Долгое безумие - Орсенна Эрик (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗

Родимое пятно прямо над правым коленом, словно маячок у входа в некий пролив. Ноги она держала — по крайней мере в такую жару — несколько расставленными, и оттого юбка слегка вздымалась. Ну отчего она так быстро исчезла?

— Я вам не испортила вечер? Речам не было конца. После первого тоста я сбежала…

Она была ослепительна: умело подкрашена, никаких украшений, кроме коралловых сережек, сиреневый пиджак особого покроя, напоминающий сюртук, и длинная цветастая плиссированная юбка.

— Куда вы меня тащите?

Выпитое вино оказало свое действие. Созданный его воображением новый мир держал свои обещания.

X

На углу улиц Линне и Кювье перед фонтаном в виде скульптурной группы — благородная белая дама давит своими августейшими ягодицами сборище тварей: крокодилов, омаров и даже львицу — располагается вход в Ботанический сад. Габриель вынул из кармана ключ и, убедившись, что вокруг никого, отворил калитку.

— Спасибо за романтическое начало, — пролепетала его спутница.

Едва он закрыл калитку с отчаянным тщанием того, кто незатейливым ручным занятием пытается отдалить нечто неизбежное; едва они прошли бок о бок, но не касаясь друг друга, несколько метров, не произнеся ни слова, не сделав ни жеста; едва желание, охватившее их обоих, обрело плоть и кровь, такие ощутимые, что, если бы кто-нибудь в эту минуту вдруг присоединился к ним, они вряд ли удостоили бы его вниманием, раздавленные приказом свыше; едва в последний раз перед тем, как их накроет волной, они наполнили легкие воздухом, насыщенным испарениями влажной земли и хвои, как план, выработанный за несколько дней до того двумя Габриелями, отцом и сыном, был нарушен. Г-жа В. вдруг отстранилась, подошла к Eucalyptus gunnii, которому и сегодня можно нанести визит, обернулась и прислонилась к стволу. В темноте мелькнули два белых пятна колен, что доказывало: длинная плиссированная юбка — с разрезами, а следовательно, сообщница происходящего. Выше, из-под расстегнутого пиджака, показались две другие светлые округлости — они медленно шевелились, словно сморенные сном птицы. И чей-то незнакомый голос звал:

— Иди ко мне.

— Тихо, тихо…

Она билась в руках Габриеля, словно раненая лань, но глаза ее оставались лукавы.

— Тихо, тихо…

Одну руку он положил ей на живот, пульсирующий, словно сердце, а другой гладил лоб. Она понемногу овладела собой.

— Должно быть, уже поздно. Здесь можно найти такси? Что обо мне подумают родственники, у которых я остановилась?

— Что они не совсем правильно поняли, сколько длится ваш рабочий день. Такие люди, как вы, то в Женеве, то в Брюсселе. Разве нет?

Габриель и представить себе не мог, что ему может быть присуща такая уверенность. In petto [10] он поблагодарил за это отца. В том же, что должно было произойти далее, он и вовсе целиком полагался на него. Непременно дважды, — наставлял его Габриель XI, — и второй раз как можно дольше.

— У меня, представьте, своя жизнь, — вскипела было она, но быстро успокоилась.

Несколько секунд спустя она полностью отдалась на его волю. Воспользовавшись открывшимся у него даром быть лидером, таким новым и, конечно же, эфемерным, он взял ее за руку.

— Меня зовут Элизабет, — успела она вымолвить, прежде чем он увлек ее в глубь сада.

— В двух шагах отсюда Альпийский сад, маленький в большом. Там я изучал ботанику.

Сегодня, тридцать пять лет спустя, Габриель оправдывается перед Элизабет: была непроглядная ночь, и, противно всем правилам поэзии и романтического повествования, ни один лунный луч не «серебрил благоухающие поляны». Никакого мало-мальского серпа не нависало над ними. А от городских огней их скрывали деревья. Темнота была полнейшая, и оттого насладиться великолепием и разнообразием видов не было никакой возможности.

Но для Габриеля все было нипочем, ведь Альпийский сад просто-таки вошел ему в печенки. За годы учебы он провел здесь столько времени, столько всего изучил, высушил, измерил, что мог продвигаться по его холмам с закрытыми глазами. Может, так было даже лучше, доброе старое время возвращалось к нему, не накладываясь на сегодняшнюю реальность. Он шел по своей юности. Им было по двадцать. Вся жизнь, свободная, легкая, была перед ними, без их половин, без ее детей, им предстояло изучить и заселить ее вместе. Правда, составить ему компанию в воспоминаниях она не могла. Но могла разделить его воодушевление.

— Две тысячи видов на таком крошечном пространстве! Невероятно! Как? Мы уже покинули Корсику и оказались на Кавказе! А вот та тень, как вы ее называете? Китайская метасеквойя? Всего несколько шагов — и такое путешествие! Пожалуй, я вернусь сюда днем. Растения более устойчивы к свету, чем те несчастные птицы. Помните? Обязательно вернусь, чтобы взглянуть на цвета.

Она сняла свои изящные лодочки, постелила пиджак на что-то твердое и круглое: подпорки для ломоноса. Она вздрагивала, ступая босыми ногами по невидимым камням, мхам, песку — «надеюсь, скорпионов здесь нет?» — и даже ледяной воде, доходящей ей до щиколоток. Казалось, еще немного — и она станет битв в ладоши от радости. Она вдруг освободилась от своего возраста, обязанностей, семьи, себя самой. Позволила себе изумляться и восторгаться, по-детски слушать, как взрослый рассказывает ей в темноте разные истории: Габриель не переставал нашептывать ей на ушко названия, словно даря крошечные сокровища.

— Мы входим на Балканы. Маки кончились, зато цветет ослепительно голубой синеголовник. Начинается Средиземноморье. Чувствуете розмарин, молочай?

Возможно, излишняя педантичность Габриеля кому-то и покажется неуместной. Но в Элизабет сидел некий вечно голодный зверек, который требовал все новых приношений. Она была сродни безумному кучеру, что без устали погоняет и все время что-то наверстывает. Она не верила на слово, ее нужно было убеждать, она должна была точно знать, что ничего не теряет оттого, что находится в этом, а не в ином месте. Почуяв это, Габриель пусть и неловко, но от души действовал в этом направлении.

— Уф! — вздохнула она наконец. — Вы меня доконали. И доставили огромное удовольствие. — И присела у гималайской березы.

То ли от усталости, то ли оттого, что они находились как бы на одной из высочайших горных цепей мира, покрытой вечными снегами, но она задрожала. Он обнял ее.

Его отец в своих наставлениях был безжалостен: «Тебе не удержать такую женщину. По крайней мере если ты не подаришь ей весь мир — это первое, и не внедришь в нее нечто свое — это второе». Альпийский сад был одной из прекраснейших моделей мира, так что с первой задачей, или подвигом Геркулеса, Габриель в общих чертах справился. Что до второго, то отцовские речи носили аллегорический характер, и под «нечто свое» он понимал некую нематериальную субстанцию, а в силу этого вечную: общую мечту, совместное деяние…

Однако в том эмоциональном состоянии, в котором в эту минуту пребывал Габриель, нечто абстрактное и символическое было ему недоступно, и потому он внедрил в Элизабет совершенно определенную часть себя. Деяние сие было из самых банальных с тех пор, как существуют живые существа, однако Элизабет весьма высоко оценила ту силу и нежность, с которыми оно было совершено, и с годами будет ностальгически к нему возвращаться: «Ты с первой минуты разгадал мою натуру географа, путешественника».

В этом убежище, таком теплом и уютном, оставались они до тех пор, пока над ветвями гималайского дерева, на еще красноватом ночном небе Парижа, не забрезжил бледный свет зари.

— Бог мой, заря! — вскрикнула она и заспешила.

Воздух сразу сделался ледяным, Габриелю стало трудно дышать. Он хотел удержать ее, но ее уже не было. Он приказывал ногам бежать за ней, но они не слушались. Отчаяние овладело им. Ему казалось, что он не перенесет этого и умрет, и призывал смерть — единственный возможный выход. Означал прозревать, что подлинное горе в самом себе содержит дар порождать желание уйти из жизни, поскольку все и без того кончено, погасло, заледенело. Он услышал шаги. Напрягшись изо всех сил, открыл глаза. Она вновь стояла перед ним в еще неясном утреннем свете и была в полном порядке: лодочки, юбка, застегнутый пиджак, серьги в ушах, и вроде даже подкрасилась.