Сын цирка - Ирвинг Джон (мир книг .TXT) 📗
Такое невероятное чудо, связывающее воедино различные случайности, как раз и требовалось, чтобы спасти Мартина Миллса, поскольку месса началась слишком поздно и не могла увести миссионера от худших его воспоминаний. В былые времена каждый храм напоминал Мартину о Пресвятой Деве-победительнице. Когда его мать приезжала в Бостон, Мартин всегда посещал мессу в храме Пресвятой Девы-победительницы на Изабель-стрит, поскольку от отеля «Ритц» до него можно дойти пешком за восемь минут. В то воскресное утро длинной недели Благодарения молодой Мартин тихонько выскользнул из спальни, где спал его товарищ по девятому классу Ариф Кома, не разбудив его. В гостиной их номера с двумя спальнями Мартин заметил, что дверь в спальню его матери не прикрыта. Мальчик увидел в этом показатель беспечности Веры. Он хотел прикрыть дверь перед тем, как выйти из номера и идти на мессу, но услышал, что его позвала мать.
— Это ты, Мартин? Иди поцелуй меня и пожелай доброго утра, — сказала Вера.
Мартин с готовностью подошел к ней, хотя испытывал ненависть при виде матери, лежащей в пахнувшем духами будуаре. К его удивлению, и мать и ее постель выглядели опрятно. У него сложилось впечатление, что она уже приняла ванну, почистила зубы и расчесала волосы. Простыни выглядели не как обычно, словно после кошмарных снов. Ночная рубашка Веры казалась такой милой, будто была надета на девушке. В вырезе просматривалась драматическая грудь актрисы, однако сейчас этот вырез не достигал огромных размеров, какие всегда нравились матери. Мартин осторожно поцеловал ее в щеку.
— Идешь в храм? — спросила его мать.
— Да, на мессу, — ответил Мартин.
— Ариф все еще спит? — поинтересовалась Вера.
— Да, думаю, что спит.
Имя соседа по комнате, произнесенное матерью, напомнило мальчику о неприятных ощущениях, испытанных им предыдущим вечером.
— Не думаю, что тебе следует спрашивать Арифа о таких… интимных вещах, — внезапно сказал Мартин.
— Интимных? Ты имеешь в виду сексуальных? Говоря по правде, Мартин, мальчик, вероятно, очень хочет поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями об ужасном обрезании. Не будь таким ханжой! — упрекнула его Вера.
— Думаю, Ариф очень скрытный человек. А кроме того, мне кажется, он немного встревожен, — не согласился с ней Мартин.
Вера села в постели, проявляя заинтересованность.
— Он сексуально встревожен? Что заставляет тебя так думать? — спросила она сына.
В то время это не казалось ему предательством. Он думал, что рассказывает это матери, желая защитить Арифа.
— Он занимается онанизмом, — тихо сказал Мартин.
— О Боже! Ну и пусть делает это! Надеюсь, что ты тоже этим занимаешься! — воскликнула Вера.
Мартин не заглотнул наживку.
— Я имею в виду, что он мастурбирует очень много. Почти каждую ночь, — ответил Мартин.
— Бедный мальчик! Но ты говоришь так, будто его не одобряешь, Мартин, — заметила Вера.
— Думаю, это он делает сверх всякой нормы, — отозвался ее сын.
— Мне кажется, мальчикам твоего возраста мастурбация полезна для здоровья. Ты обсуждал проблему онанизма с отцом? — спросила его Вера.
«Обсуждал»? Это было совсем не то слово. Мартин слушал, как Дэнни говорил и говорил в одобрительном тоне о всех желаниях, которые, как ему казалось, должен испытывать Мартин. О том, что все они совершенно естественны. Вот о чем говорил Дэнни.
— Да, папа считает, что мастурбация… естественна, — сказал Мартин матери.
— Ну, вот видишь. Тебе понятно? Если даже такой святой человек, как твой отец, говорит, что это естественно, тогда мы все должны попробовать позаниматься онанизмом, — саркастическим тоном сказала Вера.
— Я опоздаю к мессе, — произнес Мартин.
— Тогда беги, — ответила мать.
Мартин собирался закрыть дверь в спальню, когда мать послала вдогонку ему последний выстрел.
— Говоря между нами, дорогой, думаю, что мастурбация гораздо полезней для тебя, чем месса. И, пожалуйста, оставь дверь открытой. Мне так нравится, — сказала мать.
Мальчик помнил, что взял ключ от номера на случай, если Ариф все еще будет спать, когда он вернется с мессы, а его мать в этот момент будет мыться в ванной или говорить по телефону.
Когда месса закончилась, он немного задержался, чтобы посмотреть в витринах магазина «Брукс бразерс» выставку мужских костюмов. На манекенах появились галстуки с изображением новогодней елочки. Мартина поразила гладкость их кожи. Манекены напомнили ему о прекрасной коже Арифа и он заторопился в отель «Ритц». Открывая дверь номера, Мартин порадовался, что взял с собой ключ, и подумал, что мать говорит по телефону. Разговор был односторонний, поскольку говорила только Вера. До него не сразу дошел ужасный смысл ее слов.
— Я хочу заставить тебя кончить опять. Точно знаю, что ты сможешь кончить. Я чувствую это. Ты сейчас быстро кончишь, правда? Кончишь? — говорила его мать.
Дверь в ее спальню все еще была приоткрыта — немного сильнее, чем всегда нравилось Вере. Мартин Миллс смог увидеть ее голую спину, бедра и разлом красивого зада. Мать ехала верхом на Арифе Коме, который молча лежал под ней. Мартин обрадовался, что не смог увидеть лица товарища по комнате.
Очень тихо он выскользнул из номера, пока мать продолжала требовать, чтобы Ариф кончил. Возвращаясь на Изабель-стрит, Мартин раздумывал, не послужила ли тайная склонность Арифа к мастурбации, о чем он рассказал, тем толчком, который вдохновил мать? Вероятно, мамаша прикинула, как удовлетворить Кому, а история о мастурбации придала ей большую энергию.
Как истукан, сидел Мартин Миллс в храме Пресвятой Девы-победительницы, как он сидел теперь, ожидая мессы в храме Святого Игнатия. Брат Габриэль очень за него переживал. Его настораживала молитва поздней ночью: «Я закажу индюшку, я закажу индюшку», а кроме того уже после завершения мессы миссионер стал коленями на подставку для коленопреклонения, будто ожидал следующей мессы. Именно так он и сделал в Храме Пресвятой Девы-победительницы на улице Изабель-стрит — остался ждать второй мессы, как будто одной мессы ему оказалось недостаточно.
Брата Габриэля также заботили кровавые пятна на опухших кулаках миссионера. Старик не мог ничего знать о носе Мартина, поскольку рана закрылась, на ноздре осталась небольшая засохшая корочка крови. Однако брат Габриэль думал о кровавых носках, которые Мартин Миллс сжимал в руках. Кровь уже засохла между костяшками пальцев и под ногтями. Старик боялся, что кровь капает из ладоней нового миссионера. Это как раз то, подумал брат Габриэль, что требуется для юбилея миссии. Им только не доставало стигматов!
Позднее, когда Мартин пошел утром на занятия, он, как говорят, встал на свои рельсы: живо общался с учащимися, почтительно обращался к преподавателям, хотя имел гораздо больше педагогической практики, чем многие работавшие в колледже Святого Игнатия. Наблюдая за общением схоластика с учениками и преподавателями, отец-ректор отказался от своих прежних опасений, будто американец может быть сумасшедшим фанатиком. А отец Сесил нашел, что Мартин Миллс просто обаятелен и предан своему делу, как он и предполагал.
Брат Габриэль оставил при себе наблюдение о молитвах в честь индюшек и о кровавых носках. Однако он отметил какое-то подобие улыбки, которая временами набегала на обычно постное лицо миссионера. Мартин, казалось, поражен неким воспоминанием, возможно, под влиянием какого-то похожего лица среди мальчиков старшего класса. Будто гладкая и темная кожа одного из пятнадцатилетних мальчиков заставила его вспомнить того, кого он однажды знал. Так предполагал брат Габриэль. Он думал, что улыбка казалась невинной и даже слишком дружеской.
Мартин Миллс просто вспоминал. Возвратясь в школу после длинной недели Благодарения, он подождал, пока выключат ночью свет, и только тогда сказал то, что ему хотелось.
— Ёбарь, — тихо произнес Мартин.
— Что это такое? — спросил его Ариф.
— Я сказал «ёбарь» или «мамаёб», — ответил Мартин.
