Андреевский кавалер - Козлов Вильям Федорович (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Разве может он, Андрей Иванович, сказать, что дед его или отец были неумными, недалекими людьми? Не может так сказать. А ведь и они были против того, чтобы он ушел из деревни. В Леонтьеве и дед и отец пользовались большим уважением, а с дедом по посевным делам советовался сам барии, даже однажды пожаловал ему породистого гончака. И он, Андрей Иванович, не может пожаловаться: от всех ему здесь почет и уважение, вон даже поселок назван его именем. Что ж, он свой корень намертво пустил в эту землю и уже ничего нельзя изменить, да и нужно ли?
Андрей Иванович порой заглядывает в Митины книжки… Умнейшие люди ломают головы над смыслом жизни, ищут какие-то мудреные законы, непохожие на законы природы. А ведь каждая букашка, едва вылупившись, и та, верно, знает, для чего появилась на свет, и выполняет свое предназначение в короткой жизни. А человек? Почему он с легким сердцем разрушает то, что создали отцы и деды? Чего он мечется по земле, чего ищет? И что в конце концов обретает? Ту же землю, которую топтал, взрывал, проклинал и за которую дрался… Да, звери так не грызутся, как люди. Видел Андрей Иванович, как во время гона дрались лоси, волки, лисы. Слабый всегда склонял голову или подставлял шею сильному сопернику – на том и заканчивался спор за участок леса или за самку. У людей же все по-иному… Свирепого человека иногда сравнивают со зверем – пустое это. Ни один самый хищный зверь не сравняется в жестокости с человеком.
Сколько крови было в войну пролито! За что и за кого? За царя, которого вскорости турнули с престола? А германцы за кого? За кайзера? А ведь ни того, ни другого и в глаза никогда не видели… Неразумный муравей и тот не нападает без видимой причины. Пчела не ужалит, если ее не разозлишь, а человек? Дают ему ружье, заставляют рыть окоп и стрелять в другого человека. Что стрелять! Колоть штыком, резать ножом, рвать горло зубами… «За отечество, за царя-я-батюшку!» Бежит, падает, сраженный пулей или шрапнелью, и умирает, так и не вникнув в смысл этих слов…
За отечество живота не жаль. Вон у Митьки в книжках про монгольское иго написано. Какая русская душа этакое стерпит? А война 1812 года? Об ней еще дед рассказывал. Вилами мужики и бабы гнали французишек. Так-то… А он-то, Абросимов, почто штык всадил в того рыжего германца?..
Пока не читал Андрей Иванович книг, не думал обо всем этом. А может, дело в возрасте? Пришла пора и подумать, как ты жил и зачем на белом свете…
Неожиданно яркий луч прорвался сквозь густой лапник, и мириады сверкающих блесток заплясали перед глазами. Абросимов замер на месте: казалось, стоит пошевелиться – и праздничное сверкание тут же погаснет. И сразу многоголосо затенькали синицы, раскатилась барабанная дробь дятла, ему тут же ответил другой.
А он ломает голову, зачем жить. Вот затем, чтобы видеть эту редкую красоту, слышать птиц, внимать шуму деревьев, любоваться бездонным небом… И когда смягчившийся взгляд его наткнулся на безжизненно вытянувшегося в руке зайца, он поспешно засунул его в сумку…
Лишь спряталось за облако солнце, сразу прекратилось в лесу радужное искрение, еще какое-то время щеки покалывали невидимые иголки. Почувствовав, что стал мерзнуть, Абросимов закинул за спину ружье и двинулся дальше. Широкие лыжи запели не так, как раньше, к глухому ширканью прибавилось негромкое посвистывание, значит, с неба и впрямь просыпался невидимый снежный дождь. В стороне с пушечным шумом сорвался с рябины тетерев, но Андрей Иванович лишь проводил крупную птицу взглядом и пошел дальше. Рябиновая ветвь раскачивалась, и горсть мерзлых красных ягод, казалось, сухо гремела. Цепочки следов разбегались, перекрещивались и исчезали в кустах.
В лесу стало сумрачно, Абросимов пересек лыжные следы – верно, какой-нибудь охотник бродил тут, скорее всего с кленовской базы. Андрей Иванович наверняка прошел бы мимо разбросанных у оврага тонких лесин, если бы не Буран. Взъерошив шерсть на загривке, пес не бросился вперед, как в тот раз, когда поднял зайца, а, приглушенно рыча, почти на брюхе пополз по снегу. Необычное поведение собаки удивило Андрея Ивановича. Он быстро зарядил ружье патронами с крупным зарядом – не медведь ли? Ему совсем не хотелось поднимать хозяина леса, но криком отзывать собаку тоже было опасно: зверь услышит и выскочит из берлоги. Однако, присмотревшись, он понял, что это волчья яма с раскиданными во все стороны лесинами, прикрывавшими ее. К краю ямы вели чьи-то глубокие рыхлые следы, рядом с ними отпечатались человеческие. У толстой сосны Андрей Иванович увидел брошенные лыжи и зеленый вещевой мешок. Еще дальше, у болотины, наст был взрыт до земли, ветки ивовых кустов сломаны – тут явно хозяйничали кабаны. Буран уже был у ямы и яростно лаял, из-под его задних ног летели комки снега. Заглянув в глубокую яму, Абросимов увидел лежащих в обнимку клыкастого кабана и человека. Прикрикнув на Бурана, он не раздумывая спустился в яму: человек едва дышал, пола зеленой куртки потемнела от крови.
Надо было обладать силой Абросимова, чтобы в одиночку по скользким лесинам вытащить из ямы раненого. Наверху Андрей Иванович шапкой вытер мокрый лоб, попробовал снегом отчистить ватник от крови, но скоро бросил это пустое занятие: кровь загустела, смерзлась. Буран обнюхивал кровавые комки, лизнул распростертого на снегу человека в бледное лицо и снова забегал вокруг ямы, жалобно повизгивая.
Абросимов узнал раненого: это был земляк Супроновича, который квартировал у Совы – так прозвали одинокую старуху за то, что в отличие от всех она топила русскую печь ночью, пекла хлебы и варила разные снадобья. Бабку много лет мучила бессонница, потому она и не теряла времени даром. Поговаривали, что Сова знается с нечистой силой.
Однако угораздило этого – глаза закрыты, бритые щеки запали, дышит с хрипом. Кабан поранил его в нескольких местах, но самая опасная рана, по-видимому, в левом боку. Андрей Иванович, как смог, перевязал пострадавшего полой его порванной исподней рубахи. Согревая дыханием озябшие пальцы, раздумывал, как его дотащить до поселка. До железнодорожной насыпи можно довезти на связанных вместе лыжах, а там наезженная дорога; если не встретятся розвальни, то и на закорках допрет до больницы.
Не мешкая Андрей Иванович соорудил из пары лыж и елочных ветвей волокушу, уложил на нее раненого, в ноги приткнул легкий вещевой мешок, второе ружье тоже забросил себе за спину. Буран бегал вокруг ямы и скулил. Он догнал хозяина с волокушей, когда тот, обливаясь потом, выбрался на просеку. Здесь наст был потверже, и ноги не так глубоко проваливались. Волоча на веревке раненого, Андрей Иванович размышлял, каким образом угодил к кабану в яму охотник. Повезло, что кабанчик не слишком большой, секач бы в живых не оставил. И все-таки молодчина этот! Без ружья, с одним ножом справиться со свирепой зверюгой!..
Андрей Иванович нагнулся над раненым и жесткой рукавицей стал растирать ему уши, щеки. Тот застонал и открыл помутневшие, отсутствующие глаза. Лицо его было жестким, губы кривились, крылья носа подрагивали. Он долго вглядывался в Абросимова и, облизав запекшиеся губы, отчетливо произнес:
– Не дал бог сгинуть в яме… с вонючей свиньей…
– Поставь Николе-чудотворцу толстую свечку, – усмехнулся Андрей Иванович, доставая табак. – Коли не кабаненок, давно бы ты замерз. Леший тебя в яму-то толкнул?
– Сам прыгнул. – Морщась от боли, Шмелев согнул и разогнул правую руку. – Я думал, сломана…
По тому, как раненый смотрел на него, Андрей Иванович понял, что тот тоже хочет закурить. Свернул и ему самокрутку, сунул в рот, с любопытством взглянул на него.
– У нас был в поселке Сема-дурачок, так он взобрался на крышу водонапорной башни и заорал во всю глотку: «Глядите, люди добрые, как я птицей-лебедём в Африку полечу-у!» Раскинул руки – и шасть с крыши… Не знаю как до Африки, а вот в рай, душа безгрешная, угодил в аккурат… – Андрей Иванович коротко хохотнул.
– А что мне было делать? – жадно затянувшись, слабым голосом проговорил раненый. – Только подошел к этой проклятой яме, слышу сзади топот – оборачиваюсь: огромный вепрь летит. Пена из пасти. Не помню, как и в яме очутился. А там тоже подарочек! Копытами бил, кусался, дьявол, как крокодил! А разит же от него! – Раненого даже передернуло.
