Лето перед закатом - Лессинг Дорис Мэй (читать книги полные .TXT) 📗
Прошлым летом во время поездки в Штаты она имела возможность наблюдать нечто подобное…
Там по всему континенту разбросаны однотипные здания, похожие на маленькие городки под одной общей крышей, иногда в несколько миль длиной; внутри помещение разделено на отдельные самоуправляемые секции, каждая из которых обслуживает какую-нибудь авиакомпанию. Крупные компании нанимают на службу девушек, похожих на девиц-тамбурмажоров, непременных участниц всех торжеств, съездов и карнавалов в Новом Свете. Эти девицы, одетые так броско, что не заметить их просто невозможно, патрулируют район конторы своей авиакомпании. Им вменяется в обязанность давать всевозможные справки, служить гидами и всеми иными средствами способствовать приятному путешествию своих клиентов. Когда их набирают на работу, то в первую очередь учитывают приятную внешность, задор и наличие дерзкой, идущей от молодости, а не от опыта чувственности. И вот они дефилируют по коридорам здания поодиночке, парами, а то и втроем и улыбаются, улыбаются, улыбаются (а часы в ожидании вылета идут) и прямо на глазах раздуваются от сознания своей власти над окружающими. Они буквально опьянены – да-да, без преувеличений – собственной неотразимостью и значительностью, которые делают их, соответственно одетых для исполнения соответственной роли, центром внимания публики. Они улыбаются и улыбаются без конца, и у вас создается впечатление, что девушки эти, распираемые любовью к человечеству, подогреваемой, в свою очередь, особым вниманием человечества к ним самим, того и гляди, вспорхнут и вознесутся на небо. Да, просто возьмут и вылетят из окон аэропорта, и будут парить в небе как воздушные шары, и улыбаться в иллюминаторы пассажирам пролетающих мимо самолетов. А на борту самолетов расхаживают точно такие же красотки – хозяйки воздуха, опьяненные ролью благодетельниц, готовые одарить любовью всех и каждого в поле зрения. Вышесказанное не относится к большим международным компаниям, где стюардессам приходится работать не за страх, а за совесть, окружая пассажиров вниманием и любовью, то есть заботясь об их желудках; речь идет о внутренних рейсах, сложной паутиной затянувших все небо над Новым Светом, которое день и ночь бороздят маленькие, верткие самолетики, набитые такими вот девицами, не загруженными, по существу, никакой работой. Время от времени они обносят пассажиров напитками. Заботливо, с интимной улыбкой, раздают подносы с расфасованной еще на земле едой в закрытых индивидуальных пакетах. И нежно произносят в репродуктор: «Мы любим вас, мы нуждаемся в вас, ждем вас снова, любите и вы нас, пожалуйста». И передвигаются по проходу туда-сюда, туда-сюда, расточая по пути улыбки, под восхищенными взглядами мужчин, да и женщин тоже. Вызывать восхищение – их обязанность. По мере того как идет время, начинает казаться, что девушка вот-вот взорвется от избытка восхищения. Ее буквально распирает от самодовольства; у нее, наверное, даже температура поднимается.
И она улыбается. Улыбается. Улыбается.
Легко представить себе, что и дома, после полета, ее не покидает возбуждение, она не может ни есть, ни спать, ни спокойно сидеть, ни перестать улыбаться. Она перевозбуждена, она не может отключиться. Если бы у нее был муж, то разве его будничная, пресная любовь могла бы сравниться с огромным зарядом восхищения множества мужчин, прошедших мимо нее за целый день? Даже представить себе страшно, что это будет за жизнь, если такая девушка выйдет замуж! А это неминуемо произойдет, и очень скоро: процент браков высок в этой среде, равно как и процент разводов. Но в течение года, двух, трех, а то и шести лет такая девица все время на людях, все время в фокусе внимания сотен пар глаз; каждую минуту своего рабочего времени она, с одной стороны, предмет восхищения, желаний и зависти, а с другой – источник тепла, внимания, заботы. Потом – замужество. Для нее этот шаг равносилен уходу от ярких огней рампы, где еще слышны аплодисменты тысячной толпы, в кромешную тьму тесного, маленького мирка. По всей вероятности, она, бедняжка, и сама не способна разобраться в своих чувствах, понять, что с ней происходит, ибо если девушка берется за подобную работу, это значит, что она наивна. За всю свою жизнь она так ни разу и не заподозрит, сколь это чудовищно – использовать живое человеческое существо как приманку, в течение месяцев, а то и лет делать его объектом публичной любви – будь то девица-тамбурмажор, живая реклама или стюардесса, какая разница. Она спешит выскочить замуж, поскольку считается, что рано выйти замуж – значит, утвердить свое женское «я»; а потом вступает в силу закон инерции: она уже не в состоянии остановиться, словно внутри у нее помещен особый орган, впитывающий в себя и отдающий вовне тысячи ватт Любви, Заботы, Лести; он работает на полную мощность, и она не в состоянии его отключить. Что с ней творится? Она не имеет представления. Почему ее гложет беспокойство, почему она не может расслабиться, заснуть, отдохнуть? Она – как маленькая девочка, которой взрослые полюбовались немного, а потом девочка им наскучила, от нее отвернулись, и она уже забыта; и как бы красиво она ни танцевала, как бы ни улыбалась, какими бы способами ни привлекала их внимания и как бы громко ни кричала: «Вот я! Да посмотрите же на меня!» – они будто оглохли. Наконец кто-нибудь снизойдет и скажет: «Ну, ладно, хватит, успокойся. Беги поиграй».
У молодой женщины начинаются головные боли. Холодная по натуре, она вдруг бросается в объятия мужчины и предается любви с такой необузданностью, что тот начинает подозревать измену. Затем следует развод. Она бы и не прочь вернуться на прежнее место, но, оказывается, уже стара для него. Она утратила свою щенячью игривость, и ее место занято девчушкой только что со школьной скамьи.
Скоро уже середина июля. Дня через два закончится конференция; делегаты разъедутся по домам, а на их место приедут новые, вместо них в этом отеле разместятся делегаты симпозиума по холере.
Кейт улыбалась, она вся сияла и, согретая улыбками, обращенными к ней, в свою очередь щедро одаривала теплом окружающих; мысль о том, что скоро она останется в одиночестве, придавала ее поведению что-то неестественное, несколько аффектированное. Она знала об этом. Она увидела себя со стороны – такой, какой казалась сейчас Ахмеду: энергичная, предприимчивая, приветливая особа, которая крутится словно заведенная, хотя завод уже кончился; он предложил ей таблетки от головной боли, признавшись, что сам страдает этим недугом и что вообще, когда такие мероприятия, как эта конференция, подходят к концу, он страшно изматывается, теряет сон, и жена постоянно ворчит на него. Кейт показала ему фотографию своей семьи; он в ответ – своей: на карточке была тихая, аккуратная женщина с маленькой девочкой, застывшей у матери на коленях. Кейт с Ахмедом разговорились в обеденный перерыв – они стояли у окна, на лестничной площадке одного из верхних этажей. Ахмед не имел права сидеть в холлах отеля, как все постояльцы или служащие вроде Кейт. Стоя у окна рядом с Ахмедом, Кейт слушала его наставления о том, что надо, приняв таблетки, лечь спать пораньше, и тогда на следующее утро она будет меньше нервничать.
Кейт слушала и думала, что в данном случае это средство, пожалуй, не поможет: от того, что ее ждет, если только она поддастся слабости, не спасут никакие таблетки. Ей предстоит вернуться в Лондон, поселиться где-нибудь на два месяца и в уединении осмыслить свою жизнь. По окончании конференции Кейт получила немало приглашений от делегатов и делегаток разных стран, с которыми подружилась во время работы – без этого не обошлось – особой дружбой, принятой в этом кругу: легковесной, ни к чему не обязывающей и ничего не требующей взамен, дружбой, которая, в общем, не что иное, как фикция, полное отрицание дружбы. Здесь никого не осуждали. Ни на что не притязали. Здесь не делали различия между нациями и расами. Здесь и в вопросах секса царила демократия. Разбитых сердец не было. И не могло быть, ибо карьера ставилась превыше всего – и любви, и секса. Вероятно, это прообраз интимных отношений будущего: романтическая любовь с её тоской и приступами отчаяния канет в неврастеническое прошлое. Такие друзья, такие любовники – бывшие или будущие – свободно могли после тесных ежедневных контактов расстаться в Буэнос-Айресе, не обменяться ни словом на протяжении многих месяцев или даже лет, ни разу не вспомнить друг о друге за время разлуки, а потом вдруг неожиданно встретиться где-нибудь в Рейкьявике и как ни в чем не бывало, без лишних эмоций пуститься в новое любовное приключение на условиях, удобных для обеих сторон. Как актеры, которых на сцене объединяли минуты интимной близости и сопереживаний, расстаются, чтобы встретиться вновь лет через десять в другой пьесе, в иных костюмах.
