Теофил Норт - Уайлдер Торнтон Найвен (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗

Я встал и подошел к Диане.

— Мне кажется, пора ехать, мисс Белл.

Выходили мы с помпой — снова всеобщие рукопожатия и благодарности. Дождь перестал; ночной воздух был чудесен.

— Знаете, я уже много лет так не веселилась. Истоптали все туфли — вот медведи!

Мы поехали. Голос не повиновался Хилари, поэтому начал я.

— Хилл, вы, наверно, поздно возвращаетесь домой?

— Да.

— И ваша супруга, конечно, жаловалась, что не видит вас с семи утра до восьми вечера.

— Меня это очень угнетало, но что поделаешь.

— И самый жуткий день, конечно, суббота. Возвращаетесь из Вунсокета или Тайвертона усталый как собака. В кино хоть вам удается сходить?

— По воскресеньям кинофильмов не показывают.

Мы вернулись к футбольной теме. Я подтолкнул его локтем, и он немного оживился:

— Уэнделл Фаско из Вашингтонской подает большие надежды. Вы бы видели, как этот мальчик пригибает голову и врезается в защиту. Через два года он поступает в университет Брауна. Увидите, Ньюпорт скоро будет им гордиться.

— Чем больше всего вы любите с ними заниматься, Хилл?

— Ну, бегом, наверно. Я сам был бегуном.

— А какой вид вам больше всего нравится?

— Признаюсь вам, для меня самое увлекательное состязание в году — это ньюпортская эстафета. Вы себе не представляете, как мои люди отличаются друг от друга, — я их называю «людьми», это подымает боевой дух. Всем им от пятнадцати до семнадцати. Каждый проходит три круга, потом передает палочку следующему. Возьмите Былинского, он капитан «синих». Есть ребята и побыстрее, но у него мозги. Любит бежать на втором этапе. Знает достоинства и недостатки каждого из команды и каждый дюйм дорожки. Голова, понимаете? Или Бобби Нойталер, сын садовника с Бельвью авеню. Настойчивый, упорный — но очень возбудимый. Знаете, после каждой эстафеты — выиграли, проиграли, все равно — плачет. Но остальные относятся с уважением; делают вид, что не видят. Чикколино — живет на мысу, я жил неподалеку, когда был женат, — он клоун у «красных». Очень быстрый. Бегать любит, но всегда смеется. И вот что интересно, Тед: его мать и старшая сестра накануне эстафеты идут в часовню Святого Сердца и молятся за него с полуночи до утра, когда надо идти готовить завтрак. Нет, вы представьте!

Но меня не надо было к этому призывать. Мне казалось, что я слушаю Гомера, слепого и нищего, — как он поет на пиру:

Не забыла Фетида Сына молений; рано возникла из пенного моря, С ранним туманом взошла на великое небо, к Олимпу; Там, одного восседящего, молний метателя Зевса Видит на самой вершине горы многоверхой, Олимпа; Близко пред ним восседает и, быстро обнявши колена Левой рукою, а правой подбрадья касаясь, Так говорит, умоляя отца и владыку бессмертных…

[4]

— Ей-богу, вы бы видели, как Роджер Томпсон принимает палочку, — совсем еще малыш, но вкладывает в это всю душу. У его отца кафе-мороженое на краю городского пляжа. Наш доктор говорит, что не позволит ему бегать в будущем году: ему всего четырнадцать, и, когда растут так быстро, это вредно для сердца…

Перечень продолжался. Я взглянул на Диану, забытую, заброшенную. Ее глаза были открыты и смотрели куда-то с глубокой задумчивостью… Интересно, о чем они говорили в те блаженные часы в Шотландской кондитерской?

Хилл показал мне дорогу к дому, где он снимал комнату. Пока мы извлекали из багажника его чемоданы, Диана вышла и окинула взглядом пустынную улицу Девятого города, где ей так редко приходилось бывать. Шел второй час ночи. Хилл достал из кармана ключ от парадного — как видно, он не уведомил хозяйку об отъезде. Диана подошла к нему.

— Хилари, я ударила тебя по лицу. Пожалуйста, ударь меня тоже, и будем квиты.

Он отступил, мотая головой:

— Нет, Диана. Нет!

— Пожалуйста.

— Нет… Нет, я хочу поблагодарить тебя за эти счастливые недели. И за то, что ты была так добра к Линде. Ты поцелуешь меня, чтобы я передал ей твой поцелуй?

Диана поцеловала его в щеку и неуверенной походкой вернулась к машине. Мы с Хиллом молча пожали руки, и я сел за руль. Она показала мне дорогу к дому. Въехав в большие ворота, мы увидели, что в доме гости. Перед входом стояли машины, в кабинах спали шоферы. Она прошептала:

— Все помешались на маджонге. Сегодня турнир. Пожалуйста, подъедем к черному ходу. Я не хочу, чтобы видели, как я возвращаюсь с багажом.

Даже черный ход представлял собой внушительную арку из песчаника. Я внес ее чемодан на темное крыльцо. Она сказала:

— Обнимите меня на секунду.

Я обхватил ее. Это не было объятие; наши лица не соприкасались. Ей хотелось прильнуть к чему-то не такому холодному, как высокий свод, нависший над нами; она дрожала от леденящей мысли, что жизнь опять описала круг.

В кухне сновали слуги. Ей оставалось только позвонить, и она позвонила.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи, мисс Белл.

4. ДОМ УИКОФФОВ

Среди первых откликов на мое объявление была написанная изящным старомодным почерком записка от мисс Норины Уикофф, Бельвью авеню, дом такой-то, с просьбой зайти от трех до четырех в любой удобный для меня день. Она хотела условиться о том, чтобы я читал ей вслух. Возможно, работа покажется мне скучной, и, кроме того, она хотела бы предложить мне определенные условия, которые я волен принять или отвергнуть.

На другой вечер я встретился с Генри Симмонсом за биллиардом. К концу игры я спросил его между прочим:

— Генри, вы что-нибудь знаете о семье Уикофф?

Он перестал целиться, разогнулся и пристально посмотрел на меня.

— Странно, что вы об этом спрашиваете.

Затем он нагнулся и ударил по шару. Мы кончили партию. Он мигнул, мы поставили кии, заказали что-то выпить и направились к самому дальнему столику в баре. Когда официант принес нам глиняные кружки и ушел, Генри огляделся и, понизив голос, сказал:

— Дом с привидениями. Скелеты шныряют вверх и вниз по трубам, как чертовы бабочки.

Я знал, что Генри торопить нельзя.

— Насколько я знаю, дружище, в Ньюпорте есть четыре богатых дома с привидениями. Очень грустная ситуация. Служанки не хотят там работать; отказываются ночевать. Видят что-то в коридорах. Слышат что-то в чуланах. Нет ничего заразней истерики. Двенадцать гостей к обеду. Служанки роняют подносы. Падают в обморок по всему дому. Кухарка надевает шляпу и пальто и уходит. У дома дурная слава — вы меня поняли? Не могут найти даже ночного сторожа — никто не соглашается обходить ночью весь дом… Дом Хепвортов

— продали береговой охране. Коттедж Чиверса — говорили, что хозяин удушил служанку-француженку, ничего не доказано. Устроили крестный ход — свечи, кадила, все удовольствия… Духов выгнали. Продали монастырской школе. Коттедж Колби — много лет стоял пустой, сгорел ночью в декабре. Можете пойти посмотреть сами — только чертополох растет. Когда-то славился шиповником. Теперь этот ваш дом Уикоффов, прекрасный дом, — никто не знает, в чем дело. Ни трупа, ни процесса, никто не исчез, ничего, только слухи, только толки, но у него дурная слава. Старинная семья, почтеннейшая семья. Богатые! Как говорит Эдвина, могут купить и продать штат Техас и даже не заметят. В прежние дни, до войны — званые обеды, концерты, Падеревский: очень были музыкальные; потом пошли слухи. Отец и мать мисс Уикофф фрахтовали суда и ходили в научные экспедиции — он коллекционер: ракушки и языческие истуканы. Плавали по полгода. Однажды, году в одиннадцатом, он вернулся и закрыл дом. Стали жить в нью-йоркском доме. Во время войны сам мистер Уикофф и его жена тихо померли в нью-йоркских больницах и мисс Норина осталась одна — последняя в роду. Что она может сделать? Она женщина с характером. Приезжает в Ньюпорт, чтобы открыть родовой дом — дом ее детства; но никто не соглашается работать после наступления темноты. Восемь лет она снимает квартиру в коттеджах Лафоржа, но каждый день ходит в дом Уикоффов, дает завтраки, приглашает людей к чаю, а когда садится солнце, ее служанки, дворецкий и прочая челядь говорят: «Нам пора уходить, мисс Уикофф» — и уходят. А она со своей горничной, оставив свет во всем доме, едет на коляске в коттеджи Лафоржа.