Я не боюсь - Амманити Никколо (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
К этим звукам добавлялись тявканье, отчаянный лай и скулёж собачьей стаи, жуткий и не заглушающий, а, напротив, усиливающий шум железа.
Я выглянул в окно. По самой кромке холма, залитого лунным светом, лязгая, двигался комбайн. Он походил на гигантскую металлическую саранчу с двумя маленькими круглыми светящимися глазками и широкой зубастой пастью, какой казались его серпы и грабли. Механическое насекомое, пожирающее пшеницу и какающее соломой. Он работал ночью, потому что днём стояла жара. И это он производил шум, напоминающий море.
Я также знал, откуда идёт лай и скулёж.
Из собачника отца Черепа. Итало Натале построил за домом барак из металлических листов и держал там взаперти свору охотничьих собак. Они всегда находились в нём, за металлической сеткой, и зимой, и летом. Когда по утрам отец Черепа приходил их кормить, они начинали лаять.
Я посмотрел в сторону моего холма.
Папа был там. Он отвёз мясо, не съеденное моей сестрой, мальчишке и для этого притворился, что уезжает, для этого взял сумку, чтобы спрятать в ней мясо.
Перед ужином я открыл холодильник, мяса не было.
– Мама, а где мясо? – спросил я.
Она с удивлением посмотрела на меня:
– Тебе что, оно вдруг понравилось?
– Да.
– Его больше нет. Его съел папа.
Это была неправда. Папа взял его для мальчишки.
Потому что мальчишка был моим братом.
Как Нунцио Скардаччоне, старший брат Сальваторе. Нунцио не был так уж ужасен в своём сумасшествии, но я не мог заставить себя смотреть на него. Я боялся, что он втянет меня в своё безумие. Нунцио вырывал волосы на голове и запихивал их в рот. Вся голова у него была в язвах и коростах и гноилась. Его мать надевала на него шапку и перчатки, чтобы он не трогал волосы, но кончилось тем, что он искусал себе руки в кровь. В конце концов его отвезли в психушку. Я был счастлив.
Ведь могло случиться так, что мальчик в яме – мой брат и родился сумасшедшим, как Нунцио, и папа его спрятал там, чтобы не пугать меня и сестру. Чтоб не пугать детей в Акуа Траверсе.
Может, мы с ним были близнецами. Ведь мы одного роста и одного возраста.
Когда мы родились, мама взяла нас обоих из колыбели, села на стул и дала каждому по груди, чтобы покормить молоком. Я начал сосать грудь, а он, наоборот, укусил её за сосок, она пыталась оторвать его, кровь и молоко текли по груди, и мама кричала на весь дом:
– Он сумасшедший! Сумасшедший! Пино, убери его от меня! Выброси его! Убей его, он сумасшедший!
Папа положил его в мешок и отвёз на холм, чтобы убить. Положил на землю, в пшеницу, и должен был пронзить кинжалом, но не смог, всё-таки это был его сын, и тогда он выкопал яму и посадил его в ней на цепь, и там он рос.
А мама не знала, что он живой.
А я знал.
Я проснулся рано. Мама и Мария ещё спали. Я поднялся, почистил зубы, положил в бумажный пакет сыр и хлеб и вышел из дому.
Я решил, что днём на холме неопасно, страшные вещи случаются только по ночам.
Утром появились облака. Они быстро бежали по выцветшему небу, отбрасывая тёмные тени на пшеничные поля и пронося над ними неведомо куда хранящийся в них дождь.
Я стрелой промчался через безлюдные поля, направляясь к яме.
Если я найду в яме хотя бы кусочек мяса, это будет означать, что мальчишка – мой брат.
Я почти добрался до места, когда заметил на горизонте красное пыльное облачко. Облако пыли, быстро перемещавшееся над пшеницей. Его мог поднять только автомобиль, едущий по земляной, иссушенной солнцем дороге. Облако было далеко, но скоро должно настичь меня. Я уже слышал шум мотора.
Автомобиль ехал со стороны заброшенного дома. Эта дорога вела только туда.
Я не знал, что делать. Если повернуть назад, он всё равно меня догонит, если продолжать путь – увидит. Нужно было мгновенно решать: автомобиль приближался. Может, меня даже уже заметили. А если нет, то только из-за красной завесы пыли, которую он поднимал.
Я нажал на педали, пытаясь ехать как можно быстрее. Бесполезно. Чем больше усилий я прилагал, тем отчаяннее упрямился велосипед, отказываясь ехать. Я рулил, а за моей спиной росла пыльная туча.
Спрячься, сказал я себе.
Я повернул руль, велосипед налетел на камень, и я полетел, словно распятый, в пшеницу. Машина была уже в сотне метров от меня.
Велосипед упал у края дороги. Я схватил его за колесо и рывком втащил в пшеницу. И прижался к земле. Затаив дыхание. Не двигая ни одним мускулом. Моля Бога, чтобы меня не заметили.
Бог услышал мою мольбу.
Лёжа среди колосьев, жалимый оводами, пирующими на моей коже, с руками, утонувшими в обожжённой земле, я видел, как удаляется коричневый «фиат-127».
Принадлежащий Феличе Натале.
Феличе Натале был старшим братом Черепа. И если Череп – сволочь, то Феличе был хуже его в тысячу раз.
Ему было двадцать лет. И, когда он находился в Акуа Траверсе, жизнь моя и других ребят превращалась в ад. Он бил нас, протыкал мяч, отбирал вещи.
Он был сущий дьявол. Ни друзей, ни подруг. И вёл себя как сумасшедший. Это было объяснимо. Ну кто в двадцать лет мог бы жить в Акуа Траверсе, если не желал кончить, как Нунцио Скардаччоне – пожиратель волос? Феличе метался по Акуа Траверсе среди четырёх домов, словно бешеный тигр по клетке, готовый разорвать любого. Счастье, что он иногда уезжал в Лучиньяно. Но и там у него не было друзей. Когда я выходил из школы, я часто видел его одиноко сидящим на скамейке на площади.
В том году была мода на штаны а-ля слоновьи ноги, обтягивающие цветные майки, лёгкую небритость и длинные волосы. Феличе плевал на моду. Волосы он стриг коротко, бриолинил и зачёсывал назад, тщательно брился и одевался в военные куртки и камуфляжные штаны. А вокруг шеи повязывал платок. Он ездил на 127-м «фиате», ему нравилось оружие, и он рассказывал, что служил в десантных войсках в Пизе. Хотя все знали, что он проходил службу в пехоте в Бриндизи. У него было острое лицо барракуды, мелкие редкие зубы, как у только что родившегося крокодильчика. Нам он объяснял это тем, что у него все ещё молочные зубы. Но они у него не менялись никогда. Если он не раскрывал рта, то был почти симпатичным, но, если распахивал свою печку или смеялся, ты отскакивал на пару шагов.
В один прекрасный день, не сказав никому ни слова, он уехал.
Если у Черепа спрашивали, куда уехал его брат, он отвечал:
– На Север. Работать.
Этого было достаточно, и жизнь шла дальше.
А сейчас он вновь появился, взошёл, словно ядовитая трава. На своём 127-м цвета жидкого дерьма. Он спускался от заброшенного дома.
Это он посадил мальчика в яму. Вот кто это сделал.
Укрывшись за деревьями, я высматривал, нет ли кого в доме.
Когда убедился, что я здесь один, вошёл в дом, ступая по проторённой дорожке. Кроме пакетов из-под макарон, пивных бутылок, кастрюльки в яблоках на земле валялась пара открытых банок из-под тунца. И в углу свёрнутый мешок из камуфляжной ткани.
Феличе. Это его. Я даже представил, как он, сидя на этом мешке, жрал тунца из банки.
Я наполнил бутылку водой, взял из коробки верёвку, вышел во двор, привязал верёвку к стреле лебёдки, сдвинул лист и матрас и посмотрел вниз.
Он лежал, завёрнутый в коричневое покрывало, свернувшись, словно дикобраз.
У меня не было желания спускаться в яму, но необходимо было убедиться, что там есть мясо, не съеденное моей сестрой. Да, я видел Феличе, едущего от холма, но меня по-прежнему буравила мысль о том, что этот мальчик может быть моим братом.
Я достал сыр и спросил:
– Можно к тебе? Я тот, что приносил воду. Ты помнишь? Я принёс тебе поесть. Немного сыра. Очень вкусный сыр. Лучше, намного вкуснее мяса. Если ты на меня не набросишься, я тебе его дам.
Он не ответил.
– Ну так что, можно спуститься?
Феличе мог его зарезать.
– Я бросаю сыр. Возьми. – И я бросил сыр.
