Зимняя сказка - Хелприн Марк (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Спортивные снаряды его нисколько не интересовали. Приди он сюда несколькими днями раньше, он попытался бы сделать на кольцах крест или поупражнялся бы на брусьях. Сегодня же ему было лень даже поднять голову и посмотреть на залитый солнечными лучами высокий купол здания.
Чистый утренний свет, проникавший в зал через расположенные по кругу купола оконца, образовывал золотистый круг, из которого выходил подвешенный к центру канат, казавшийся сделанным из чистого золота.
Находившийся на высоте в сто футов призрачный золотой диск светился все ярче. Он казался плотным, и Хардести страшно хотелось потрогать его рукой. Однако он еле стоял на ногах от усталости, а ладони его были покрыты сплошными ссадинами, будто он выбирал стальной трос. Диск тяжелел на глазах. Сообразив, что он может в любую минуту исчезнуть, Хардести подбежал к канату и стал взбираться по нему наверх.
Каждый метр подъема давался ему с трудом и приносил неимоверные страдания. Канат запачкался кровью, которая, пульсируя, текла из его ладоней, как горячая вода из прохудившихся труб. Не обращая внимания на тянувшийся за ним кровавый след, он подтягивался все выше, с единственной мыслью: если ему удастся добраться до диска, ни силы, ни собственная кровь ему уже не понадобятся. Его ладони были стерты до кости, но он продолжал карабкаться вверх. В бреду ему казалось, что он висит на канате, цепляясь за него голыми костяшками пальцев. Руки уже не слушались его, а самостоятельно выполняли свою работу. Ему почудилось, что он вдруг стал легче. Что за рыба в нашей сетке? – прибежали к папе детки. Тянем, тянем, вытащить не можем.
Вокруг верхней части каната вились языки пламени. Хардести осторожно коснулся левой рукой горящего каната. Тот был горячим на ощупь, но не обжигал. Он продолжил свой путь наверх, чувствуя, что раны на его руках перестали кровоточить и стали затягиваться здоровой кожей.
Диск над ним был таким ярким, что слепил глаза. Он видел оконные проемы, стекла, закованные в серебряный узор инея. На них, будто искусным резцом, были выгравированы, разнообразные фигуры. Тень от стропил походила на стаю черных крылатых ангелов, а в глубине ледяных окон проступали прозрачные ландшафты. Каждое окно заключало в себе мириады ледяных миров. Его взгляд мог проникнуть в глубину замерзшего окна до самой линии почти стертого далью горизонта, и в открывающихся пространствах велись вечные битвы. Он видел поля, вспаханные огнем тяжелых бомбардировщиков, и капельку крови на солнце, приколотом золотой булавкой на синих разводах небосвода. Оно опускалось над стеклянным лесом, срезая своим острым серпом деревья в охапки пшеничных снопов.
Хардести Марратта попытался просунуть голову сквозь золотистый диск, однако непонятная сила тут же вытолкнула его назад. Он сделал еще несколько отчаянных попыток пробиться наверх, но они тоже оказались неудачными. Собравшись с силами, Хардести хотел было совершить еще один рывок, но тут руки его разжались и он полетел вниз, понимая, что падение с такой высоты обернется для него неминуемой смертью. Он зажмурился и неожиданно почувствовал, что тело его не столько падает вниз, сколько парит, поддерживаемое тысячами незримых крыл.
Хардести открыл глаза и увидел рядом с собой людей в гимнастических костюмах, которые держали его за руки.
– Ты наш? – спросили они.
– Кто вы? – ответил Хардести вопросом на вопрос и, присмотревшись к их лицам получше, добавил: – Банкиры и брокеры, кто же еще…
– Ты состоишь членом нашего клуба?
– Если бы вы знали…
– Похоже, он с улицы, – сказал один из гимнастов. – А я-то было принял его за своего.
– Я парил словно бабочка! – прокричал Хардести гимнастам, скрутившим ему руки и толкавшим к выходу. – Я добрался до пламени и упал вниз, но, как видите, не разбился! Я парил словно бабочка!
Он успел взглянуть на циферблат висевших в вестибюле часов. Они показывали одиннадцать. Тем временем любители гимнастики вытолкали его на улицу.
– Я хотел сказать вам одну вещь, – прохрипел Хардести.
– Ну что еще?
– Там, под куполом, полным-полно ангелов!
Его никто не слушал.
Хардести печально брел по Манхэттену. Потеряв Эбби, он в каком-то смысле снова потерял отца. При воспоминании о том, как он, преисполнившись гордыни, пытался штурмовать небеса, ему становилось тошно и стыдно.
Навстречу Хардести шли тысячи прохожих, в их глазах угадывался странный свет, который, однако, не имел к ним никакого отношения. Этот неуловимый свет был разлит повсюду.
Ему представилось лежащее в маленьком гробике бездыханное тельце дочери, но он тут же отогнал от себя этот образ, подумав о том, что мог бы спасти ее, раскрой он тайну того спокойного света, что виделся в лице пробивавшегося сквозь толпу с вешалкой в руках паренька в капюшоне, в сосредоточенном взгляде сидевшего за швейной машинкой портного, в перекапывавших мостовую дорожных рабочих, – света, который связывал их воедино, направляя весь этот мир к неведомой ему цели. К этому неуловимому свету, заливавшему собой весь город, имели какое-то отношение и пустынные коридоры и взметавшиеся ввысь громады его зданий.
Подобно крохотной щепке, несомой всесильным людским потоком, он переходил с одной улицы на другую, заходил в огромные универмаги, спускался на станции подземки и, проехав немного, вновь поднимался наверх и в тот же миг возвращался в людской водоворот, участники которого неслись куда-то с непонятной ему целеустремленностью, словно от этого движения зависела их жизнь.
В пять часов из офисов на улицы выплеснулся новый серовато-голубой поток габардина и шерсти. Его участники передвигались короткими перебежками, то и дело попадая в заторы, состоящие из клерков и машинисток. В пять пятнадцать улицы Манхэттена походили скорее уже не на реку, а на горящую саванну или на коридоры объятого пламенем театра.
Вместе с этой безумной, ревущей, словно Ниагара, толпой, спешившей на отправлявшийся в пять двадцать поезд, шедший в Хартсдейл, Хардести попал в здание Центрального вокзала. Он находился на самом краю людского потока, и это позволило ему вырваться из его цепких объятий и, взобравшись на балкон, схватиться обеими руками за мраморную балюстраду. Он решил дождаться того момента, когда людской поток окончательно спадет.
Примерно через час вокзал почти опустел. Внизу появились достаточно широкие пятна кремовой мраморной плитки, едва ли не целое столетие полировавшейся подошвами прохожих, не имевших обыкновения смотреть вверх и потому не обращавших внимания на цилиндрические своды зала. Хардести заставил себя посмотреть наверх и опешил.
На потемневших от времени сводах горели звезды, хотя совсем недавно все полагали, что они погасли навсегда.
– Вы только посмотрите! – обратился Хардести к молодой женщине в халате зубного врача. – Звезды снова загорелись!
– Какие звезды? – недовольно фыркнула она, вглядываясь в глубь туннеля.
– Эти самые, – вздохнул Хардести, не отрывая глаз от зеленоватых сводов.
И тут он заметил, что в центральной части свода что-то шевельнулось. Он присмотрелся получше и увидел, что небольшой фрагмент звездного неба исчез и на его месте открылся темный квадрат. Хардести затаил дыхание. В следующее мгновение он увидел в этом квадрате лицо человека, наблюдавшего за маршем многомиллионной армии пассажиров.
Ветеранам Челси
Под старость мгновения ясного сознания становятся похожи на влажные зеленые островки оазисов в песчаном море пустыни. Вспышки радости или гнева открывают человеку, что, если он и поднаторел в объяснении следствий, причины по-прежнему остаются ему неизвестны. Гарри Пенн отдавал себе в этом отчет. Он никогда не забывал о приближении нового тысячелетия и хотел, чтобы мост Джексона Мида взмывал как можно выше и дальше в небо, пронзая скальпелем облачную стену. Для этого на Земле должны были сложиться невероятно благоприятные условия. Ни один человек и ни одна организация не смогли бы произвести всех необходимых расчетов, проверок, распутать все узлы или создать достаточно сносные условия работы. Гарри Пенну казалось, что он до сих пор не выполнил своего жизненного предназначения, и это наполняло его сердце грустью. Он прожил долгую жизнь, но так и не нашел того, что искал. Он жаждал чуда. Ему хотелось, чтобы косная неорганическая природа вопреки всем существующим законам времени и пространства ожила хотя бы на миг, взметнув из своих недр огромные белые султаны, похожие на плюмажи, которыми украшают коней во время торжественных выездов, предвещающих, как говорил ему отец, наступление золотого века.
