Нью-Йорк и обратно - Миллер Генри Валентайн (бесплатные серии книг .TXT) 📗

Что меня особенно изумило в вашей «Повести», это слова о Ван Гоге. «Когда Ван Гог осознал свет, то слепо начал сражаться, чтобы рисовать его и жить им. Но, разумеется, умер. Песком нельзя питаться — а мир не позволит съесть себя». Почти таким же языком я писал о Лоренсе note 64. Знаете, эти рассуждения о том, кто что ест… Не думаю, чтобы в наши дни кто-нибудь понимал их. Во всяком случае, меня впечатлило еще кое-что: фрагменты у вас всегда больше целого. Ваша проза состоит из законченных поэм, а поэзия кажется отрывочной. Зато вы прекрасно выражаете чистое, незапятнанное стремление, отрыв от земли: вот взгляд спокойно фокусируется, и мы, ничего не зная, семимильными шагами дерзновенно рвемся в новые измерения, за каждым из которых — новый мир и вечная угроза совершенного успеха! Похоже, вы проникли в самую природу скелета, изведали структуральную гармонию противоречивого мира. Вы все время пишете о мясе, белой кромке мира, что никогда не усваивается до конца, вызывая отрыжку, дремоту и метеоризм. Не помню точно, на какой странице, но где-то там, в книге, речь об этом шла. Вы говорите диаметрально неверные вещи, и я отлично понимаю это, ибо всякий раз вы начинаете с белого листа и углубляетесь в самую суть. Ваши строчки упираются в тупик, словно пуля, которая прошивает мозг, но плющится о затылочную кость. Слова прожигают сознание, происходит взрыв, раздается глухой хлопок — и остановка. Праздничные фейерверки утомляют глаз, Версаль, где плещутся фонтаны и воркуют голубки, навевает скуку, но ваши книги не таковы. Кажется, вы ухватили сущность традиций благодаря изучению причудливых разломов. Энзимы вырываются на свободу, очищая поле для разложения.

Конец письма Доку Вильямсу.

Особенность плавания на голландских судах в том, что на борту обязательно окажется лунатик. А сумасшедший голландец — это тебе не простой сумасшедший. У «нашего» психа настолько съехала крыша, что на днях он наставил синяков самому Консулу и теперь путешествует в особом трюме для арестованных. Примерно каждый час парень шлет капитану записки: «Сегодня утром мой завтрак был доставлен с опозданием… Требую сигару…» И т. д. и т. п. Глядя в маленький, зарешеченный иллюминатор, лунатик читает сводки погоды. Он курит дорогие сигары за счет правительства. И постоянно улыбается — отчасти из-за своего происхождения, отчасти потому что безумен. На борту полно несумасшедших голландцев, и они тоже все время скалятся. А чего им еще делать? Плотины прочны, тюльпаны посажены. Ergo note 65, улыбайся! И не забудь, когда садишься завтракать, первым долгом сделай себе бутерброд с сыром и тмином. Прояви заботу о своем желудке! Нужно сказать, красноватые семечки голландского тмина легко усваиваются организмом. Если бросить их в кружку с пивом «Хайнекен», напиток превратится в кислоту. Возникает отрыжка, при которой высвобождаются газы, заключенные прежде в толстой кишке. Писсуары тут сплошь оборудованы бронзовыми поручнями, что натираются до блеска к десяти утра, когда капитан делает свой обычный обход. Сразу после этого наступает время чистить картошку. И еще ровно в десять принимается играть струнный оркестр в сопровождении фортепиано. Голландская музыка: ни тебе небес, ни воды, сплошной океан от начала до конца. Ее можно употреблять в качестве легкого слабительного. Первая пьеска, что мы слышим, именуется «Всегда иль никогда»; с таким названием любое утро приобретает необходимый налет духовности. Помни: сначала сырный бутерброд, затем медные поручни, а после «Всегда-лабуда». Следом звучит вальс «Голубой Дунай». Вкус голландцев интернационален — другими словами, строго нейтрален. И они очень много улыбаются…

Просто ужас, как много на корабле книг. Спасу нет. Будто бы колония муравьев переселилась на палубу, и каждый притащил с собой достаточно припасов, чтобы пережить кругосветный вояж. Если ты не догадался захватить чтиво, то Мисс Пфайфер, библиотекарша Голландско-Американской Линии, легко исправит это недоразумение. От книг некуда деваться. Читают все, даже псих за решеткой. Никто не разговаривает. Похоже, людям боязно остаться в обществе себе подобных. На борту есть парочка разумных с виду личностей, с которыми я был бы не прочь перекинуться словцом, но и те слишком пугливы. Заметив, что к тебе приближаются, ты должен учтиво растянуть губы и произнести: «Здравствуйте!» Будь уверен: тебя тут же оставят в покое. И так целый день напролет, стоит кому-нибудь пройти мимо: «здрасте, здрасте, здрасте…» Двадцать, тридцать, сорок раз кряду. Вежливость и обходительность — лучший способ держать ближнего своего на расстоянии. Его это парализует. Шах и мат, голубчик! А точнее, пат, безвыходная ситуация.

Интересное наблюдение: просыпаясь по утрам, я забываю, что плыву на «Виндаме». Всякий раз воображаю себя на борту «Шамплейна». Увиденные полгода назад лица не стираются из памяти в отличие от тех, что мелькают перед глазами каждый день! Ну и правильно, ведь то были приятные, веселые попутчики. По большей части, разумеется, французы. Они неустанно смеялись, танцевали, подтрунивали друг над дружкой. На столиках не было цветов, зато не переводилось хорошее вино. Здесь же самый дешевый алкоголь обходится в полдоллара за маленькую бутылочку, что по американским меркам составляет одну пинту. Голландцы не употребляют горячительного за едой. И лишь после разрешают себе кружку пива, так мне объяснили.

А сейчас, Джои, позволь рассказать тебе об американских лицах на корабле, и почему США уже скоро будет не отличить от Нидерландов, с букетами в каютах и коровой в трюме, откормленной такой, с тяжелым выменем, набрякшим от жирных сливок. Легче всего изучать среднего американца на примере молодых людей, которые этим летом путешествовали по Европе. Большинство из них, подобно немцам, коротко острижены, однако сперва — прошу помнить — дезинфицированы и надушены одеколоном. Главное для них — как можно дольше проваляться на пляже, дабы приобрести цвет кожи заядлого туриста. Хочешь стать таким же — не забудь костюм из твида и ботинки на каучуковой подошве; по возможности таскай с собой трубку. Губы должны быть плотно поджаты, глаза холодны и бесцветны, а лицо пусть застынет, как хороший портланд-цемент. Время от времени скупая (а лучше вымученная) улыбка может еле заметно приподнять кончики губ, но не более. Постоянно делай вид, будто бы твой ум занимают чрезвычайно серьезные вопросы: жребий рода человеческого, стоимость пшеницы, новые расценки на океанские перевозки. Глубокомысленно взирай на морские дали, иногда презрительно оглядывайся вокруг и непременно крути большими пальцами. Когда к тебе приближаются с явным намерением поболтать (и если вдруг тебе наскучила собственная ледяная чопорность), нужно резко вскочить с места, выбросить вперед правую руку и выпалить: «Меня зовут так-то и так-то… А вас??» И лишь после описанного ритуала все пойдет как по маслу. Даже не пытайся начать без этого подпрыгивания и конвульсий — спусковой механизм не сработает, и ты, чего доброго, скажешь неверные слова не тому собеседнику, и мир погибнет в катаклизмах…

Я понял, почему столь восхитительно трудно писать книги в Америке: она похожа на океан. Ее слишком много. Ты перестаешь видеть небо и воду. Один сплошной океан. Плывешь себе по воле бесконечных волн десять, двенадцать дней. Люди приходят и уходят. Судовая компания распланировала твою жизнь по минутам. Все расписано, урегулировано до отвращения. В конце концов тобой овладевает чувство хаоса. Словно находишься посреди стада, охваченного стихийным бегством. Никто не знает, куда его несет нелегкая, но жмется ближе к соседу — так надежнее, спокойнее. Попробуй кто-нибудь остановиться, не следовать за всеми! Страшно подумать, какие бедствия случились бы. К счастью, на борту есть оркестр. При первых же признаках неорганизованного поведения раздается громкая музыка, пассажиры принимаются кружить друг друга в танце, и ты получаешь расчудесный конфитюр, как зовется джем в голландском меню, вторая строчка снизу, между хлебом и маслом. Доплачивать за бутерброды не надо. Они дармовые, как музыка. Или океан, который при всем желании не вытеснить из головы.