И умереть некогда - Виалар Поль (читать книги без регистрации полные txt) 📗
Итак, решено: он остается на вечер в Париже, но сначала надо все утрясти — завтра ведь этим дурачествам настанет конец. Завтра!..
Он медленно открывает дверь, выходит на лестницу.
В гостинице стоит все тот же запах — неистребимый, не подвластный времени. Под рукой его — знакомые изгибы перил, под ногой — знакомые ступеньки. Он знает, куда надо повесить ключ, который он вынул из двери. Он даже не повернул его в замке — к чему: в комнате ведь не осталось вещей, да и потом он сейчас вернется, вот только купит на ближайших улицах все необходимое, — в районе Монпарнасского вокзала есть отличные лавочки, он это помнит, — у него ничего нет с собой, а для начала нужны хотя бы предметы туалета, пижама и две рубашки. Но надо поторапливаться, а то закроют магазины.
— Вы хорошо отдохнули, мосье Рабо?
До его сознания не сразу доходит, что вопрос обращен к нему, но он тут же спохватывается, вспоминает. Это мадам Самбльжан. Она, конечно, прочитала заполненную им карточку и удержала в памяти его имя — она всегда называет своих постояльцев по имени, гордясь добрыми отношениями с ними.
— Очень хорошо, мадам.
— Вид у вас был усталый, — говорит она.
— Я и сейчас еще не отошел. Так что эту ночь я проведу здесь.
— Я так и подумала, видя, что вы не сходите вниз. Спешить вам некуда — вы же путешествуете. А то люди вечно торопятся. Самбльжан частенько говорит мне: жизнь кажется слишком короткой только тем, кто уж больно спешит. Вы у нас будете ужинать?
— Конечно.
Да, он поужинает здесь — неохота куда-то тащиться. Ведь он остается в Париже не для того, чтобы пойти в театр или в кабаре, а просто чтобы передохнуть, поужинать в свое удовольствие, но без особых излишеств, а потом улечься в постель, в какой спят средние буржуа, по-своему удобную, без специального поролонового матраца, но с добротным волосяным. Да, зачем это он спустился? Ага, вспомнил: чтобы кое-что купить. А потом — позвонить по телефону. Но если он хочет что-то купить, надо торопиться, а то уже поздно. Однако, сначала надо бы позвонить. Ну, будем благоразумны: мадам Самбльжан как раз стоит у конторки. Он подходит к ней.
— Могу я позвонить?
— Ну, конечно, — говорит мадам Самбльжан. — Вон там на столе — видите — телефон.
— А у вас нет специальной кабины?
— Она сейчас неисправна. Но я уйду отюда, как только вас соединят. Набрать вам номер?
— Да, — говорит он.
И застывает. На конторке лежит развернутая вечерняя газета. Во всю страницу, над фотографией, крупным планом изображающей разбросанные, обугленные остатки самолета, заголовок:
«САМОЛЕТ ПАРИЖ — ЛИОН РАЗБИЛСЯ ПРИ ВЗЛЕТЕ НА ОРЛИ, ВСЕ ПАССАЖИРЫ ПОГИБЛИ».
И пониже, менее крупными, но все же достаточно большими буквами:
«СРЕДИ ПОГИБШИХ — ЖИЛЬБЕР РЕВЕЛЬ, МАГНАТ МЕЖДУНАРОДНОГО МАСШТАБА, ФРАНЦУЗ ПО ПРОИСХОЖДЕНИЮ»
Мадам Самбльжан вместе с ним склоняется над газетой.
— Видали! — восклицает она. — Что ни говорите, а эти машины, — опасная штука. Дайте мне все золото мира, ни за что не сяду в такую. А этот Ребель — вот и никакие деньги его не спасли!
— Да, — соглашается он, — лучше быть последним рабочим, но живым, чем мертвым миллиардером… К тому же никто ведь не знает, что представляет собою жизнь таких людей.
— Не беспокойтесь — все известно, — говорит мадам Самбльжан. — Во всяком случае, можно догадаться. Я, к примеру, ни за что не променяла бы свою гостиницу на каннский «Карлтон». Так какой же вам вызвать номер?
— Не надо, — говорит он, — у меня еще есть время. Позвоню завтра утром. У меня еще есть время, — повторяет он.
— Да, конечно, — говорит женщина, — я вас понимаю. Когда видишь такое, — добавляет она, указывая на развернутую газету, — невольно призадумаешься. Все эти люди спешили, спешили — вот и приехали!
— И тем не менее придется мне поспешить, — говорит он, — а то боюсь, все закроется.
Он выходит. Было у него желание взять газету и прочесть подробности, но он удержался. Он купит сейчас другую, хотя, собственно, ничего нового не узнает. Для всех на свете Жильбер Ребель мертв. Прежде всего ему следовало бы немедленно позвонить в Лион… в Нью-Йорк…
Он этого не делает. Странно как-то прочитать в газете, что ты мертв, когда ты жив и знаешь, что можешь остаться мертвецом и тем не менее продолжать жить, приняв другое имя и обличье. Другая жизнь! При желании можно начать другую жизнь. Но каких это требует жертв! Отказаться от таких денег! От такого положения! А что взамен?
Что? Все остальное — жизнь, просто жизнь, возможность наконец ею насладиться. Жизнь, о которой говорила Глория. Жизнь, какую она хотела для него, — такая и никакая другая. Жизнь привольная, наполненная любовью, когда есть время любить, есть время жить. Вчера, когда для всех он еще существовал, он не мог бежать от своих обязательств. Сегодня все обстоит иначе. Все обстоит иначе, потому что он мертв. Ничья смерть не останавливала еще течения жизни. Дела идут своим чередом, и не успевает труп окоченеть, как уже кто-то — такой же безумец — занимает его место. Если бы он все бросил без всяких причин, как того требовала Глория, это привело бы к страшнейшим катастрофам. А вот смерть — это дело естественное, на этот случай все предусмотрено, даже то, что Глория наследует его состояние после ликвидации принадлежавших ему акций. Следовательно, он потрудился не зря, потрудился ради нее, сделал ее богатой, — разве она этого не заслужила!
Он старается прогнать эту мысль, это наваждение. Ведь это прихоть, абсурд. Признать себя мертвым, чтобы построить новую жизнь? Бог мой, да стоит ли? Не слишком ли дорого он за это заплатит? Он любил бы Глорию, если бы у него было время, — в этом он теперь убежден, — и вот он потерял ее навсегда. Ладно, все это уже в прошлом и возврата к этому нет, но ведь можно встретить другую любовь, можно вести и другую жизнь, а не только ту, какую он вел, не только ту, какую ведут все эти заживо погребенные, эти мертвецы, считающие себя, однако, живыми!..
Он выходит на перекресток Сен-Жермен-де-Прэ. Кафе, тротуары залиты светом. Во всех киосках — газеты, и не только та, которую он видел, но и многие другие; и всюду одна и та же весть: в этот час весь мир уже знает о том, что пассажиры самолета Париж — Лион погибли и вместе с ними погиб Жильбер Ребель.
На ближайшем перекрестке еще открыт какой-то магазин. «Сто тысяч рубашек» гласит вывеска. Там он найдет пижаму и все, что ему нужно по части белья. Он входит — продавцы смотрят не слишком приветливо, потому что они уже собрались закрывать магазин. Впрочем, они так ему и говорят. Тогда он извиняется и обещает не задержать их. И вот он выбирает себе пижаму, две рубашки, две пары трусов, — это он-то, который многие годы ничего не покупал готового, он, к которому приходили портные на дом снимать мерку, чтобы он не терял ни минуты. При этом он подсчитывает в уме, сколько может истратить, вовремя вспомнив, что располагает всего лишь восемьюдесятью тысячами франков. Эта процедура доставляет ему неведомое дотоле наслаждение. Надо беречь деньги, чтобы хватило…
Зачем? Что за нелепая мысль. Ведь ему же хватит этой суммы на сутки. А через сутки передышке Наступит конец. К тому же, если потребуется, в кармане у него лежит чековая книжка, и любая сумма, подписанная именем Ребеля, будет тотчас выдана ему, как только он удостоверит свою личность. Ему не выдадут денег лишь в том случае, если Ребель будет действительно мертв.
Он берет пакет, идет дальше, заходит в аптеку. Нужно купить мыло, зубную щетку, зубную пасту. «Какая у вас есть зубная паста?» Ему показывают несколько марок пасты. Он выбирает, выбирает и щетку. Давно он этим не занимался!
Ну, вот и все. Он возвращается к собору. В соседних кафе какие-то люди пьют аперитив — не виски. Сегодня вечером он не будет пить залпом виски, как лекарство. Он покупает в киоске вечерние газеты. Заходит в «Две макаки». Усаживается в глубине за последний, еще оставшийся незанятым, столик. Заказывает французской анисовой водки «перно» и, попивая ее маленькими глоточками, пробегает глазами газеты, где говорится о нем, о его смерти.
