Ноль часов - Веллер Михаил Иосифович (е книги txt) 📗

— Ты чем заряжал?! — орал Ольховский, меча хлопья пены.

— Холостым… чессслово… ведь день, я зннн… — бормотал и трясся Шурка.

— Да вот снаряд… в ящике… товарищ капитан первого ранга, — тыкал Габисония, пятясь.

— И звука, что летит, не было, — подал голос сверху Серега Вырин.

— Ну ни хрена тогда не понимаю… А разрыв откуда? Командир БЧ—2!!! Поч-чему раз-рыв по цели???!!!

— А какая, в сущности, разница? — рассудительно парировал Беспятых. — Главное — мы получили результат.

— Мы получили! Еще неизвестно, кто и что получил!

— Действительно — зона, — пожал плечами Колчак.

— Зо-она! Это… пиздец, а не зона!

— А м-м-м-может, это од-д-дин из п-п-п-преж-них рванул? — вытряс из себя Шурка и попробовал придержать скачущий подбородок рукой.

— Да? А почему сейчас?

— Сами, суки, грохнули, а на нас теперь навесят, — спустил сверху Вырин.

— Орудие пробанить и зачехлить, — приказал Беспятых и повернулся к щиту спиной. — Петр Ильич, вы сегодня по телику рейтинг Путина последний не видели?

— А что? — Ольховский почувствовал, что сесть сейчас совершенно необходимо и поэтому правильно, и опустился на ступеньку трапа, ведущего на мостик.

— А рейтинг хороший. Пятьдесят три процента.

— И что?

— Вот и ответ. Знаете, в артиллерии говорят: «Без „еб твою мать“ и снаряд не туда летит».

— Лей-те-нант! Зарываешься?! Смир-рна! Ладно, продолжай…

— Ну, а с хорошей матерью и холостой рванет. Если кому сильно надо. Значит, сильно.

— Сука, сука, кто придумал брать философов в артиллерию!

— Минобороны.

— Вообще-то, — примирительно сказал Колчак, щурясь на оседающее над Кремлем бурое облачко, — в старое время комендору давали за хороший выстрел чарку и серебряный рубелек.

— Си-чаззз. Сам выпью. Ладно, пошли… вспрыснем.

«Я вижу город Петроград в двухтысячном году: бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу, банкир готовит пулемет — сейчас он вступит в бой. Висит плакат: „Долой господ!“, „Анархию долой!“

Иванов-Седьмой дважды перечитал написанное, и пришел к выводу, что написал стихи. Автор был приятно поражен. До этого единственное стихотворение в жизни удалось ему в семнадцать лет. Оно было о трагической любви и самопожертвовании. Под влиянием своего произведения он подал документы в военно-морское училище. Понадобилось прожить жизнь и завершить карьеру, чтобы обнаружить себя на поэтической вершине.

«Стихи рождаются в душе, но происходят из жизни», — сказал он себе и задумчиво посмотрел на жизнь. Жизнь на «Авроре» наблюдалась в иллюминатор. Там действительно бежал солдат, и довольно быстро. Но торговцы настигали. В руке солдат зажал блок сигарет. Дистанция сокращалась, и бой, похоже, предстоял вскоре. Мысленно солдат наверняка стрелял, но ему мешало отсутствие автомата.

«Словно прирос к руке солдата автомат», — застрочил Иванов-Седьмой. — «Всюду врагов своих заклятых бил солдат!»

Торговцы догнали солдата и принялись бить. Поэт отвернулся.

Не было бы счастья, да несчастье помогло, горько вздохнул он. К поэзии летописец обращается от беспомощности. Когда по какой-либо причине не может (или не хочет) изложить события честной прозой.

А события последнего времени поставили Иванова-Седьмого в тупик. В поисках выхода из тупика искусство попробовало опять принадлежать народу. Отчаявшийся автор обратился к аудитории: господа, чего вы хотите? Как правильно? Что вам видится?

Кубрику виделось примерно так:

Сводный отряд добровольцев Балтфлота (семьсот человек, полный экипаж) прибывает на «Аврору». В баталерке всем раздаются черные кожаные куртки, а в оружейке — маузеры. Грузовики экспроприируются прямо на улицах. Правительство арестовывается, шпионы, вредители и олигархи расстреливаются. Летучие отряды матросского гнева захватывают телевидение, радио, редакции газет, вокзалы, аэропорты, банки. Объявляется о смене власти. Спешно проводятся честные всеобщие выборы. Но диктатора на первые лет пять назначим сами. И — дембель всей команде. Денежное вознаграждение — и по домам!

Кают-компания, в силу возраста и образования, была вдумчивее и обстоятельнее:

Людьми, конечно, пополниться. И озаботиться современным оружием. Решительным штурмом захватить Лубянку (нужны огнеметы). И одновременно — здание Министерства обороны. Директора ФСБ и министра обороны брать ночью, в постелях, живьем. Под пистолетом они отдают приказы дзержинской дивизии, или как ее сейчас, Таманской и Кантемировской: не вмешиваться. Президент, правительство, Дума, Останкино — хватит по одному штурмовому взводу.

После этого все разводили руками, матерились, смеялись и добавляли:

— Но это — в нормальной стране! Прошло бы — на голубом глазу. А в этом сумасшедшем доме — сам видишь, разве можно что-нибудь планировать?!

Иванов-Седьмой впал в ступор, затворился у себя и стал писать стихи: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, какой пассаж, едрена мать, во что же нам осталось верить? Родина-мать проглотила аршин, тужится мальчик на судне один. Политическая воля, нет уж дней тех сладких боле, где под каждым нам кустом был готов и стол, и дурдом: воля волей, коли сил невпроворот, а если наоборот, шпрот вам в рот? Плохая им досталась доля, не многие вернулись с поля, когда б на то не Божья воля — мы б не вошли в Москву ни во сне, ни наяву, сами еле на плаву, драть кремлевскую братву. Сегодня мы не на параде, все вы бляди!»

— Да вы никак нахрюкались! — удивился вестовой, расталкивая его к обеду.

— Что-о?!

— Виноват. Я хотел сказать: наклюкались.

— Такова па-а-ээоу!эть-тическая жизнь… — заплетающимся языком выговорил Иванов-Седьмой, борясь со спазмами.

Обед был прерван транслированным воплем сигнальщика:

— Мужики-и! Вы телевизор смотрите?!!

Резко бросили жрать и включились в политику.

На балконе Белого дома махал кулаком и мегафоном генерал Макашов. Со своим породистым носом на усатой шайбе он походил на карточного короля в камуфляже, ловко вынутого из рукава. Высовываясь над пластиковым щитом, которым прикрывал его автоматчик, он выбрасывал в толпу внизу: