Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Сеанс начался с перечисления позднейших Вадимовых приятелей, чьей изменчивой дружбой был отмечен его кратковременный взлет, потом, как бы невзначай, помянули покойного дьякона. При всей ребячливости Аблаева особого компанейства меж старым и малым не возникало – кроме одного лета, пожалуй, когда совместно голубей водили, и еще неизвестно – которого из троих, включая аблаевского племянника, сильнее увлекало круженье белых хлопьев в громадной мглистой лазури над старо-федосеевской свалкой. Вскользь произнесенное имя было встречено глубоким обнадеживающим вздохом лица, для коего и устроен был вечер воспоминаний. Так, шаг за шагом добираясь до нежных струн детства, коснулись наконец и ближайшего в ту пору Матвеева друга, незабвенного П.П.Трушина, чей магазин спортивных товаров помещался в свое время близ старо-федосеевской заставы, наискосок бывшей пожарной каланче. Во втором этаже того же особнячка со старинным укладом и мебелью проживал и сам он, самый влиятельный из Матвеевых прихожан, подаривший ему помимо неизменного расположения и тот чудесный предмет – канапе, доставлявший эстетическое наслаждение новому его обладателю. По добрососедству батюшка нередко навещал благодетеля вместе со своим первенцем, и пока старшие вели за чайком проникновенные прения о тщете корыстолюбия и еще кое о чем, на ушко, мальчик Вадим, лбом припавши к прохладному стеклу, изучал зеленоватый мир трушинского аквариума, по слухам, лучшего во всем старо-федосеевском приходе. В подводной роще, вкруг замка с зияющими амбразурами сновали пестрые рыбки и, видимо, тоже, как люди, налюбоваться на что-то не могли. Подметив в ребенке похвальную привязанность к тайнам природы, старик из года в год, порасспросив о школьных успехах, сулил подарить ему свое хрустальное царство, да так и не собрался за недосугом до самой революции.
– Сущий кряж был, сквозь какие бури без износу проходил, – с умилением старой дружбы вспоминал вслух о.Матвей, – да, видать, старушку свою схоронив, встосковался по какому ни есть полезному дельцу, а к чему себя приладишь при старческой немощи да без привычного-то ремесла? В одное ночку потемней, одиночество свое в подушку оплакивая, и надоумился мой старичок изготовлять на дому напитки для прохлаждения жажды. Поначалу на квасок бочоночный замахнулся, что в бывалошние годы на лотках, с пакетиками моченой груши, по народным гуляниям разносили: самая сласть ребячья, отбою нет! Да по неотпуску дефицитных сухофруктов в частные руки пришлось ему минеральными водами ограничиться: в старом календаре секретец отыскался домашними средствами шипучку наводить. Прибыль невелика, да ведь и сырье дармовое... и так славно наладилось сперва, что заводишки стали уполномоченных с заказами засылать. Государству-то вроде зазорно подобными мелочами заниматься, раз мировая революция на носу, а и без питья, оказывается, не проживешь. Ну, и попутал моего Павла Петровича бес агрегат в подвале у себя поставить да единицу рабочую наемную в подмогу завести: у меня же на паперти и подобрал себе инвалида безногого да пропойного. А тот возьми с похмелья да и донеси, будто через пожарный крант самолично подслушал, будто его хозяин разными словами усатого критиковал. Утречком и сцапали бедняжку, как в рыночный день с четвертной бутылью на перевязи из дому отправлялся. Вишь, как обернулося: замышлял-то страждущее человечество напоить, а припаяли по совокупности восстановление капитализма... Так и рухнул в неизвестность, не булькнуло! А стали имущество вывозить-то, аквариум еще на лестнице разбился, но рыбочек успели кое-как из лужи в банку покласть. Но у подъезда как на грех и встренься им главный ихний комендант, очень сурьезный по нашему брату, хрипучий такой господин. Ка-ак зыкнет во всю пасть: «Что за баловство такое? Революция не нуждается в рыбе, которой нельзя накормить трудящихся!» и на снег с водою выплеснул. Дворничиха сказывала, долго они еще на тротуаре валялись, трепыхались цветные ледышечки, – их прохожие сторонкой обходили. А ты еще годика два интересовался, Вадимушка, пока детское мечтаньице не заглохло. Так с нами и бывает: лежишь во тьме ночной с открытыми глазами в потолок, зовешь безгласно, а уж не откликается, потому что сотлело давно...
Примененное лечебное средство имело наглядный успех, даже несоразмерный содержащемуся там целебному факту. Кажется, рассказ о крушенье мальчишеского порыва оживил еще один омертвевший было участок памяти. Обозначились новые признаки пробудившегося сознанья – шарящие руки выдавали волю определить свое местонахожденье, так же как озабоченные усилия в лице – воспроизвести окрестности воспоминанья. Благодетельную перестройку внутри заблудшего детища подтверждали и взметнувшиеся над переносьем брови, образуя классическую маску отчаянья и, вслед за тем, довольно крупная, медленно скатившаяся по щеке слеза, застойная ржавчина коей тем, вероятно, и объяснялась, что долгое время прорваться наружу не могла. Правда, другой глаз здесь не участвовал, но и единственной хватило погасить зарождавшиеся было стариковские сомнения насчет извлечения кататонического Вадимова состояния – согласно диагнозу начитанного Егора. Теперь, чтобы спешкой дела не испортить, главное же не перелечить ненароком, следовало закрепить достигнутую удачу сном и, раз он такой образованный, Егору и поручили отвести старшего брата на койку. При всем его скептицизме посыльный вернулся в радужных чувствах, – медзаключение его гласило, что кабы Вадиму подкинуть лишнюю недельку – отоспаться досыта, то воскрешение его к жизни можно считать на мази, если же с терпением поднажать, то преодоление не поддающегося ему речевого порога и в нынешнем состоянии для него плевое дело. Последнее в особенности порадовало домашних, потому что стало насущной необходимостью услышать из собственных его уст любое самопризнанье, лишь бы не беглец. Спать легли рано в намерении набраться сил к дальнейшему, никто не слыхал шорохов вторженья. Вадима взяли в ту же ночь, причем численность присланного конвоя и проявленное при аресте ожесточенье убеждали с наглядностью, что в списке так и не выясненных Вадимовых преступлений бегство из лагеря значилось едва ли не слабейшим.
Когда разбуженная чутьем постороннего присутствия семья выглянула в сени, все исполнители ужасного спектакля находились уже на местах. Помимо многочисленной, в касках почему-то, наружной охраны, видневшейся в дверном проеме, минимум трое в сторонке, с фонариками и с обнаженным оружием, готовились пресечь всякую попытку побега или сопротивления, пятый же, гораздо крупнее ростом и, видимо, главнее всех, глаза в глаза стоял перед Вадимом, за подбородок и на весу придерживая его откинутую голову. Впрочем, в придачу к штурмовой оснастке все семеро были в разных направлениях опоясаны служебными ремнями с планшетами на них и еще чем-то в кобурах подлиннее. Тем жалчей выглядел посреди изымаемый злодей, прямо из постели – босой, в проштопанной и без ворота отцовской рубахе и таких же, едва по щиколотку, полосатого тика исподниках, отчего и казался ничтожеством, разоблаченным до крайней, срамной голизны. Кстати, свидетелей не гнали назад в комнаты, как положено в таких случаях, а у Дуни создалось впечатление, что драматическое действие началось только с их приходом, – скорее зрителей, нежели понятых.
– Ишь куда запрятался, стервец, – без какого-либо торжества или злорадства сказал начальник и вскользь, тыльной стороной ладони хлестнул злодея по лицу.
– Да здравствует великий вождь... – с горловым клокотаньем, потому и не совсем разборчиво отвечал качнувшийся при ударе Вадим.
– Не сме-еть... – без всякого выражения протянул тот и, видимо, за произнесение священнейшего титула нечистыми устами да еще в неприбранном виде удвоил порцию воздаяния.
Однако несмирившийся Вадим повторил свое неуместное восклицание, хотя не энтузиазм звучал в нем, а скорее огрызающееся остервенение затравленного человеческого естества, вновь и вновь тревожимого в его темной ночлежной дыре... И тотчас получил добавок – уже не наотмашь теперь, а вертикальным, сверху вниз силовым приемом, какой используется к особо комлеватым поленьям. И тогда, сразу поникший, с отвисшей челюстью, Вадим вдруг захныкал на тихой воющей ноте, уже всухую, из чего потрясенные родители могли заключить, что возлюбленный первенец их раскололся наконец. Наверняка и рухнул бы, кабы пара из-под земли взявшихся конвоиров не подхватила его под руки и буквально волоком не потащила к выходу. Обычно арестованным дозволялось одеваться в дорогу, так что лишением такой ничтожной милости раскрывался масштаб содеянных Вадимом злодейств и предназначенного за них возмездия.
