Не женское это дело… - Весельницкая Ева Израилевна (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
– Да брось ты эту рыбу! Пойдем, я сделаю тебя ловцом душ человеческих.
– Но я… у меня…
Но руки уже отпустили сеть, и первый шаг уже был сделан.
«Как там, – мелькнула мысль, – „пока на берегу Ганга в ожидании Учителя сидит мальчик, мир может быть спокоен?“ Мысль эта показалась ей поначалу совершенно неуместной. А почему, собственно? Когда душа жаждет быть и просит о помощи, то при чем здесь география?
Ей показалось, что сидят они так, то замолкая, то продолжая беседу невозможно долго и, казалось ей, что она знала этого человека всегда, и встречалась с ним в другие времена и в других местах. Она чувствовала, как безграничный покой заполняет ее, освобождая от суеты и раскрывая душу, и что здесь в этом месте перед лицом всего, что тут происходило и всех, кто сюда приходил нет ничего более важного, чем этот покой.
Шумная толпа туристов развеяла наваждение. Они гомонили, как делают это в любом месте мира, не волнуясь о настоящем, и не чувствуя прошлого. Они смотрели на мир через глазок кинокамеры или фотоаппарата, откладывая настоящий момент на будущее, как заядлые скупцы, откладывают запасы, чтобы уже никогда не узнать вкус и аромат настоящего.
– Зачем вы разрешаете им фотографировать и снимать здесь?
– Каждый должен получить то, ради чего он пришел. Тот, кто приходит ради молитвы – молитву. Тот, кто приходит за фотографией – фотографию. Они пришли за фотографией. Пусть они ее получат.
– Я обнаружил в своей жизни странное явление: я не могу описать ее с помощью событий. – Мастер отодвинул тарелку, закурил и, смакуя, пригубил легкое домашнее вино местного производства.
Туристический сезон давно закончился, ресторанчик был пуст и только веселый несколько эксцентричный хозяин, чье имя было известно всему побережью, сновал между кухней и залом, умудряясь одновременно не мешать посетителям и не пропустить момент, когда он будет необходим. Опытный ресторатор, он сразу увидел в госте, сидевшем во главе стола ценителя и не ударил в грязь лицом. Такой рыбы, таких салатов никому из присутствовавших пробовать еще не доводилось. У хозяина, несомненно, были свои семейные кулинарные секреты.
– Да никаких особенных событий в моей жизни и не было. Так я воспринимаю. А потом думаю, ну как же не было. Вот я был в Астрахани во время холеры. Ну и что? Я все равно вспоминаю людей. Я вспоминаю совершенно балдежную атмосферу города: все регулярно моют руки хлоринолом и даже дети знают это слово «вибрион», пьют вино, так врачи советовали. Оно продавалось везде, легкое такое. В театрах полно народа и вообще очень весело. Все дешевое. Я там дипломную практику проходил в это время. Новые люди, человеческие истории, бесстрашные анекдоты типа:
– Сестра! Сестра! Пошлите телеграмму жене.
– Записываю больной.
– Умираю Астрахани сифилиса.
– Больной, что вы диктуете. У вас же холера, а не сифилис.
– Я хочу остаться в памяти жены мужчиной, а не дристуном.
Я помню семью: муж, жена, двое мальчишек, одному лет восемь, а другому лет двенадцать. Они рвались домой в Москву, а карантин. Так нет: разработали маршруты и через пустыню уходили из Астрахани. Потом прислали нам, тем, кто их знал, телеграмму, что добрались благополучно.
Ветер, долгожданно прохладный, парусами раздул занавеси на открытой веранде. С ним вместе прилетели обрывки музыкальных фраз, запах свежей рыбы и жареного мяса, оттененный и подчеркнутый запахом горячего асфальта в смеси с ароматом вездесущих здесь роз. Рабочая ситуация была закончена и почти все уже разъехались, а те, не многие, кто по разным причинам задержался, сидели сейчас за этим столом, как сидят во все времена друзья, перед расставанием, перед новой дорогой, в предвкушении новых дел, наслаждаясь этой редкой возможностью совместности.
– Опять же Чернобыль – Мастер продолжал, и его рассказ сплетался с картинками и воспоминаниями присутствовавших и казалось он произносит во всеуслышание, то, что хотел бы рассказать и чем готов был поделиться каждый. – Катастрофа века, можно сказать. Что вспоминать: полную беззаботность и загорание на солнышке первого и второго мая как раз, когда часть облака проходила над Киевом, как потом выяснилось? Веселые замеры радиоактивности на подошвах на стадионе, где тренировались спортсмены, с которыми я тогда работал и опять же всякие веселые анекдоты. Город чистый, потому что моют, полный влюбленных, вина, ведь снова врачи посоветовали. Все нервные срочно уехали в места, как потом выяснилось, не менее радиоактивные.
По событиям и вспомнить нечего. Правда, развалился Советский Союз, рухнула власть Компартии, и я стал выездным.
Нет в моей памяти событийного ряда моей жизни. Все воспоминания это, прежде всего люди, люди.
Правда, было одно странное событие. Я вообще-то человек энергичный, деятельный, активный, азартный, а однажды вдруг обнаружил, что ничего не хочется, что все «хочу» поменялись на «надо»: надо спать, надо что-то делать. Будто угасла вся мотивация. Жизнь представилась в виде скучного занятия, бессмысленного во многом: надо сделать то, надо сделать это… Заранее известно, что будет, если так сделать. Такое странное занятие – жизнь, тем более что в конце ничего не маячит, кроме смерти. Такой приступ острого экзистенциализма, такая полная инфернальность. Это было очень неприятно.
И тогда я понял: даже если вера это иллюзия, то все равно она имеет смысл, потому что она мотивирует, она позволяет уйти за пределы чистого знания, которое не мотивирует. Она создает такие ценности, постижение и достижение которых, поддерживает интерес жить, желание действовать.
Это был момент, который и породил во мне переживание, что знание, имеющее отношение к человеку, к его жизни, к человеческим отношениям – это смерть. Оно лишает человека мотивации, оно лишает человека какой-либо устремленности, потому что обесценивает жизнь, самого себя, мир, человеческие отношения. Ты все видишь, весь предлагаемый набор, все меню, весь список. «Весь список, пожалуйста!» Вот тебе и весь список, и его критический анализ, когда ты уже перепробовал много чего и когда ты в состоянии рефлексировать все, что с тобой происходит, все, о чем ты думаешь, все, что ты чувствуешь.
Тюбетейка, подарок Великого Мастера, полетела в огонь и долго нетленно лежала в самом центре огромного костра, подобного тому, что разжигали язычники в ночь на Ивана Купалу. Тишина стала плотной, ощутимой, вздох замер на губах тех, кто стоял вокруг. И вдруг загорелась вся сразу, отдельным от костра ровным белым пламенем.
Когда она оказалась в состоянии оглянуться, Мастер уже уходил незнакомой тяжелой походкой, непривычно опираясь на посох. Он поднялся на гору, так ни разу и не обернувшись.
– Что стоите? Разбирайте все – и в огонь.
Голос Юного Мага был тверд, интонации уверены, и они, не задумываясь, начали разбирать постройки и украшения, ритуальные знаки и созданные с таким трудом композиции из сухих деревьев, плетеной травы и цветов и бросать все это в огонь. Никто не произнес ни звука. Любое неверное слово, любой неточный жест мог превратить действо в вакханалию разрушения. Они чувствовали это и предавали огню плоды своих трудов и переживаний двигаясь, как по лезвию бритвы…
Никто из присутствовавших, так и не смог увидеть смысла и причины ошеломившего всех действия.
– Все эти годы я хотела спросить: почему ты это тогда сделал?
– Некому было передать.
– И тогда я сам себе сказал: «Ты артист! Иди и играй! Может быть, кто-то придет на тебя посмотреть». И это как-то помогло, и потихонечку я начал вылезать и научился придумывать и разрешать себе мотивирующие иллюзии вопреки имеющейся информации, что этого не может быть, а я разрешал, что может быть, и что-то такое стремился делать.
