Тень Крысолова - Заневский Анджей (книга жизни TXT) 📗
Я проваливаюсь в какой-то лихорадочный сон. Пес держит меня за ногу. Я вырываюсь, поворачиваюсь, кусаю. Просыпаюсь от своего собственного писка – пищу от боли и страха.
Мимо меня проходят крысы. Обнюхали и прошли дальше. Я тяжело дышу, шкура на боках ходит ходуном.
Пить, пить! Вибриссами чувствую движение соков в свисающем сверху корне. Вгрызаюсь в древесину – прохладная жидкость капля за каплей сочится мне в рот. Я засыпаю. Во сне меня преследует пес, он все время лает.
Я просыпаюсь. Идет дождь. Шкура пробегающих мимо меня крыс намокла и выделяет резкий запах, который совсем не похож на мой. Они трогают меня, толкают мордочками, топчут лапками, перепрыгивают через меня и оставляют в покое. Когда я просыпаюсь в следующий раз, они проходят мимо, даже не обращая на меня внимания. Я стал частью их лабиринта, такой же, как корни яблони и крыжовника, как вросший в землю валун или щель, ведущая прямо в подпол деревянного дома.
Чувствую голод и боль в челюстях – что случилось? Неужели мои резцы начали расти быстрее, чем обычно? Ведь так же и десны порвать можно!
Нога больше не кровоточит, но пальцы на ней синие и опухшие. Срываю зубами повисший на узкой полоске кожи коготь. Зализываю раны, слизываю собственную лимфу.
Меня сильно мучает голод, и челюсти сами инстинктивно сжимаются, даже если в рот попадает просто комочек земли. Нора расположена под травянистой лужайкой, неподалеку от построенной на фундаменте из красного кирпича веранды. Слышится птичий гам – я различаю голоса голубей, воробьев, ласточек, скворцов. Подползаю ближе к выходу, и меня ослепляет полуденное солнце…
Собака, точно так же как и раньше, лежит без движения, а перед верандой шумят птицы – здесь разбросаны куски размоченного хлеба, остатки картошки, свеклы, фасоль. Больная, голодная крыса вылезает из своего укрытия, на своих ослабевших, нетвердо стоящих на земле лапках подбегает, не обращая никакого внимания на когти, клювы и крылья, к разбросанному для птиц корму и быстро проглатывает несколько зерен фасоли, хватает кусок размоченной булки и, чуть не подавившись им, снова прячется в темной норе. Украденный у птиц хлеб не приносит чувства полного насыщения. Я выхожу снова, хватаю кусок пареной репы и, переполошив разъяренных воробьев, тороплюсь обратно в нору. Набиваю брюхо студнеобразной мякотью.
Время идет, и вот опять мне не дает уснуть чувство голода.
Голод пробуждает меня от боли, лихорадки, слабости, бреда, страха. Голод заставляет меня жить и искать пищу, не обращая внимания ни на птиц, ни на спящую собаку, ни на кошачьи тени на крыше, ни на булькающие голоса людей.
Перед глазами рассыпаются неровные красные круги. И среди них один постепенно становится все более и более четким. Это Он… Отощавший Старик с кровавыми дырами на месте вырванных людьми глаз все идет следом за маленькой серой самочкой. Тщетно пытается схватить её зубами за хвост… Спотыкается… Да это же я, ведь это я, та старая крыса, которой выкололи глаза… Во сне я стал этим Старым Самцом… Но это же невозможно! Ведь я же вижу… Мне надо только открыть глаза… И я просыпаюсь…
Нога прямо-таки пульсирует в лихорадке. Болит сорванный коготь. И снова голод раскрывает мне глаза, удлиняет и заостряет резцы, снова он гонит меня туда, где есть пища, – во двор, залитый лунным светом.
Я подползаю к жестяной миске и, не обращая внимания на сонное ворчание старой собаки, краду кусок вареной гусиной шейки.
У живущих в окрестных подвалах крыс конечности несколько длиннее, а головы меньше. Они запросто могли бы прогнать меня, но они сыты и знают, что еды здесь хватит на всех.
Пульсация в ноге понемногу затухает, острая боль постепенно сменяется более слабой. Сильно болит только то место, с которого сорван коготь, и, когда я пытаюсь встать на больную ногу, мне сначала кажется, что пес все ещё продолжает держать её в зубах…
Живущие в доме старики каждый день кормят птиц. За домом находится небольшой садик, там есть фруктовые деревья, кусты и грядки с овощами.
Кот, которого я видел на крыше, такой же старый, облезший и слепой, как и собака. Он не ловит даже забегающих из сада мышей. Голуби и воробьи скачут прямо над его головой, но он только время от времени фыркает и потягивается, демонстрируя крупные, острые когти на лапах.
Под крышей дома гнездятся ласточки, а в теплые дни из чердачного окошка вылетает пара летучих мышей. Опасность здесь представляют собой лишь совы, бесшумно проносящиеся над грядками и газонами. Они способны схватить крысу раньше, чем она вообще сумеет заметить, что сверху её уже засекли блестящие всевидящие очи.
Каждый вечер по двору прохаживается молодой рыжий кот. Он останавливается рядом с крыльцом и своими желтыми глазищами рассматривает отверстия наших нор! Тогда старая собака начинает предостерегающе рычать, а здешний облезлый кот поднимается, фыркает и чихает, делая вид, что вот-вот кинется на пришельца. Тот рассерженно машет хвостом, мяукает и, перепрыгнув через забор, удирает. Кот и собака засыпают, громким храпом и сопением утверждая свою победу.
Боль прошла, опухоль понемногу спадает, коготь начинает отрастать снова. Я пока ещё хромаю. Спрыгивая с канализационной трубы, чувствую острую, колющую боль. Боюсь долгих, далеких прогулок.
Я набираюсь сил и постепенно выздоравливаю. Раны заживают, и шрамы зарастают мягким пушком новой шерсти.
Живущие в доме крысы привыкли ко мне, и я могу теперь свободно передвигаться по всей их территории.
Я частенько задумываюсь – а не остаться ли мне здесь навсегда?
В норе тепло и тихо. Люди, животные и здешние крысы дружелюбны. Еду искать не надо: её и так всегда больше, чем можно съесть. И все же мне снится гнездо под портовой набережной, снятся недавние скитания. Я подхожу к краю сада и из-под плетей фасоли разглядываю тротуары ведущих в сторону порта улиц.
Вернуться? Остаться? Во мне борются два желания – уйти или остаться на месте…
Я знакомлюсь с близлежащими домами, изучаю ближайшие окрестности. За стальной сеткой забора нет уже ни фруктовых деревьев, ни розовых кустов, ни грядок с овощами…
Крысы, которых я здесь встречаю, ходят неровным шагом, качаются, подпрыгивают, падают, опрокидываются на спину, перебирая в воздухе лапками, пристают и кусаются, притворившись разозленными, а уже в следующее мгновение готовы в полном согласии заснуть рядом с тобой в куче рассохшихся бочек, пыльных ящиков или пластмассовых контейнеров.
Их голоса тоже звучат иначе, все в них какое-то не такое, все искаженное, хотя они и выражают хорошо знакомые мне чувства.
Писк-предостережение не настораживает, писк страха не пугает, призыв к бегству не вызывает ощущения тревоги, и крысы словно совсем его не слышат. Писк желания, который я только что слышал, был адресован не самке, а мне. А старая самка, спящая в куче газетных обрывков, всасывает в себя воздух, как слепой крысенок в поисках наполненного молоком материнского соска.
Распространяемый здешними крысами запах обеспокоил меня, но одновременно он же заинтересовал и вызвал любопытство. Они проходят мимо меня – спотыкаясь, качаясь, падая, как маленькие крысята в раннем детстве, а ведь все они уже взрослые, зрелые, старые, растолстевшие, опытные.
Обалдевшие, одуревшие, теряющие сознание. Их широко распахнутые глаза отсвечивают каким-то своим внутренним блеском, шерсть взъерошена, волоски спутаны. Они бегут вперед, разбегаются во все стороны, засыпают где попало… Спят по подвалам, в подпольях, тяжело дыша, со вздутыми животами и полураскрытыми глазами. Они спят, и им снятся сны. Они перебирают во сне лапками, точно от кого-то убегают. Пищат так, точно вдруг оказались в пасти змеи. Вертятся вокруг своей оси, точно им только что раздробило хвост в мышеловке. Скребут когтями стену, точно стараясь проделать в ней проход. Скрежещут зубами, точно грызут древесину или перегрызают оловянную обшивку электрокабеля.
