V. - Пинчон Томас Рагглз (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗

Второй акт был еще более шумным. Лишь к концу вниманием нескольких серьезных зрителей полностью завладела Ля Жарретьер. Когда музыканты, потея от волнения, по мановению дирижерской палочки заиграли заключительную часть – «Принесение девственницы в жертву» – мощное, неторопливое семиминутное крещендо, которое, казалось, достигало всех возможных пределов диссонанса, всех тональных оттенков и (как на следующее утро выразился критик в «Фигаро») «музыкального варварства», во влажных глазах Мелани как бы возродился изначальный свет и она вновь стала тем нормандским живчиком, какой ее помнил Поркепик. Он придвинулся поближе к сцене, не спуская с Мелани почти влюбленных глаз. Апокриф гласит, что в тот момент он поклялся никогда больше не прикасаться к наркотикам и не посещать Черные Мессы.

Двое танцовщиков, которых Итагю называл не иначе как «голубыми монголами», появились на сцене с длинным шестом, зловеще заостренным с одного конца. Музыка, звучавшая тройным форте, перекрывала гомон зрителей. В зал вошли жандармы, безуспешно пытаясь восстановить порядок. Сатин, положив руку на плечо Поркепика, подался вперед, весь дрожа от волнения. Эта сцена была придуманной им хореографической изюминкой всего спектакля. Идею он позаимствовал из одного описания резни американских индейцев. Еще два монгола вывели на авансцену коротко остриженную извивающуюся Су Фень, остальные всадили шест ей в промежность и медленно подняли над головами причитающих служанок. Вдруг одна из механических кукол-служанок как очумелая заметалась по сцене. Сатин заскрежетал зубами. «Чертов немец, – простонал он, – эта дрянь отвлечет внимание зрителей». По его замыслу, Су Фень, вознесенная ввысь на шесте, должна была продолжать танец, сосредоточив все движения в единственной точке пространства – высшей точке и кульминации всего действа.

Шест принял вертикальное положение, до окончания балета оставалось всего четыре такта. В зале повисла жуткая тишина, жандармы и враждующие стороны обратили взоры на сцену, словно притянутые магнитом. Движения Ля Жарретьер становились все более спастическими, агонизирующими: ее обычно мертвенно-неподвижное лицо приняло выражение, которое сидевшие в первых рядах еще долгие годы будут видеть в кошмарных снах. Музыка Поркепика достигла оглушительной громкости: все полутона слились в единый рев, ноты разлетались отдельными беспорядочными вскриками все разом, как осколки гранаты; звуки духовых, струнных и ударных смешались в жуткой неразберихе. По шесту стекала кровь, движения насаженной на него девушки замедлились, грянул последний аккорд, заставив содрогнуться зал, отзвучал эхом и спустя мгновение затих. Кто-то вырубил освещение сцены, и тут же опустился занавес.

После этого занавес так и не поднялся. Перед выходом на сцену Мелани должна была надеть защитный металлический бандаж наподобие пояса верности, в который вставлялся конец шеста. Но она его не надела. Как только Итагю заметил кровь, он сразу же велел найти среди зрителей врача и привести его за кулисы. Врач в разодранной сорочке и с синяком под глазом склонился над девушкой и констатировал, что она мертва.

Никто не знает, куда потом делась женщина, возлюбленная Мелани. Некоторые утверждают, что видели, как она билась в истерике за кулисами и ее пришлось силой оттаскивать от мертвого тела Мелани, некоторые слышали, как она кричала и клялась отомстить Сатину и Итагю, которые якобы замыслили погубить невинную девушку. Коронер милосердно вынес однозначный вердикт: смерть в результате несчастного случая. Вероятно, Мелани, измученная любовной связью, возбужденная, как это обычно бывает перед премьерой, просто забыла надеть бандаж. Украшая себя бесчисленными гребнями, браслетами и прочими блестящими безделушками, она, должно быть, настолько запуталась в этой массе фетишей, что упустила из виду тот неодушевленный предмет, который мог бы спасти ей жизнь. Итагю полагал, что она совершила самоубийство, Сатин отказывался обсуждать эту тему, Поркепик воздерживался от окончательного суждения. Как бы то ни было, кошмар ее гибели преследовал их еще много лет.

Вскоре в Париже прошел слух, что примерно спустя неделю после этого трагического события леди V. бежала из города с каким-то безумным ирредентистом [268] по имени Сгерраччио. По крайней мере, в один и тот же день оба исчезли из Парижа, а возможно, и с лица земли, как поговаривали обитатели Монмартра.

Глава пятнадцатая

Сахха [269]

I

В воскресенье утром, ближе к девяти, после ограбления и отдыха в парке парочка бесшабашных ребят появилась у Рэйчел. Ночью оба глаз не сомкнул. На стене была надпись:

«Я поехала в Уитни [270]. Киш мин тухес, Профейн [271]».

– Мене, мене, текел, унаренн [272], – сказал Стенсил.

– Охо-хо, – отозвался Профейн, собираясь устроиться прямо на полу.

Тут вопит Паола – на голове платок, в руках коричневый бумажный пакет, в котором что-то позвякивает.

– Эйгенвэлью вчера ограбили, – сообщила она. – Об этом написано в «Тайме» на первой полосе.

Профейн со Стенсилом одновременно бросились к коричневому пакету и извлекли из него разодранный «Тайме» и четыре кварты пива.

– Как тебе это нравится? – сказал Профейн. – Полиция надеется в ближайшее время схватить преступников. Дерзкое ночное ограбление.

– Паола, – окликнул Стенсил из-за его спины. Профейн вздрогнул. Паола, сжимая в руке консервный нож, обернулась и уставилась за левое ухо Профейна на то, что блестело в руке Стенсила. И, онемев, застыла, выкатив глаза.

– Нас стало трое.

Паола наконец перевела взгляд на Профейна:

– Ты едешь на Мальту, Бен?

– Нет, – неуверенно отозвался Профейн, – Зачем? Ничего нового я там не увижу. На этом Средиземье куда ни сунься, всюду либо Набережная, либо Кишка.

– Бенни, если легавые…

– Какое им до меня дело? Зубы взял Стенсил. – Но испуган был Профейн жутко. До него только сейчас дошло, что он нарушил закон.

– Стенсил, старик, а что, если один из нас вернется туда якобы с зубной болью и выяснит… – Он нс договорил. Стенсил хранил молчание,

– Выходит, ты затеял всю эту ерунду с веревкой только для того, чтобы заставить меня поехать с тобой? Что во мне такого особенного?

Никто не ответил. Паола, казалось, была готова слететь с катушек, разрыдаться и искать утешения у Профейна.

Внезапно на лестнице раздался шум. Затем забарабанили в дверь.

– Полиция, – возвестил голос.

Стенсил сунул зубы в карман и стремглав бросился к пожарной лестнице.

– Что за черт? – пробормотал Профейн.

К тому времени, когда Паола открыла дверь, Стенсил был уже далеко. За дверью стоял тот же самый Тен Эйк, который прервал оргию Мафии, а на руке у него висел насквозь промокший Руни Уинсам.

– Это дом Рэйчел Оулгласс? – спросил Тен Эйк. И затем объяснил, что пьяный Руни с расстегнутой ширинкой и перекошенной рожей пугал детишек и оскорблял приличных граждан на ступенях собора Святого Патрика. – Он упрашивал отвести его сюда. – Тен Эйк почти оправдывался. – Домой идти не желал. А его только вчера выпустили из Белльвью.

– Рэйчел скоро придет, – сухо сказала Паола. – А мы пока за ним присмотрим.

– Я возьму за ноги, – сказал Профейн. Они втащили Руни в спальню Рэйчел и свалили на кровать. – Спасибо, офицер. – Профейн был невозмутим, как международный аферист из старого фильма, и жалел лишь о том, что у него нет усов.

Тен Эйк ушел с каменным лицом.

– Бенито, все катится к чертям. Чем скорее я попаду домой…

– Желаю удачи.

– Почему ты не хочешь ехать?

– Мы не влюблены друг в друга?