Хочу верить… - Голосовский Игорь Михайлович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
— Спрашивайте.
— Помните ли вы некую Людмилу Зайковскую?
— Да, помню.
— Расскажите, пожалуйста, подробно, как вы впервые встретились с ней.
Он прикурил, глубоко затянулся несколько раз и медленно, взвешивая каждую фразу, ответил:
— Это было в конце июля тысяча девятьсот сорок второго года. Я работал переводчиком у штурм-баннфюрера Кернера, начальника политической полиции. Двадцатого или двадцать первого июля, точно не помню, ко мне в кабинет зашел дежурный по корпусу и сказал, что меня вызывает господин Бронке в сто четырнадцатую камеру. В этой камере я застал Бронке и молодую красивую женщину, которую звали, как я узнал, Людмила Зайковская. Она была арестована вместе с другими восьмого июля за принадлежность к подпольной организации.
Речь Чудовского лилась плавно. Он говорил не торопясь, но без запинки, по-видимому не припоминая, а лишь повторяя свои давно заученные наизусть показания.
— Когда я вошел, Зайковская стояла у окна, сложив руки за спиной и слегка откинув назад голову. Ее волосы рассыпались по плечам. Помню, у нее были очень красивые волосы, рыжеватые, пышные и длинные. «Поговорите с ней, Чудовский, — приказал Бронке. — Я плохо ее понимаю».
— Она же преподавала немецкий язык, — удивился я.
— В тот раз Зайковская говорила только по-русски. Наверно, у нее были на это свои причины… «Господин переводчик, — сказала она, — объясните Бронке, что я должна срочно увидеть штурмбаннфюрера Кернера. Пусть он придет ко мне в камеру или вызовет меня к себе. Я сделаю важное сообщение». «Можете все сказать Бронке, он передаст Кернеру, — ответил я. — Господина штурмбаннфюрера сейчас нет в городе».
— Его действительно не было?
— Нет, он был, но если бы пришлось его позвать, Бронке никогда не простил бы мне этого.
— Почему?
— Потому, что ему хотелось представить дело так, будто именно он уговорил Зайковскую дать важные показания. Короче говоря, поставить это себе в заслугу.
— Он вам намекнул?
— Что вы, конечно, нет! Но это было и так ясно. Я недолго продержался бы на своей должности, если бы не научился разбираться в их психологии…
— Что же ответила Людмила?
— Она подумала немного и согласилась дать показания Бронке. Она спросила, может ли Бронке гарантировать ей жизнь и свободу, если она назовет адреса и фамилии важных преступников.
— Патриотов, — поправил я.
— Да, конечно, — торопливо сказал Чудовский. — Бронке дал ей честное слово немецкого офицера, что она не только останется жить, но будет щедро вознаграждена.
— Он собирался сдержать свое обещание?
— Он просто не думал об этом. Зайковская назвала имена подпольщиков, взорвавших железнодорожный мост. Я их помню. Остап Тимчук, Семен Гаевой, Тарас Михалевич и Василий Галушка. В тот же день все четверо были арестованы, ни в чем не признались, но все равно их казнили.
— Когда?
— Точно не помню. В начале августа.
— Почему их одних? Другие подпольщики еще долго находились в тюрьме.
— За взрыв моста Кернер получил выговор от своего шефа — штандартенфюрера Герда. Ему хотелось показать свою оперативность. Сообщение Зайковской было для него очень кстати. Он так обрадовался, что приказал перевести ее в хорошую камеру и кормить обедами из ресторана.
— Почему же он не освободил ее?
— Она была еще нужна ему. Он хотел с помощью Зайковской получить показания у секретаря подпольного горкома партии Георгия Лагутенко.
— Каким образом?
— Посадив ее к нему в камеру. Лагутенко ведь очень хорошо относился к Зайковской.
— Кернер вам говорил об этом плане?
— Да, он говорил мне…
— План был осуществлен?
— Не знаю… Девятнадцатого августа меня перевели в другой город, и я больше не видел Зайковскую и не слышал о ней.
— А с Кернером вам приходилось еще встречаться?
— Да, ведь он оставался моим начальником.
— Случайно в разговоре он не упоминал о Зайковской, о ее дальнейшей судьбе?
— Нет…
— А Лагутенко? Дал Лагутенко какие-либо показания?
— Не могу вам сказать.
— Как вы думаете, что могли сделать с Людмилой? — задал я последний вопрос.
Чудовский посмотрел в потолок, почесал пальцем бровь и ответил снисходительно:
— Кернер обычно убирал людей, чьими услугами пользовался, Скорее всего Зайковская была расстреляна…
Наш разговор можно было считать оконченным. Все, что рассказал Чудовский, я знал раньше… Мне было ясно, что больше он ничего не скажет. Уже одевшись и стоя в дверях, я спросил для очистки совести:
— В тюрьме была больница?
— Нет, — ответил Чудовский. — Заключенных лечили в городской больнице. Конечно, только тех заключенных, которые были нужны Кернеру. Их помещали в отдельную палату. Там постоянно дежурил тюремный надзиратель Майборода Егор Тимофеевич.
— Неужели фамилию помните?! — вырвалось у меня.
— Чего же его не помнить, — спокойно сказал Чудовский, — если мы с Майбородой вместе пять лет в одном бараке жили, на соседних нарах спали. Освободили его по амнистии. — В голосе Чудовского послышалась зависть.
— Где он теперь, не знаете случайно? — Я замер, ожидая ответа.
— Адресок у меня записан. Желаете? — Чудовский принес из комнаты записную книжку, нашел нужную страницу и сказал: — Вот. Путевым обходчиком работает. Если случится зайти к нему в гости, передайте от меня привет. А о Зайковской, поверьте, как на духу, ничего больше не знаю.
— Благодарю вас, — сказал я. — До свидания.
— Просьба у меня к вам имеется, — вдруг решился он. — Ходатайство я написал Министру внутренних дел. Не затруднит вас по приезде в Москву передать его прямо к нему в приемную?
Он достал из кармана конверт и протянул мне.
Утром я уехал. Начальник колонии дал мне свою машину. Я сказал ему о просьбе Чудовского и спросил, можно ли ее выполнить?
— Он мог бы передать свое ходатайство обычным путем, — ответил майор. — Но если это вас не затруднит, передайте его министру… Ничего страшного.
Я долго видел из машины черный конус террикона и коробочки домов, резко выделявшиеся на чистом снежном покрывале степи. Настроение у меня было приподнятое. Все-таки я не зря сюда приехал. Появилась какая-то крохотная зацепка. Конечно, этот Майборода может и не знать о Зайковской. Неизвестно, была ли она вообще в больнице. Но я радовался тому, что передо миой открылась узенькая тропиночка как раз в тот момент, когда я считал себя в тупике… Мы еще повоюем, товарищ моряк, и Маша тут ни при чем. Можешь на здоровье оставаться ее женихом!
Мне не терпелось поскорей попасть в Москву, но я решил экономить деньги — ведь предстояло еще совершить путешествие к Майбороде — и взял билет на поезд.
В Москву я приехал 30 декабря. Улицы были празднично украшены, в витринах сверкали, наряженные елки. Дома меня встретили радостными восклицаниями.
— Слава богу, хоть на праздник явился! Два дня мы тебя никуда не выпустим! — твердо сказала мама. — Лучше не пытайся улизнуть.
— Хорошо, — ответил я. — Вот только позвоню в редакцию.
Я рассказал Василию Федоровичу, что узнал кое-что новое о Зайковской, по-прежнему надеюсь отыскать факты, говорящие о ее невиновности, но должен еще встретиться с некоторыми людьми и, возможно, кое-куда съездить.
Он слушал меня невнимательно.
— Ладно, ладно… Подгонять мы тебя не будем, ио и за проволочку не похвалим. К Дню Советской Армии, во всяком случае, очерк должен быть в полосе, иначе я тебе не завидую. А может, лучше бросить это дело? А? Ты скажи откровенно, не стесняйся. И у классиков бывают осечки…
— Нет, не брошу, — ответил я.
— Ну, добро… На вечер в редакцию придешь?
— Обещал встретить с родными… С Новым годом!
— Взаимно.
31 декабря в двенадцать часов ночи раздался телефонный звонок.
— Это Алексей? — услышал я Машин голос. — Здравствуйте. Я очень рада, что вы приехали… Я ни о чем не спрашиваю, Алексей, я просто хочу пожелать вам счастья. Большого, большого счастья, слышите?
