Ангелы на кончике иглы - Дружников Юрий (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
– Вы не отшучивайтесь, Игорь Иваныч! На работу вам нельзя. В санаторий на месяц-полтора.
– Бросьте, бросьте! – отговорился он. – Вы уже достаточно меня здесь отдыхом помучили! Для меня лучший санаторий – работа.
– Если не послушаетесь, Игорь Иваныч, я позвоню к ЦК, пожалуюсь на вас…
– Ладно, ладно… На недельку хоть домой, а там и в санаторий…
– И дома режим больничный, приеду проверять…
– Вот деспот, а!
Зинаида Андреевна подала мужу пальто, сама проверила, укрывает ли шею шарф, хотя на улице было тепло и солнечно, застегнула пуговицу. Выскочив из машины, Алексей открыл хозяину дверцу, ждал, улыбаясь.
– Здорово, молодец! – весело сказал Макарцев и как мог крепко пожал Двоенинову руку. – Небось, думал, я не выкарабкаюсь, крышка?
Макарцев хохотал. Он был счастлив.
– Ну что вы, Игорь Иваныч! Немножко приболели, и все. Бывает! У меня отец тоже вот с тромбофлебитом… А ничего!
– Знаешь, Зин, как он перепугался, когда я упал? – говорил Макарцев, кряхтя усаживаясь на переднее сиденье и повернув голову назад, к жене. Рукой он открыл бардачок. – Ну, Леша, где сигареты для меня.
– Гарик! – Зинаида Андреевна просительно положила руку ему на плечо. – Ну зачем?
– Во, видишь, брат, домашняя диктатура пролетариата. То нельзя, это нельзя! Теперь начнется… Несчастную сигарету и то не выкуришь. Придется, Алексей, нам с тобой курить только в дороге, потихоньку, чтобы никто не видал.
Ему нравился этот демократический разговор с шофером, а Леша гнал по кольцевой дороге, чтобы через Ленинградский проспект выскочить к «Динамо», к дому Макарцева, а потом ехать в редакцию, рассказать новость с подробностями, как да что.
– Я для тебя меню выписала из какой-то книги, Игорь Иванович, – вспомнила Зинаида Андреевна. – Как питается американский миллионер. В девять – овсяная каша без молока и сто граммов вареной телятины. Чашка зеленого чаю. В двенадцать тридцать – триста граммов вареной глубоководной рыбы без соли, пять сырых перепелиных яиц, чашка кофе, ломтик сыру. В пять – полстакана крепкого бульона, слегка обжаренная дичь, пятьдесят граммов икры с лимоном, два абрикоса. В двадцать тридцать – вечерний чай…
– Где же ее возьмешь – глубоководную рыбу? А где коньяк? Или я прослушал, а, Леша?
– Коньяк отдельно, потихоньку, Игорь Иваныч, как сигареты…
– Ты почему не говоришь насчет Боба, Зина? – вдруг, перестав играть, сухо спросил Макарцев. – Когда?
– Я не хотела тебе напоминать, Гарик. Вчера звонили, разрешили сегодня приехать.
– Сегодня?! Какого же черта молчишь?
– Я думала, привезу тебя домой и съезжу за ним, – она закрыла глаза, рот расплылся в улыбке. – Такой сегодня у меня день – одни хлопоты.
– Нет, так дело не пойдет. Едем вместе!
– Тебе нельзя!
– Положительные эмоции – можно! Вот что, Алексей, давай, брат, выруливай. Сам знаешь куда…
– Петровка, 38?
Двоенинов мгновенно глянул в боковое зеркальце и пошел резко перестраиваться из левого ряда в правый, огибая косяк машин, шедших на левый поворот. Все замолчали и не сказали друг другу ни слова, пока шофер не притормозил у ворот МУРа.
– Прошу тебя, Гарик, посиди в машине, я сама…
– А справишься без меня? Я ведь все-таки…
– Сиди, сиди…
Когда жена скрылась в воротах, Игорь Иванович вытащил из кармана стеклянную трубочку, стряс из нее на ладонь две таблетки и забросил их в рот, после чего приложил палец к губам, давая понять Леше, что прием лекарства нужно держать втайне. Алексей развел руки: ясно, чего там!
Просидели они минут сорок, и Леха стал думать про Анну Семеновну. Она уверена, что он давно привез Игоря Иваныча, и сейчас просто прирабатывает, гоняя по Москве. А он тут простаивает безо всякой халтуры, и Макарцев, всегда такой занятый, тоже просто сидит с ним в машине, ожидает и молчит. Леша поколебался, не спросить ли Макарцева о своем деле насчет перевода в «Совтрансавто». Но решил, что сейчас не до этого и он все равно скажет, чтобы Леша ему напомнил в другой раз, нечего и мозолиться.
Макарцев сперва не узнал сына, обритого наголо. Боб показался из ворот в куртке, без шапки, с отсутствующим выражением лица. За ним семенила Зинаида Андреевна, неся в протянутой руке его шапку, которую он, видимо, демонстративно отказался надеть. Алексей скромно отвернулся, чтобы не проявлять чрезмерного любопытства. Борис открыл дверцу, уселся на заднее сиденье и, не здороваясь и не замечая отца, обратился к шоферу:
– Дай курить!
Алексей покосился на Макарцева. Тот напрягся и сидел, не шелохнувшись, глядя вперед. Двоенинов медленно вытащил пачку сигарет, вытряхнул конец сигареты, чиркнул своей красивой зажигалкой.
– Поехали, – процедил Макарцев, когда Зинаида Андреевна села рядом с Борисом. – Побыстрей домой…
– Зачем вы меня взяли? – спросил Борис.
– Не надо так, Боренька, – тихо сказала Зинаида Андреевна.
– Кто вас просил?
– Ладно, дома поговорим, – обрезал Макарцев.
– Папа только из больницы и прямо заехали за тобой.
– А я откуда? Утром из психушки привезли…
– Ты голодный?
Борис не ответил, сплюнул на коврик, растер ногой и больше за всю дорогу не произнес ни слова. Когда они вылезали на Петровско-Разумовской, возле подъезда, Игорь Иванович, придержав рукой дверцу, произнес:
– Вот что, Леша. В редакции скажи, что у Макарцева все в порядке, самочувствие хорошее, скоро выйдет. А насчет остального – не надо…
– Само же собой, Игорь Иваныч, – обиделся Алексей. – Я же не маленький…
– Или вот. Что я скоро выйду, не говори, понятно?
– Будет сказано, как велели.
Макарцев захлопнул дверцу, и Леша укатил.
– Зачем меня взяли? – крикнул Борис с порога.
– Мы твои родители, – объяснил Игорь Иванович. – Сын Макарцева должен находиться дома, а не в тюрьме.
– А если в тюрьме лучше?
– Подумай об отце, Боренька! У него инфаркт. Подумай о его положении: ведь он кандидат в члены ЦК!
– А почему я всю жизнь должен думать о его чертовой карьере? Что мне – трястись вместе с ним?
– Ты понимаешь, – произнесла Зинаида Андреевна, – что теперь ему дорога в члены ЦК может быть закрыта, и это сделал ты.
– Одним фашистом меньше будет. Да если хочешь знать, я их специально сбил, этих двоих, чтобы тебе подложить свинью!
– Мне? – Макарцев все еще растерянно стоял в коридоре в пальто, и испарина покрывала его лоб. – Врешь, мерзавец! Я ведь твой отец!
– Отец? Да отцы-алкаши и то лучше, чем шалашовки!
– Я – шалашовка? Ну, знаешь…
– А кто же? Дома корчишь принципиального, а в своем ЦК лижешь жопы мудакам. Да если хочешь знать, скоро таких, как ты, вешать будут. Всю мою жизнь изуродовал, паскуда-сталинист! Ты не за меня – за свою шкуру трясешься.
– Дурачок! – Макарцев постарался улыбнуться, чтобы обрести превосходство, но руки от слабости дрожали. – Да я сам чуть не пострадал в годы культа. И ты, и мать. Мы тебе не говорили.
– Чуть не пострадал… Да лучше бы ты честно сгнил в лагерях и меня не позорил!
– Сынок, думаешь, я розовый кретин и ничего не понимаю? А не приходило тебе в голову, что для тебя я себя и мать сохранил? И добивался положения, чтобы тебе было хорошо? Да если б меня загребли, ведь и тебя отправили бы в спецдетдом. Не сохрани я положение, престиж, анкету, не видать тебе института! Выкинули бы из школы, как щенка, на завод к станку. А ты живешь почти при коммунизме и для удовольствия обвиняешь отца. Узнай хоть сперва, чего от жизни хочешь!
– А как узнать, если глушат? Как?!
– Ладно, я буду тебе приносить французские газеты и журналы. – Отец перешел к испытанной форме воспитания посредством взятки. – Или даже американские.
– Давно мог носить…
Наступило затишье, и Зинаида Андреевна почувствовала, что разговор о политике, как всегда, исчерпался, закончившись ничем, и интонации смягчились. Она решила перевести диалог мужчин в практическое русло и этим объединить их.
– Ты много пропустил… Надо будет уладить конфликт с институтом.
