Язык цветов - Диффенбах Ванесса (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
– Иди закажи все, что хочешь, – сказала Рената. – Я съезжу в банк и заплачу.
Мы ужинали до восьми. Ей как раз хватило времени съесть тако и выпить три большие диетические колы, а мне – умять буррито с курицей, две сырные энчилады, тарелку гуакамоле и три корзинки кукурузных чипсов. Рената смотрела, как я ем, и на лице ее мелькнула довольная улыбка. Тем для разговора у нас не было, и, чтобы заполнить молчание, она рассказывала о своем детстве в России, о многочисленных братьях и сестрах, переехавших за океан, в Америку.
Закончив, я откинулась на спинку стула, чувствуя, как все тело отяжелело от сытости. Я и забыла, сколько еды способна в себя вместить; забыла и полную неспособность пошевелить даже пальцем, наступающую после переедания.
– Так в чем твой секрет? – спросила вдруг Рената.
Я пожала плечами.
– Как тебе удается не толстеть? – спросила она. – При том, что ты ешь как кашалот?
Секрет прост, подумала я. Будь нищей, не имей друзей и дома. Неделями питайся объедками или ходи голодной.
– Диетическая кола, – сказала она, не дождавшись ответа, словно и не хотела знать. – Вот мой секрет. Кофеин и пустые калории. Еще одна причина, почему мне никогда не хотелось детей. Какому ребенку нужна такая диета?
– Голодному, – ответила я.
Рената улыбнулась:
– Я видела сегодня, как ты говорила с Эрлом. Он ушел довольным. И мне кажется, теперь он будет приходить каждую неделю. К тебе.
А буду ли я на месте? – подумала я. Неужели Рената предлагает работать у нее постоянно?
– Так я свое дело и построила, – продолжала она. – Надо знать, чего хотят твои клиенты, даже если сами они пока этого не понимают. Нужно предвидеть. Делать букеты еще до того, как они пришли в лавку, знать, в какой день они будут спешить, а когда им захочется задержаться и поговорить. Кажется, у тебя тоже есть этот дар. Что ж, если хочешь, то тебе будет где применить свои способности.
– Да, – поспешно выпалила я, – хочу.
В тот момент я вспомнила слова Мередит – «ты должна сама захотеть». Об этом она твердила мне сотни раз, еще в общежитии. Ты должна захотеть стать дочерью, сестрой, подругой, школьницей, повторяла она снова и снова. А я не хотела быть никем, и ни обещаниями, ни угрозами, ни подкупом Мередит не удавалось побороть мое нежелание. Но сейчас я вдруг поняла, что хочу быть флористом. Хочу всю жизнь провести, выбирая цветы для незнакомых людей, вдыхая прохладный воздух холодильника и слыша, как со звоном закрывается касса.
– Буду платить тебе неофициально, – сказала Рената. – Раз в две недели, по воскресеньям. Четыреста долларов за сорок часов работы. Выходить будешь, когда скажу. Идет?
Я кивнула. Рената протянула руку, и я пожала ее.
На следующее утро Рената ждала меня, прислонившись к стеклянным дверям у входа на цветочный рынок. Я посмотрела на часы. Мы обе приехали раньше. В тот день свадьба, которую мы обслуживали, была скромной, без подружек невесты, а гостей за двумя длинными столами было меньше полусотни. Мы бродили по рядам в поисках разных оттенков желтого. Это было единственным, на чем настаивала невеста, – ей хотелось немного солнечного света на случай дождя. Небо было сухим, но серым. Замуж надо выходить в июне.
– По воскресеньям его не бывает, – сказала Рената, кивнув в сторону лавки таинственного цветочника.
Но когда мы подошли к его пустому прилавку, из глубины возник силуэт в капюшоне. Он сидел на табурете, прислонившись к стене. Увидев меня, он встал и перегнулся через ведра, в которых не было цветов. Его лицо отражалось в кругах безмятежной воды. Из кармана кофты он достал что-то зеленое, похожее на веретено. И протянул мне.
Рената поздоровалась, когда мы проходили мимо, я же ничем не показала, что вообще его вижу. Я шла, опустив глаза, но протянула руку и взяла то, что он для меня приготовил. И лишь свернув за угол и оказавшись вне поля зрения, заглянула в ладонь.
Овальные серебристо-зеленые листья на ветвистом стебле лимонного цвета; прозрачные ягоды, повисшие на ветках, как капли дождя. Стебелек умещался в ладони, и мягкие листья обжигали кожу.
Омела.
Я преодолеваю все препятствия.
За ночь раны от колючек покрылись корками и присохли к тонким хлопчатобумажным простыням. Очнувшись, я не сразу поняла, где жжет, и еще дольше вспоминала, как поранилась. Зажмурила глаза, подождала минуту, и все нахлынуло разом: шипы, ложка, долгая дорога, Элизабет. Рывком вытащив руки из-под одеяла, я оглядела ладони. Порезы открылись, из них сочилась кровь.
Было рано и еще темно. На ощупь я пробралась по коридору в ванную. Там, где мои руки касались стен, оставались кровавые полосы. В ванной была Элизабет. Она уже встала, оделась и сидела за туалетным столиком, словно собиралась накраситься, только вот косметики на столике не было – только полупустая баночка с кремом. Она зачерпывала крем безымянным пальцем с коротким гладким ногтем и наносила его под карими глазами, вдоль точеных скул и ровной переносицы. У нее не было морщин, и кожа сияла смуглым теплом лета. Я подумала, что на самом деле она намного моложе, чем кажется в своей рубашке, застегнутой на все пуговицы, с волосами, расчесанными на прямой пробор и собранными в тугой пучок. Увидев меня, она повернулась, четкий профиль отразился в зеркале.
– Как спалось? – спросила она.
Я шагнула вперед и поднесла ладони так близко к ее лицу, что ей пришлось отодвинуться, чтобы что-то увидеть. Она ахнула:
– Почему ты вчера ничего не сказала?
Я пожала плечами.
Элизабет вздохнула:
– Давай сюда руки. Еще не хватало, чтобы зараза попала.
Она похлопала по колену, приглашая меня сесть, но я попятилась. Достав из-под раковины маленькое блюдце, Элизабет налила в него перекись, взяла мои ладони и по очереди окунула их. Она ждала, что мое лицо скривится от боли, но я сжала зубы. Раны побелели и вспенились. Элизабет выплеснула перекись из блюдца, наполнила его снова и еще раз окунула туда мои руки.
– Не жди поблажек, – сказала она. – Но если бы ты честно пыталась найти ложку, не смогла и извинилась от чистого сердца, я бы тебя простила. – Ее лицо было суровым. В сонном тумане раннего утра я решила, что мне почудилась вчера прозвучавшая в ее голосе нежность.
Она снова окунула мои руки в перекись, глядя, как на ранах пузырится и шипит белая пена. Промыв мои ладони холодной водой, она вытерла их чистым полотенцем. Следы от шипов были глубокими и пустыми внутри, как будто перекись выжгла мясо. Элизабет медленно забинтовала мои ладони, от запястий к пальцам.
– Знаешь, – сказала она, – когда мне было шесть, я поняла, что единственный способ заставить мать встать с кровати – где-то набедокурить. Я вела себя ужасно с одной только целью: чтобы она встала и наказала меня. Но мне исполнилось десять, ей это надоело, и она отправила меня в интернат. С тобой такого не случится. Что бы ты ни сделала – я тебя обратно не отдам, что бы ни сделала. Можешь проверять меня сколько угодно, швыряться маминым серебром, если надо, но знай, моя реакция всегда будет одинаковой: я буду любить тебя, и ты останешься со мной. Ясно?
Я смотрела на Элизабет, сжавшись от недоверия; в тяжелом влажном воздухе ванной комнаты мне было трудно дышать. Я ее не понимала. Ее напряженные плечи, резкие, отрывистые фразы – она говорила с серьезностью, какой я раньше никогда не встречала. При этом за ее словами крылась необъяснимая нежность. Даже ее прикосновения были иными: когда она тщательно промывала мои раны, в ее движениях не было молчаливой покорности, как у других моих приемных матерей. Меня это настораживало.
Молчание затянулось. Элизабет заправила мне прядь за ухо и заглянула глубоко в глаза, словно в поисках ответа.
– Ясно, – наконец ответила я, так как знала: это самый быстрый способ закончить разговор и вырваться из жаркой тесной ванной.
Элизабет улыбнулась.
– Тогда пойдем, – проговорила она. – Сегодня воскресенье. По воскресеньям мы ходим на фермерский рынок.
