Бессмертные - Корда Майкл (бесплатные книги полный формат TXT) 📗

Увидев Мэрилин в больнице, я впервые заметил, что у нее очень тонкая кость.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, целуя ее.

— Нормально. Правда, врач очень милый. Он обещал, что шва почти не будет заметно, и выполнил свое обещание.

— И что, не болит?

— Почти нет. Когда я лежала в “Кедрах”, там лечилась и старая знакомая посла, Марьон Дэйвис. У нее рак. Она позвонила мне и сказала: “Похоже, что мы, блондинки, разваливаемся на ходу”. Я с ней согласна.

— Я не сказал бы, что ты разваливаешься на ходу.

— О, ты готов сказать все, что угодно, лишь бы не расстраивать меня, — отозвалась она, и в данном случае это был не комплимент.

— Мне сказали, что вся киностудия в панике.

— Ну их всех к черту, — ответила Мэрилин милым голоском маленькой девочки. — Что я могу поделать, если у меня отказали поджелудочная железа и желчный пузырь.

— Это ужасно.

Мэрилин пожала плечами.

— Самое ужасное, что я ведь ехала повидаться с Прези. Каково, а? Отменить встречу с президентом Соединенных Штатов Америки! Он, правда, не обиделся. Прислал мне овчину, чтобы я подкладывала себе под спину, когда лежу в кровати. Эту овчину он подкладывал себе после операции на позвоночнике. Он сказал, что это ему очень помогло. А я ответила, что повезло овце, потому что на ней спал Джек Кеннеди!

Мэрилин рассмеялась. Настроение у нее было неплохое, если учесть, что меньше чем за месяц она перенесла две серьезные операции.

Не желая расстраивать ее, я умолчал о том, что владельцы всех крупных киностудий получали злобные анонимные письма, авторы которых грозились предать широкой огласке связь Мэрилин с Кеннеди, а также другие факты, и тогда доброе имя братьев Кеннеди будет навсегда опорочено, а “его шлюхе” придется распрощаться с кинематографом. Директор одной из киностудий показал мне эти письма, и тогда я понял, почему администрация компании “XX век — Фокс” никак не решится предоставить Мэрилин работу, — они боялись скандала.

ФБР пыталось выявить авторов анонимных писем. Дело это было тонкое, так что Гувер и Бобби на некоторое время позабыли о своей вражде и теперь действовали сообща. У меня сложилось впечатление, что эти письма состряпаны человеком, который хорошо знает Голливуд и ненавидит семейство Кеннеди и Мэрилин и с помощью анонимок надеется уничтожить и их, и ее. Я чувствовал, что над Мэрилин сгущаются зловещие тени — предвестники опасности и несчастья, — и дал себе слово, что отныне буду приглядывать за ней.

Я попрощался и, уже надевая в коридоре пальто, услышал, как она взяла телефон и, набрав номер, произнесла в трубку:

— Джек, это я, Мэрилин. — Она говорила достаточно громко, и я без труда разобрал ее слова, хотя дверь была закрыта.

“Интересно, — думал я, выходя из больницы, — как долго Джек будет позволять Мэрилин звонить ему каждый день и что она предпримет, когда он все же решится прекратить эту связь?”

Она возвращалась в Лос-Анджелес. Все чувства ее были притуплены. Во время второй операции она едва не умерла под наркозом, потому что не сказала анестезиологу, какие лекарства и в каких дозах приняла до операции. И даже теперь, спустя несколько недель, у нее все еще кружилась голова и тряслись руки, так что она с трудом застегивала пуговицы на одежде. Физической боли она почти не ощущала, да ее это и не беспокоило. Но и душевная боль просачивалась в ее сознание как-то приглушенно и рассеянно — так в тихий безветренный день слух улавливает где-то в отдалении звуки фортепиано.

В Нью-Йорке она встретилась с доктором Крис, и, хотя ее мозг был затуманен от длительного употребления сильнодействующих лекарственных средств, она все же заметила тревогу на лице психотерапевта. Встревоженность доктора Крис проявилась еще отчетливее, когда Мэрилин стала рассказывать о том, что за последние несколько месяцев она переспала со многими мужчинами и при этом н разу не испытала наслаждения.

Ей нужен был только Джек, но, поскольку они виделись крайне редко, она пыталась найти утешение в объятиях других мужчин. Лучше так, говорила она врачу, чем проводить ночь в одиночестве, но доктор Крис не согласилась с ней и была права: чем чаще ее пациентка меняла партнеров, тем сильнее она ощущала свою никчемность и поэтому не могла избавиться от депрессии.

Доктор Крис согласилась позвонить в Лос-Анджелес доктору Гринсону, чтобы поделиться своей тревогой, но Гринсон дал ей понять, что она просто паникерша. Ему удалось успокоить доктора Крис (которая считала себя лично ответственной за Мэрилин) и убедить ее, что возвращение в Лос-Анджелес не повредит Мэрилин. Доктор Гринсон пообещал Марианне, что будет опекать Мэрилин лучше, чем мать родная, и добавил, что беспокоиться не о чем.

Мэрилин не терпелось поскорее добраться до доктора Гринсона, доверить ему свою жизнь, позволить ему контролировать каждый свой шаг (во всем, что не касалось таблеток). Она просто была больше не в силах заботиться о себе, самостоятельно решать свои проблемы, чего добивалась от нее доктор Крис. Она сейчас не способна принимать трудные решения, твердила она себе, а доктор Гринсон этого как раз и не требовал. Единственное, что ее угнетало, когда она летела в самолете в Лос-Анджелес, — это то, что все стюардессы казались ей моложе, чем она сама.

Она зашла в магазинчик “Швабе”, чтобы выкупить по рецепту лекарства, — здесь она когда-то часто бывала с другими подающими надежды молодыми парнями и девушками. В ожидании, пока ей вынесут лекарства, она стала рассматривать поздравительные открытки. Выбрав одну открытку, на которой был изображен хмурый кролик с букетом цветов в лапах, она попросила ручку у кассирши и написала крупными буквами:

Дорогой господин Президент,

Розы красные, а я хандрю.

Этот кролик расскажет про тоску мою!

Очень скучаю по вас. Люблю.

Мэрилин

Она поцеловала открытку; под ее именем остался яркий след от губной помады. Затем запечатала послание, написала адрес Джека в Белом доме и на обратной стороне конверта нацарапала: “SWAK” [19].

У нее уже вошло в привычку посылать Джеку маленькие подарки и записки. Она послала ему пару тонких шерстяных носков цвета изумруда, приложив к подарку записку, в которой писала, что эти носки будут согревать его, когда ее нет в постели с ним. В другой раз она отправила ему фланелевую ночную рубашку с посланием примерно такого же содержания, а потом — годовую подписку на журнал “Плейбой” (подарок от нее) и еще много разных вещичек интимного характера.

Отослав ему подарок в первый раз, она просто хотела пошутить, но потом это стало для нее потребностью и, иногда задумываясь над этим, она понимала что, возможно, Джек отнюдь не находит эту затею забавной, но она уже не могла остановиться. После разрыва с Артуром ее чувства по отношению к Джеку изменились. Мэрилин всегда любила его, и тем не менее могла удерживать эту любовь где-то на заднем плане своей жизни, скрывать ее в глубине души, не позволять ей выплескиваться наружу — тогда ее любовь была как начинка в торте. Но потом, помимо ее воли, чувства стали разгораться все сильнее и сильнее; казалось, отношения с Джеком заполняют все ее существование, а он в это время начал отдаляться от нее. Она со страхом думала о том, что теряет его…

Она вернулась в свою квартиру на Доэни-стрит, поприветствовала Мэфа — единственное живое существо, которому, как ей казалось, она была нужна и которое искренне радовалось ее возвращению, — потом позвонила доктору Гринсону и спросила, примет ли он ее. И разумеется, он согласился.

Секретарша, которую Мэрилин наняла на время, в ее отсутствие аккуратно складывала почту на обеденном столе, а временно работавшая у нее экономка содержала квартиру в относительной чистоте, хотя с Мэфом иногда случались “недоразумения”, — никто ведь не занимался воспитанием бедного песика.