на отдыхе теперь. Был ужасно занят целые полгода, и вот свободен стал, как птица... Мог бы и в Старо-Федосеево к вам забежать, если позовете, конечно... Словом, в настоящее время жизнь моя безрадостно протекает, я бы сказал, на дне глубокого колодца, в забвении и одиночестве.
Низко опущенная голова и виноватые руки, а пуще витиеватая образность признания выдавали крайнюю степень его смущения. Бесконечно встревоженная, потому что его катастрофа означала крушение ее собственной мечты, она вопросительно, на выбор, перечислила едва ли не все несчастные ситуации большого города, постигающие провинциала, ребенка, растеряху, дикаря. Упорное молчание указывало на худшую из названых, но тут-то и представилась нелепость страхов за существо, по самому смыслу своему застрахованное от земных случайностей, без износу.
В запале чувств, не очень связно, она высказала ему несколько дельных мыслей вроде того, например, что убожеством жилплощади в глазах умного лишь подчеркивается значительность проживающей там личности... И еще вряд ли уместно жаловаться на забвение, если важные генералы чуть не по часу дожидаются аудиенции в прихожей.
Закрыв лицо руками, он некоторое время просто покачивался в очевидном бессилии связно изложить ей всю безысходность своего положения:
– Знаете, даже нарочно придумать нельзя, в какой же гадкий оборот я попал... Чистейшая патология, иначе не назовешь! – с частыми заминками приступил он к неприятной обязанности и, убедясь сквозь пальцы, что действительно не догадывается ни о чем, отвел руки от лица. – Не сердитесь на многословие мое... Мне и самому скучно да и противно исповедоваться, как со мной случился этот вывих, что-то вроде местного паралича, потому что остальное-то, к сожалению, не затронуто. Но хуже всего, пожалуй, что я уверенность в себе потерял, без чего невозможно с обрыва бросаться в полет. Короче, я вынужден был отказаться от своей артистической деятельности, которая всегда мне претила чем-то. Между прочим, чему вы удивляетесь?.. Ведь и у людей тоже не все складывается иногда, как хотелось бы!
Насколько можно было понять из его несвязного, здесь приглаженного бормотания, речь шла о якобы случившейся полной атрофии основного ангельского дара, которая представлялась Дуне еще более невероятной, чем самое чудо. Нет, какая-то подлая уловка, кому-то в угоду, если не просто шутка, что вдвое хуже, крылась в этом потоке разбитной, виляющей неискренности... Но что именно могло стать причиной дымковского отказа оказать ей услугу в одной из смертельнейших оказий, поправимых разве только вмешательством потусторонней силы?
– Поверьте, милый шалун Дымков... – заговорила она сквозь зубы, с ожесточением обиды, – лишь безысходная нужда погнала меня к вам на край света. Кроме того, мне с ночи шибко нездоровится и очень тороплюсь, напрягитесь, постарайтесь понять, пожалуйста, что попавшему под трамвай приходится делать вдесятеро больше всяких телодвижений, чтобы ускользнуть от настигающих колес: ему некогда. Завтра даже ваша помощь может оказаться бесполезной, а мы с вами тут теряем время, теряем время, теряем... – сорванным голосом принялась она безудержно повторять на манер испорченной пластинки и, предположительно, с подразумевавшимся для Дымкова значением, что участь человеческой жизни может решиться как раз за упущенные минуты.
Хоть и реже случались теперь приступы Дуниной болезни, все же нынешнее ее, может быть, предпоследнее спазматическое биение по изнурительности своей сравнимо было разве только с тем долговременным беспамятством, когда упала в корчах при виде глумливой забавки парня в шароварах над престарелым православным попом... Никак остановиться не могла, потому что уже в целом мире некому было положить ей руку на темя. Решающий перелом начинался, видимо, сознанием созревшего старшинства над ангелом Дымковым. По мере того как проникалась ответственностью за дальнейшую судьбу жалостного существа, ею же выпущенного на свет и больше не нуждавшегося в поддержке, стала стихать, униматься в ней разбушевавшаяся Ненила.
– Но право же, я и не собирался оправдываться, да и не знаю толком, в чем моя вина, – обеими ладонями защищаясь от града обвинений, примирительно заговорил Дымков. – Просто стремился делать, чтобы всем было хорошо возле меня, но, оказалось, все разное хотят. Конечно, грустно убедиться после такого путешествия, что ангел усох, одна шкурка от ангела осталась... Но ведь мне невесело и самому. Уж подступает крайний срок домой возвращаться, а при пустом-то баке нечего и пускаться в такую даль! – развел он руками, так что материальная безвыходность метафоры заставляла вникнуть в его плачевное нынешнее состояние. – Поверьте, я бы и сам с преогромным удовольствием исполнил ваше пожелание, тем более такое срочное... но, конечно, дальше будет хуже, а я даже изюмом обеспечить себя на зиму не умею. Собственно, он у меня и получается, но какой-то... в рот не возьмешь! Вот и генерал вроде вас подумал, что его обманывают... и намекнул, что мое решенье может плохо отозваться на всех вас.
Как всегда бывает в таких случаях, Дуню отрезвило известие о новой туче, возможно уже завтрашней, которая вослед еще непрошедшей, вчерашней, повисла над головой.
– Постойте, не пугайте меня... И давайте лучше по порядку, что за генерал такой?
Выяснилось теперь уже из первоисточника, что означенный, генеральского звания, посланец привозил Дымкову устное правительственное приглашение принять участие в одной сверхпарадной программе. Концерт должен был состояться уже послезавтра в Большом Кремлевском дворце на вечернем приеме по случаю не то чьего-то приезда, не то знаменательного в те годы совещания. Как правило, желанные для столичных артистов уведомления такого рода поступали из филармонии, за неделю и телефонным звонком, однако по-особому, раз навсегда утвержденному исполнительскому списку, где политическая благонадежность нередко предпочиталась мастерству. Дымков же не только в картотеке филармонии не числился, но, по странному упущенью, и обычных анкет не заполнял. Самая экстренность предложения, к тому же сделанного в неофициальной форме, если и не означала идеологического переворота в высших сферах, то во всяком случае указывала на вынужденное признание довольно сомнительного, до сих пор контрабандно допускавшегося зрелищного феномена. И, наконец, скорее настораживало, чем льстило совсем уж невероятное обстоятельство. Дело, легко осуществимое через второстепенных чиновников, в данном случае было поручено в сущности второму лицу в государстве, потому что ближайшему помощнику верховного товарища, так сказать, правой его руке – без малейшей вероятности, чтобы имелась равносильная ей левая. Тем не менее не выпавшая внезапно почесть, а что-то совсем другое было причиной беспредельного дымковского смущения.
Перед ангелом воздвиглась как бы вершина абсолютной власти земной, так что до комизма своеобразная внешность посланца выглядела гримасой высокомерного презрения к низшим слабостям людским. Правда, полное невежество по части административных рангов избавляло Дымкова от положенных смертным страха и подобострастия, но обострившееся в тот период чувство личной неполноценности помешало ему сразу прервать генерала отказом, тем более занять его время изложением уважительнейшей мотивировки для отмены намечавшегося скандала. Столь лестная всего два месяца назад карьерная удача выступать перед властелином, буквально в десятке шагов от него, сегодня сулила Дымкову обернуться катастрофой. С другой же стороны – аттракцион Бамба, и генерал, заочно наслышанный об эстрадных подвигах якобы порывавшегося упорхнуть в заграничную, лишь в крайний момент пресеченную поездку, легко мог воспринять его упирательство как злостный саботаж с вытекающими отсюда последствиями. Кстати, не без душевного томления принял он на свои плечи щекотливое партийное повеление завязать деловые отношения с ангелом – желательно даже дружественные.
