Любовный недуг - Мастретта Анхелес (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Теперь я поняла, почему вы не молитесь ни одному богу, – сказала она спустя некоторое время своим родителям.
– Только теперь? – спросила у нее Хосефа, подняв голову от салфетки, которую вышивала.
– Все равно они ничего не дают, – сказала Эмилия.
– Только жизнь может что-то дать, – вмешался Диего из-за раскрытой газеты, уже четвертой за день. – и она щедра. Часто она дает то, чего у нее не просишь. Но нам все мало.
– А я довольна, – призналась Хосефа.
– Это потому, что ты родилась при полной луне, – сказал Диего.
– А когда я родилась? – спросила Эмилия.
– Ты родилась при электрическом свете, – ответил ее отец. – Кто знает, чего ты захочешь от жизни.
По воскресеньям она скучала по Даниэлю больше, чем в другие дни. Сад семьи Куэнка казался ей таким же бесконечным, как время.
Ее подругу Соль Гарсия никогда не отпускали на «сборища анархистов», как их называли в ее семье. Поэтому, пока взрослые предвкушали приход демократии, Эмилия бродила по дому, как скучающая кошка, или тихонько сидела в плетеном кресле, слушая их разговоры о музыке и политике. Ей нравилось наблюдать за ними издалека, пока они мечтали о будущем и спорили, каким оно будет, словно это зависело от их воли. Милагрос так жестикулировала, что Эмилии и без слов было понятно, что она говорит. Ее движения были как незабываемый танец, присущий только ей, который навсегда остался в памяти Эмилии, в уголке, куда ока складывала только самые приятные воспоминания.
Иногда семья Саури опаздывала на дружеские вечеринки в доме доктора Куэшси, потому что с той же страстью, что и к республиканским идеям, Диего относился к бою быков и задался целью приобщить к нему Эмилию. Это, пожалуй, было единственным, в чем они расходились с Милагрос, называвшей не иначе как живодерней то, что он всегда считал высшим искусством.
В течение всего XIX века проблема боя быков вызывала споры не только в лоне семьи, но и в Конгрессе. В 1867 году президент Хуарес запретил то, что он квалифицировал как «варварское, дикое и глупое развлечение, которое могло бы прийтись по вкусу только деспотичному правительству».
В этом пункте Диего Саури был не согласен с президентом, которого называл «неумолимым и добрым господином Хуаресом». Поэтому, когда Законодательное собрание разрешило корриду, он одним из первых порадовался такому решению.
Во время своей долгой поездки за лекарственными травами, которую они считали свадебным путешествием, Саури познакомились со многими интересными людьми. Их дружба с Понсиано Диасом, первым мексиканским тореро, началась именно тогда, во время тяжелого переезда из Керетаро в Гвадалахару. И когда тореро был посвящен в матадоры на арене Пуэблы, он несколько дней гостил и пил в доме своих друзей. Вскоре он стал знаменитым.
Понсиано Диас был очень простым человеком. Эмилия познакомилась с ним в тот день, когда отец повел ее на корриду в наряде китаянки и с букетом гвоздик в руках.
В середине корриды Диего спустился на арену с дочерью, и она вручила цветы этому потному, усталому человеку в андалузском костюме, которому президент корриды на арене города Пуэблы надел зелено-бело-красную ленту через плечо, как у президента республики.
Эмилия с робкой улыбкой отдала ему гвоздики, а Понсиано, увидевший за девочкой своего друга Диего Саури, не нашел ничего лучше, как взять ее на руки и покружиться по арене.
Он был в лавровом венке, его темный, весь в пятнах костюм пах кровью, как будто он сам – раненый бык.
Мне не люб пройдоха Маццантини, И Четырехпалый тоже плох. А люблю я только Понсиано, Он среди тореро – царь и бог, – пели люди, аккомпанируя танцу их любимого тореро.
Когда Понсиано, поцеловав девочку и поздравив Диего Саури с тем, что у него такая «красивая телочка», снова поставил ее на землю, Эмилия увидела, что ее юбка, расшитая блестками, вся в крови и в земле. Она посмотрела на трибуны, где бесновалась публика, в едином патриотическом порыве славя первого мексиканского тореро, и закусила губу, чтобы не заплакать. С тех пор бой быков вызывал у нее смешанное чувство ужаса и восторга, которое ей трудно было скрыть.
Тринадцать месяцев и два дня спустя знаменитый первый мексиканский тореро умер от так называемой «болезни печени». И только Диего знал, какое количество спиртного стало причиной этой «болезни».
Целая толпа фанатов пришла проводить его в последний путь. Эмилия как раз вошла в столовую, когда ее отец читал репортаж с похорон в одной из газет, раскрытых на столе.
– Почему же не умер другой Диас? – сказал он, и крупная слеза упала в его чашку с кофе.
Порфирио Диас тогда уже двадцать лет правил в Мексике. Двадцать лет, в течение которых превратился из героя-республиканца в диктатора, из-за чего Диего Саури стал считать его своим личным врагом.
Начало светать. Эмилия замерзла. Она была босиком и очень легко одета.
– Я чем-то укололась, – сказала она и показала Диего указательный палец весь в крови.
Отец осмотрел маленькую ранку, высосал из нее кровь и поцеловал дочь.
– Почему ты лижешь мне палец?
– Слюна дезинфицирует. Ты же чем-то укололась.
– Чем? Я же спала.
– Наверное, мама знает, – сказал Диего, когда его жена вошла в столовую, поцеловала их обоих и подтвердила, что девочка чем-то укололась.
– Чем? – снова поинтересовалась Эмилия, все еще под впечатлением от такого внезапного пробуждения.
– Какой-нибудь колючкой. – ответила ей мама и повела одеваться.
– А это не мог быть твой друг Понсиано? – спросила Эмилия у Диего. – Говорят, что мертвые возвращаются.
– Возвращаются, но не так, – успокоил ее Диего Саури и снова уткнулся в свои газеты.
В тот день Хосефа забрала Эмилию из школы пораньше. Ранка на ее пальце оказалась следом от зубов крысы, которую нашли у нее под кроватью.
Дома, вокруг клетки, куда Диего сумел загнать зверька, стояли доктор Куэнка, Милагрос Вейтиа и даже поэт Риваденейра. Все с ужасом разглядывали этого переносчика бубонной чумы и бешенства, но с приходом Эмилии постарались скрыть свою тихую панику и стали здороваться с ней и по очереди рассматривать место укуса, которое она всем демонстрировала.
Доктор Куэнка считал, что еще рано бить тревогу, и Саури решили подержать крысу дома еще восемь дней и понаблюдать за ней. Диего поставил клетку на заднем дворе. Когда через десять дней все увидели, что крыса жива и здорова, стало ясно, что Эмилии ничто не угрожает. К тому времени Диего и его дочь подружились с крысой и каждый день откладывали момент ее казни. Через месяц об этом никто даже не заикался, крыса жила в доме на правах гостя, Диего каждое утро приносил ей морковку, а Эмилия заходила поздороваться с ней, когда возвращалась из школы.
– Это прелестный зверек, – сказал Диего Саури как-то в четверг за обедом. – Я даже начинаю думать, что в ней есть что-то от Понсиано.
– Люди не перевоплощаются в животных. Просто умирают, и все, – заявила Хосефа.
– И что «все»? – спросила Эмилия.
– А кто его знает, дочка, – ответила Хосефа так печально, что у Эмилии мурашки побежали по коже.
– Тетя Милагрос говорит, что люди становятся деревьями, Соль Гарсия – что попадают на небо, сеньорита Лагос – что в ад, в доме доктора Куэнки считают, что души остаются в воздухе, а вы говорите «кто знает».
– Да, так и говорим, – согласилась Хосефа. – Так что я тебя уверяю, что это не Понсиано. Бедняжка, столько всю жизнь трудиться, чтобы потом все думали, будто ты перевоплотился в такое омерзительное животное. Если ей все равно умирать, Диего, дай ей что-нибудь.
– Я ей дам рюмочку портвейна, – сказал Диего, наливая себе бренди. – А ты будешь что-нибудь, Эмилия?
– Правы мои подруги, – сказала Хосефа. – Мы из нее растим очень странную девочку.
– Хуже, если она будет такой же, как все, – заявил Диего.
– Я такая, как все. Это вы не похожи на других родителей, – высказала свое мнение Эмилия и взяла рюмку, чтобы отнести ее крысе. – Если она выпьет, значит, и правда была в прошлой жизни Понсиано, если только мы ее этим не отравим.
