Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Сароян Уильям (читать хорошую книгу TXT) 📗

На третье утро, когда Роза пошла к Сеньоре, она увидела у стены рабочих, и, что поделаешь, пришлось ей идти кружным путем. Мимо замурованного прохода она шла в шесть утра и видела, что парни готовятся начать какую-то работу. Навряд ли они снова пробьют дыру — у стены стоят ведра с раствором.

В то утро Долорес взяла Эль-Негрито с собой в лавку — у Хуаны, старшей ее дочери, которая его нянчила, когда Роза была на работе, разболелось горло, она и свою-то двойню не знала, как пристроить, покуда не вернется из лечебницы. Роза несла своего малыша на руках, а ее мать ковыляла рядом. У Долорес Гремучей, такой же бойкой, как ее язык, были слабые лодыжки, и она часто падала на булыжную мостовую, поэтому Роза не давала ей нести Эль-Негрито, если они брали его с собой. В Сан-Рафаэле всякий знал: случись Долорес упасть, в ад она все равно не попадет, потому как у Долорес особое могущество и покровители, пусть и неведомые, но уж наверняка они есть. Долорес глянула на то место, где была раньше дыра, и плюнула на землю под ноги парням, которые подвигали поближе раствор и рабочий инструмент. Это были сыновья ее знакомых, все из предместья Сан-Рафаэль, и Долорес смотрела на них в упор, когда плевала, но никто не сказал ей ни слова, знали, что она может навести порчу, на кого захочет.

Когда Роза подошла к дому Сеньоры, та ее дожидалась. Она отчитала Розу за то, что целых полчаса пришлось ее ждать.

 — Я не знала, дома вы или нет, — сказала Роза. — Я все эти дни приходила, а вас не было.

Сеньора сердилась.

 — Не хочешь работать — другие захотят, — сказала она, и Роза смолчала; ей очень нужны были эти три доллара в день.

 — Это все из-за стены, — сказала она. — Дыру замуровали, приходится делать крюк.

 — Что ты болтаешь? Какую дыру? — спросила Сеньора.

Роза сидела в задней комнате и вырезала зверюшек из теста, а рядом на кушетке спал Эль-Негрито, и тут она услышала: подъехал джип. Услышала стук шагов по ступенькам. Она знала — по тому, как джип выскочил из-за угла, по визгу шин, когда он тормознул, по хлопку дверцы, по стуку нетвердых шагов, — знала, это Эль-Негро, и он пьяный. Он топтался в лавке, но она продолжала вырезать пряничных зверюшек. Вот он щелкнул пальцами, позвал, обошел прилавок. Вот отдернул занавеску и вошел. Она не отвела глаз от телевизора, где показывали кун-фу [43].

Он вошел и бухнулся на кушетку рядом с Эль-Негрито. Потрепал малыша по головке, как собачонку, погладил по щеке. Роза молча следила за ним. Следила в страхе, как бы он не сделал сынишке больно. Эль-Негро медленно перевел на нее взгляд. Он был очень смуглый, чернокудрый, черноглазый. И тело у него крепкое, мускулистое, а у нее, как он часто говорил, нежное, пухленькое. Когда был мальчишкой, он все норовил показать себя, затевал борцовские поединки на глазах у Розы. А у самого вид был всегда будто немытый, даже если только что выкупался, и усталый — сколько бы ни проспал. В детстве у него было мало товарищей, он больше держался сам по себе, когда не играл с ней. Если они играли в доктора, его всегда мучила какая-то непонятная болезнь, которую ей никак не удавалось вылечить.

Он поднял на нее глаза и вздохнул.

 — Я на тебе женюсь, — буркнул он, — пришел сказать.

Она покачала головой. Он посмотрел на нее пристально, и она уже знала, о чем он думает: заупрямится Роза — ничем не проймешь. Временами он ее ненавидел. И тогда уходил в горы, пусть даже когда самый лов или надо пахать, — мол, пропади она пропадом. Он встал, вынул из духовки несколько румяных пышечек. Из холодильника взял молоко. Он-то знает, где что тут лежит. Потом подсел к столу наискосок от Розы.

 — Можем пожениться. Идет? Этого ты хочешь?

 — Оставь меня в покое, — сказала она тихо, но решительно.

Пышки он съедал целиком, совал в рот одну за другой.

 — Ты что — не понимаешь? Не могу я без тебя жить! Нет у меня женщины на севере, а если и была, так больше нет и не будет. Хочу быть с тобой. Жить с тобой вместе. Не могу я больше так!

Противиться ему было даже приятно, и это пугало Розу, Это теперь уже ее святой долг — отталкивать его. Это она волю свою испытывает, очень даже хитро, здорово, а сейчас вовсе и не испытывает волю, а ведет себя будто так и надо, будто иначе и быть не может. Пока она зарабатывает десять долларов в день, она в нем не нуждается. Она любит его и всегда будет любить, но он ей больше никогда не будет нужен, как прежде. Хуана говорит, что она дура. Кричит на нее по вечерам: выходи за него! Как ты собираешься устраивать свою жизнь?

 — Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала она жестко. — Ты мне больше не нужен.

Он мял кусок теста на длинном деревянном столе, выделывал из него всякие финтифлюшки, хватал формочки, вырезал пряничные дома, собак, цветы, реки, деревья, машины — все, что любил, и то, чего терпеть не мог, все, что хотел бы иметь, и тех, кем мог бы стать. Вырезал бутылку кока-колы — ударом кулака расплющил в лепешку. Вырезал туристов и Большой Каньон. Вырезал женщину — расплющил в лепешку. Вырезал ребенка — опять в лепешку! Роза следила за ним, чудилось — перед ее глазами быстрой чередой мелькают дни его жизни. Он скатал из теста шарик и бросил на стол, как игрок бросает кость, и сразу же расплющил его в блин, до того тонкий, что Роза смутно различила буквы заголовков на лежащей под ним газете. Потом, упершись костяшками пальцев в стол, навис над ним, ни дать ни взять — огромная обезьяна, и уставился на нее глаза в глаза.

 — Что я должен сделать? — Но Роза не знала. Не знала даже — хочет она, чтобы он что-то сделал, или нет. — Что я должен сделать? — Он стукнул кулаком по блину и тут же, словно нищий за милостыней, протянул к ней раскрытую ладонь, и лицо его от ярости и унижения перекосилось, точно смятый комок теста.

Роза помолчала, подумала.

 — Взорви стену, — буркнула она.

 — Какую стену? — Он огляделся, решив, что это где-то тут, в пекарне. — Про что ты говоришь?

 — Стену, что стоит у меня на дороге, — сказала она. — И не дает идти прямиком. И я из-за нее на работу опаздываю. — Он попытался ее сграбастать. Ухватив за кофточку, потянул к себе. Роза его оттолкнула. — И не смей меня трогать! — крикнула она, указывая на него пальцем. — Не смей, пока не взорвешь стену!

 — Это все?

Роза кивнула.

 — И отвези меня домой.

Он поехал через город, потом свернул, миновал Колонию Риодоро, поднялся по Инсурхентес до Калье-Идальго. Машиной куда быстрее, подумала Роза. Может, надо выйти за него, пускай возит домой на машине. Еще месяц тому назад она бы за него вышла. Даже неделю назад. А теперь не пойдет за него ни за какие миллионы, покуда он не пробьет для нее дыру в стене. Дыру, которая ей больше никогда не понадобится, ведь он станет ей мужем и по вечерам будет привозить домой, а утром отвозить на работу. Даже не глядя на него в упор, она видела, что с ним творится. Она делила людей на два сорта. Одни темные, закрытые, к ним в душу не заглянешь. Но есть и другие, прозрачные, таких видишь насквозь. Эль-Негро из прозрачных. Ее мать — из темных, закрытых. Отчасти Роза гордилась тем, что теперь наконец может заставить Эль-Негро слушаться — ведь столько лет она ждала, чтобы он образумился. Только ни к чему ей это теперь.

Они ехали вдоль стены, и вдруг в лунном свете Роза увидела на ней яркие, искрящиеся осколки — белесо-зеленые, светло-кофейные, золотисто-желтые, белые и алые, почти как кровь. Блестящие, острые, они торчали под лучами луны, словно кактусы в прерии. Роза схватила Эль-Негро за руку, державшую рычаг переключения скоростей, и знаком велела ему остановиться.

 — Эта? — спросил он, видя, как изумленно она смотрит на стену, и выскочил из джипа. — Вот эта стена?

Роза подошла с ребенком на руках. Скользнула пальцами по острым осколкам стекла, торчавшим из еще не просохшей штукатурки по верху стены и по ее покатым бокам, — стекляшки от бутылок кока-кола, лимонада, ярко-синие от бутылок из-под минеральной воды, мутно-коричневые — от пивных, что валяются на полу в баре, осколки бутылок из-под фанты и пепси-колы, стекло тех самых бутылок, из которых она пьет ежедневно и которые выпускаются фирмами, не принадлежащими ее народу. Стена мерцала, искрилась под луной, и лунный свет в осколках стекла превращался в звезды. Стена сверкала, как те чудесные камни, которые Эль-Негро прежде не раз привозил ей с гор и разбивал пополам, и тогда внутри, радужно переливаясь, сверкали кристаллы самых разных цветов и форм, тайно выросшие там за столько веков. Стена щетинилась словно бы плавниками акулы, торчавшими из воды, мокрыми, блестящими. Стену утыкали битым стеклом, чтобы жители Сан-Рафаэля не могли через нее перелезть на пути в город и из города, где почти все они работали, и чтобы на улицах Риодоро была чистота. Роза легко тронула стеклянный осколок, ощутила, как остер его край. Потом она влезла в машину. Эль-Негро повез ее дальше.