Горячее молоко - Леви Дебора (читаем книги онлайн .TXT) 📗

Гомес положил нож и вилку на край блюда.

— Вы рассказываете о государственной системе здравоохранения. Но для себя, как я вижу, делаете выбор в пользу частной медицины?

— Так и есть; мне даже немного совестно. Однако София навела справки о вашей клинике и убедила меня попытать счастья. Мы были в тупике. Правда, Фия?

Я смотрела на лодку, вырастающую посреди площади. Синюю, с желтой полосой во весь борт.

— Итак, вы связали свою судьбу с греком?

— Да, и мы с ним одиннадцать лет ждали, чтобы у нас родился ребенок. В конце концов, нам удалось зачать, а когда нашей дочке исполнилось пять лет, глас Божий приказал Кристосу найти себе в Афинах женщину помоложе.

— Сам я исповедую католическую веру. — Гомес отправил в рот следующий кусочек внеземного осьминога. — К слову сказать, миссис Папастергиадис, «Гомес» произносится с межзубным «с».

— Я уважаю ваши религиозные чувства, мистер Гомес. НЕТ, ОСТАВИМ КАК ЕСТЬ. Когда вы отправитесь на небеса, пусть вас встретит там осьминог, распластанный для вашего желанного обеда на просушку поверх жемчужных врат.

Казалось, он подготовился ко всему, что Роза бросала ему в лицо, и отказался от укоризненного тона первой встречи. Мамины глаза уже не были розовыми, а прыщи на левой щеке уменьшились.

— В общем, я очень долго ждала свое единственное дитя.

Гомес достал из нагрудного кармана свернутый наподобие пуховки шелковый носовой платок и протянул моей матери.

— Бог и выход на прогулку. Не это ли ваши враги?

Роза промокнула глаза.

— Выход на прогулку — нет. Выход из себя — да.

Я с тоской уставилась в пол, усеянный окурками. Хорошо еще, что можно было оставаться немой.

Гомес держался мягко, но настойчиво.

— По поводу личных имен. Тут есть разные тонкости — знаете ли о них вы и Фия? — В его устах «вы и Фия» рифмовалось с «вии-фии». — У меня, например, две фамилии. Первая по отцу — Гомес, вторая по матери — Лукас. Я выбрал для себя сокращенную форму, но официально моя фамилия — Гомес Лукас. Ваша дочь обращается к вам «Роза», хотя официально вы для нее «мама». Наверное, вы испытываете неудобство, да, оттого, что постоянно лавируете между «Роза», «миссис Папастергиадис» и «мама»?

— Вы перешли на какие-то сентиментальности, — сказала Роза, вцепившись в его носовой платок.

У меня пикнул телефон.

Машина тут

Забери ключи

Ждем у бачков

Инге

Я шепнула Гомесу, что нам пригнали арендованную машину и мне придется выйти из-за стола. Он даже не посмотрел в мою сторону, так как полностью сосредоточился на Розе. Во мне вдруг вспыхнула ревность, как будто меня лишили знаков внимания, которыми, вообще говоря, никогда и не награждали.

Парковка представляла собой покрытый засохшими кустиками квадратный участок, примыкавший к пляжу; со всей деревни туда сносили мусор. В зловонных бачках уже не умещались гнилые сардины, куриные кости и овощные очистки. Проходя сквозь черное облако мух, я остановилась послушать жужжание.

— Зоффи! Давай бегом. Мы тут изжарились.

Крылья маслянистые, с замысловатым рисунком.

— Зоффи!

Я побежала к Ингрид Бауэр.

А потом перешла на шаг.

Мне на руку села муха. Я ее прихлопнула, однако излагать ей свои жалобы не стала.

Но загадала желание.

К своему удивлению, прошептала я его по-гречески.

Ингрид опиралась на красный автомобиль с распахнутыми дверцами. На водительском месте сидел мужчина лет тридцати — предположительно, Мэтью. Вначале мне показалось, что парень пристально разглядывает себя в зеркале, но, подойдя ближе, я увидела, что он бреется электрической бритвой.

У Ингрид на ногах что-то сверкало. Она пришла в серебристых римских сандалиях с высокой шнуровкой крест-накрест. Ей, можно было подумать, досталось настоящее сокровище. В Древнем Риме считалось, что гладиатор тем выше рангом, чем выше у него шнуровка сандалий.

На парковке, среди этих пыльных кустиков, она виделась мне воительницей на арене Колизея, куда только что подсыпали песка, чтобы лучше впитывалась кровь ее противника.

— Это мой бойфренд Мэтью, — сказала она.

Стиснув мою потную руку своей прохладной ладонью, Ингрид практически втолкнула меня в салон, да так, что я упала на ее друга и выбила у него электробритву. На лобовом стекле виднелась наклейка: «European».

— Эй, Инге, полегче.

Золотистые, как у Ингрид, волосы Мэтью доходили ему почти до подбородка, все еще белого от пены для бритья. Свалилась я прямо ему на колени, и мы не сразу смогли выпутаться из нечаянных объятий, а бритва знай себе жужжала на полу «европкара». Когда меня вновь обволокла гнилостная помоечная вонь, рубец под плечом уже пульсировал болью, так как аккурат этим местом я ударилась о баранку.

— Господи. — Мэтью испепелил взглядом Ингрид. — Что с тобой сегодня?

Он вышел из машины, подняв с пола бритву, выключил ее и дал подержать Ингрид, а сам начал заправлять белую тенниску в кремовые слаксы-чинос. Затем он пожал мне руку.

— Привет, Софи.

Я поблагодарила его за доставку машины.

— Совершенно не за что. Меня подбросил туда коллега, мой партнер по гольфу, так что любимая смогла поваляться на пляже. — Он обнял Ингрид за плечи. Даже в этих сандалиях на плоской подошве она возвышалась над ним как минимум на две головы. Половина его щеки все еще была в пене. Это выглядело как племенная раскраска. — Пекло безумное, да, Софи?

Отпихнув его руку, Ингрид указала на «европ-кар».

— Нравится, Зоффи? Это «ситроен берлинго».

— Нравится, только насчет цвета не уверена.

Ингрид знала, что машину я не вожу, а потому мне оставалось только гадать, зачем она приложила столько усилий, чтобы от моего имени заполучить этот автомобиль.

— Зайдешь к нам попробовать мой лимонад?

— И рада бы, да не могу. У нас с мамой в самом разгаре обед с ее врачом в ресторане на площади.

— Ну, ладно. Тогда, наверное, до встречи на пляже?

Мэтью вдруг сделался энергичным и предупредительным.

— Я сейчас закончу это безумное электропенное бритье, запру «берлинго» и подойду к вам с ключами и документами. Кстати, почему ты не взяла для матери «автомат»? То есть она ведь не ходит, верно?

Ингрид начала раздражаться, но я так и не смогла дать ответ. Когда она игриво лягнула его в икру, он поймал ее ногу, а потом, упав на колени, стал покрывать поцелуями загорелые женские голени в промежутках между крестиками завязок.

К моему возвращению мама с Гомесом, вроде бы, вполне поладили. Увлеченные беседой, они даже не заметили, как я подсела к ним за стол. Я невольно отметила взволнованный вид Розы. Она разрумянилась и кокетничала. Более того, сбросив туфли, она подставила солнцу босые ноги. А шнурки, которые я распутывала битый час, оказались никому не нужны. Мне подумалось, что Роза не один десяток лет спит одна. В возрасте лет пяти-шести-семи, когда отец уже нас бросил, я иногда забиралась к ней под одеяло, но при этом всегда испытывала какую-то неловкость. Будто она убирала свое подрастающее дитя обратно в материнское чрево, как самолет после старта убирает шасси. Сейчас она твердила, что нуждается как раз в тех трех препаратах, которые были отменены, и что эта поездка в Испанию для лечения ее непослушных ног оказалась погоней за невозможным. По-моему, она имела в виду, что мы ищем панацею, которая не дается в руки.

Заставь я себя хоть раз посмотреть со значением на мать, она под моим взглядом обратилась бы в камень. Ну, не она сама, конечно, и не в буквальном смысле. В камень обратились бы разглагольствования об аллергии, головокружениях, трепыхании сердца и ожидании побочных эффектов. Пускай бы все эти разговоры окаменели.

Тощий парнишка с «ирокезом» все еще надувал свою лодку. С ним жарко спорил брат, который совал ему под нос весла; пятилетняя сестра пинала босой ногой синюю резину. Все трое были возбуждены предстоящим выходом в море. От этого действительно впору разволноваться: вдруг придется отменить назначенное? Тогда жди абстинентного синдрома.