Аэропорт - Хейли Артур (книга регистрации .txt) 📗
Гвен Мейген в первые мгновения не оказали помощи, и она лежала без кислородной маски. Её обморок, вызванный взрывом, стал ещё более глубоким вследствие недостатка кислорода.
В эту минуту в пилотской кабине Энсон Хэррис, идя на риск ещё сильнее повредить самолёт и, быть может, даже разнести его на куски, принял решение пикировать, чтобы спасти жизнь всех, кому грозила смерть от удушья, и в том числе Гвен.
Самолёт вошёл в пике на высоте двадцати восьми тысяч футов и вышел из пике через две с половиной минуты на десяти тысячах футов.
Человек может прожить без кислорода от трёх до четырёх минут, и мозг его при этом не пострадает.
В первую — одну с четвертью — минуту пикирования, пока самолёт не снизился до девятнадцати тысяч футов, он находился в слишком разреженных для поддержания жизни слоях атмосферы. Ниже этой границы содержание кислорода в воздухе уже настолько возросло, что он стал пригоден для дыхания.
На двенадцати тысячах футов начало восстанавливаться нормальное дыхание. На десяти тысячах футов — когда последние критические секунды уже истекали — сознание начало возвращаться ко всем лежавшим без чувств, за исключением Гвен Мейген. Многие не успели даже заметить, что теряли сознание.
Когда первое потрясение прошло, все мало-помалу начали ориентироваться в происходящем. Одна из стюардесс, энергичная блондинка из Иллинойса, вторая по старшинству после Гвен, поспешно направилась в конец салона к наиболее тяжело раненным. Увидав их, она страшно побледнела, но продолжала настойчиво спрашивать:
— Нет ли здесь врача? Скажите, нет ли здесь врача?
— Есть врач, мисс! — Доктор Компаньо поспешил навстречу ещё прежде, чем услышал этот призыв. Это был маленький, остроносый, подвижный человечек, с быстрой речью и заметным бруклинским акцентом. Он оглядывался по сторонам, чувствуя пронизывающий холод — ветер с резким шумом врывался в пробоину в фюзеляже. На месте туалетов была груда искорёженных, залитых кровью железных обломков. В фюзеляже самолёта в хвостовой его части зияла дыра, сквозь которую видны были рулевые тросы… Он старался перекричать вой ветра и рёв двигателей, ставшие оглушительными после повреждения фюзеляжа. — Я бы перевёл всех, кого можно, вперёд, подальше от пролома. Надо постараться как-нибудь их обогреть. А раненых нужно укрыть одеялами.
Стюардесса сказала с сомнением:
— Попытаюсь что-нибудь найти.
Почти все одеяла, лежавшие, как обычно, наверху, в сетках, унесло вместе с одеждой пассажиров и прочими предметами в момент разгерметизации.
Ещё двое врачей из той же туристской группы, что и доктор Компаньо, присоединились к нему. Один из них сказал стюардессе:
— Тащите сюда все медикаменты, какие у вас есть для оказания первой помощи.
Доктор Компаньо уже стоял на коленях возле Гвен: из трёх врачей только у него оказалась при себе медицинская сумка.
Носить её с собой повсюду было характерной особенностью доктора Милтона Компаньо. И теперь он сразу овладел положением и взял на себя руководство, хотя, будучи всего лишь врачом общей практики, был официально ниже рангом остальных двух врачей — профессиональных терапевтов.
Милтон Компаньо считал, что врач всегда на дежурстве. Выходец из нью-йоркских трущоб, нелёгким трудом выбившийся в люди, он тридцать пять лет назад начал вести частный приём в итальянском квартале Чикаго, неподалёку от Милуоки и Гранд-авеню, и с тех пор, по утверждению его жены, не занимался медициной лишь в те часы, когда спал. Он хотел быть полезным людям — это давало ему радость. А своей профессией доктор Компаньо дорожил, как высокой наградой, которую он завоевал и должен сохранить. Он не отказывал ни одному пациенту, в какое бы время дня и ночи ни стучались к нему в дверь, и не было случая, чтобы он не поехал по вызову к больному. И если, проезжая по улице, доктор Компаньо становился свидетелем несчастного случая, он немедленно выходил из машины и оказывал посильную помощь — не в пример многим своим коллегам, которые, будучи уверены в роковом исходе катастрофы, боялись в дальнейшем обвинения в преступной небрежности. И ещё: доктор Компаньо считал своим долгом быть в курсе всех новейших достижений медицины. И чем напряжённее он работал, тем больше, казалось, прибавлялось у него сил. Этот человек словно бы стремился за каждый день помочь стольким страждущим, чтобы остатка его жизни хватило на исцеление всех недугов человечества.
В Риме, на родине своих предков, посетить которую он собирался уже много лет, доктор Компаньо предполагал пробыть вместе с женой месяц и ввиду преклонных лет дал на сей раз согласие провести этот месяц в полном покое. И всё же он знал, что где-то в пути или в Италии (плевать он хотел на отсутствие итальянского патента!) кому-то может потребоваться его помощь. Если это случится, он должен быть готов. И сейчас, когда его помощь потребовалась, это не застало его врасплох.
Доктор Компаньо прежде всего направился к Гвен, чьё положение явно было наиболее тяжёлым. На ходу он крикнул своим коллегам:
— А вы займитесь остальными.
В узком проходе между креслами доктор Компаньо осторожно перевернул тело Гвен и наклонился к ней — дышит или не дышит? Гвен ещё дышала, но дыхание было почти неприметно. Доктор Компаньо крикнул стюардессе, которая только что говорила с ним:
— Дайте сюда маску.
Стюардесса подбежала к нему с переносной маской; он раскрыл Гвен рот, чтобы проверить, не препятствует ли что-нибудь дыханию. Рот был полон крови и выбитых зубов; доктор Компаньо извлёк их и принял меры, чтобы кровотечение не мешало ей дышать.
— Прикладывайте маску, — сказал он стюардессе.
Послышалось лёгкое шипение, кислород начал поступать. Минуты через две мертвенно-бледное лицо Гвен чуть заметно порозовело.
Доктор Компаньо начал обследовать окровавленное лицо и грудь, — то, что сильнее всего пострадало от взрыва. Быстро, с помощью гемостата, он остановил кровотечение из лицевой артерии — здесь оно было наиболее обильным, — затем начал обрабатывать другие раны. Он обнаружил перелом левой ключицы и левой руки — надо было бы наложить гипс, но сейчас это не представлялось возможным. С чувством глубокой жалости доктор Компаньо заметил острые осколки в левом глазу Гвен; правый глаз как будто остался неповреждённым, но поручиться было трудно.
Второй пилот Сай Джордан, осторожно обойдя доктора Компаньо и Гвен, принялся помогать стюардессам переводить пассажиров в передний отсек самолёта. Часть пассажиров перевели из туристского салона в салон первого класса, втиснув, где только можно, по два человека в кресло; других разместили в маленькой полукруглой гостиной первого класса — там было несколько свободных мест. Всю уцелевшую одежду, независимо от принадлежности, распределили между теми, кто больше других в ней нуждался. Как это нередко бывает в часы таких бедствий, люди проявляли готовность помогать друг другу, забывая о себе, и даже не теряли чувства юмора.
Два других врача оказывали помощь пассажирам, получившим различные повреждения; впрочем, особенно тяжело пострадавших не оказалось. Молодой человек в очках, находившийся позади Гвен в момент взрыва, получил глубокую рваную рану в предплечье, но рана была не опасна. Помимо этого, ему порезало осколками плечи и лицо. Рану обработали, руку перевязали, впрыснули морфий и сделали всё возможное, чтобы согреть раненого и устроить его поудобнее.
Теперь, когда они спустились, ураган, бушевавший в нижних слоях атмосферы, давал себя знать, и самолёт отчаянно болтало, что затрудняло работу врачей и передвижение пассажиров. Самолёт тяжело вибрировал, время от времени он словно проваливался вниз или кренился набок. У многих пассажиров ко всем пережитым волнениям прибавилась ещё морская болезнь.
Доложив ещё раз о положении дел, Сай Джордан вернулся из пилотской кабины к доктору Компаньо.
— Доктор, капитан Димирест просил меня передать вам и вашим коллегам благодарность за оказанную помощь. Он будет вам чрезвычайно признателен, если вы улучите минуту и зайдёте в кабину экипажа — ему надо знать, что радировать о состоянии людей.
