Без политики - Маканин Владимир Семенович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Но Славик уже и сам отскочил от Даши в сторону. В испуге... Снаряд ударил по нас, по нашему этажу. И тут же второй.
Нельзя бить женщину — дело последнее. Нас всех рвать скоро начнет! — Я хотел объяснить, прикрикнуть... Но опоздал... Один за одним снаряды взрывались у нас, на девятом. И совсем близко. Рядом! (Тоже удары по перепонкам, еще какие!) Однако я запомнил, что на миг стихло... Стекла вылетели беззвучно... Стекла оглохли.
И тогда я засуетился. Опасность! Вот-вот мы ждали гостинца прямо в окно... Я перенес Дашу из секретаршиного предбанника в кабинет. Сразу — в то гнутое кресло. Кресло все-таки пологое. Там ей лучше. Она же больная. Кресло оказалось на колесиках, подвижное, я сразу же воспользовался этим — переместил кресло (вместе с Дашей) от окна подальше. Внутрь.
Кресло с Дашей я приткнул у стола на самое начальственное место. Молодая женщина в самом центре... Дергающаяся от ломки Даша казалась теперь рассерженным нашим шефом. Гневающимся! Недовольным нами.
Мои руки, мои ладони все еще удерживали ее тепло. Это не исчезало. (Как, должно быть, ладони Славика удерживали тепло пистолета.) Женское тело словно бы в моих руках.
К этой моей минуте лихорадочные дерганья Даши, ритм ее ломки совпали с ритмом обстрела. С разрывами снарядов... Удивительно! Птичьим, высоким, страдальчески требовательным голосом Даша под залп вскрикивала:
— О-о!
И под следующий залп:
— О-о!
И снова... Она в точности фиксировала. (Как легко воспринимается молодой женщиной чужой ритм.) Снаряд за снарядом бухали теперь по десятому. Прямо над нашими головами.
А потерявшемуся Славику (такому опрятному, сдержанному) вдруг показалось, что это от совпадающих Дашиных вскриков сыплется там и тут штукатурка. Что это от ее голошения выпрыгивает из сотрясавшейся стены по полкирпича. Еще хуже была веером брызгавшая из той же стены окрошка бетона — осколки!
— О-о! — Это опять Даша.
А Славик — к Даше. Он подскочил к ней, вопя:
— Молчи-и-и! Никакой паники-и-и! — Крики их, совпавшие, уже ничего не значили.
Люди и под снарядами все-таки живут личным — Славик, казалось, не мог допустить, чтобы Даша насмерть запугала его воплями, а я не мог допустить, чтобы он еще раз поднял на нее руку... Так получилось, что он кинулся к ней — а я кинулся за ним вслед. И как раз снаряд врезался в наш девятый (взял пониже). Рвануло буквально в двух шагах — в стенную перегородку меж нашим кабинетом и соседним. Рвануло как до небес. Я тут же ослеп от пыли.
Еще один разрыв — и опять у нас! Именно этот могучий, спаренный — ШАХ-ХАХ-ХАХ-ШАРАХ — перешел в долгую (долго звенящую) тишину, а тишина — в нечто. В нечто ватное. В нечто никакое. Я принагнулся к Даше, к ее креслу... Я споткнулся. Меж нами упал Славик, валялся и полз... Мои ноги топтались в его куртке... Запутавшись ногами, упал и я...
Когда пыль рассеялась — я кое-как поднялся. И Славик поднялся.
Я был цел, а он был ранен в плечо. Мы стояли оба открыв рты (полные песка, пыли), а рядом с нами в кресле продолжала лежать Даша, пребывая в ожесточившейся мелкой-мелкой тряске. Ее лихорадило. Но зато она уже не кричала под взрывы: «О-о!» — чего же вскрикивать, чего же фиксировать голосом приближающиеся разрывы, когда снаряды уже «наши» — уже оба здесь.
Едва придя в себя, Даша спросила про сумочку. Женщина!
Когда Славика ударило, он завалился в сторону полулежавшей в кресле Даши и зацепил сумочку, что была при ней. (Даже когда я переносил Дашу в кресло, сумочку она цепко прихватила и держала.) Теперь же сумочка, упав, раскрылась.
И вот ведь неадекватность заботы! Оказавшийся после ШАХ-ХАХ-ШАРАХА на полу, я стал собирать. Я почти оглох. Я едва видел от пыли. Но моя рука скребла по паркетинам — я сгребал в горку тюбик крема, крохотную записную книжку, денежки, звонкие и бумажные, а также и заколки, зажимы двух цветов для светлых ее волос при сильном ветре.
Вывалившаяся мелочевка заворожила меня. Я спешил собрать. Я не мог ничего оставить. «Сейчас! Сейчас!» — кричал я Даше... Сумочка наполнялась, мелочь к мелочи.
Я привстал было — и к Славику. (Заметил его кровь, капающую на пол.) Но Даша завопила:
— А зеркальце! Зеркальце! Круглое!
Так кричала, что я не посмел шагнуть к Славику. Он стоял покачиваясь. Но ведь не падал. И кровь почти беззвучными каплями... С плеча... Шлеп, шлеп... Совсем не слышная кровь в нашей общей приоглохлости после двойного разрыва.
А я уже вновь на коленках, искал (важным! мне оно казалось суперважным!). Зеркальце... Я ползал под столом... Потому и не разбилось, что круглое. Закатилось, а не разбилось. Под столом. Я заглядывал и под кресла! Я ползал не уставая. Трудоголик. Я готов был остаться там... На четвереньках... Навсегда. Мне нравилось смотреть на чистенькие ровные паркетины.
Плечо ему порвало осколком. А возможно, острый огрызок бетона. Из разнесенной снарядом стены.
Славик левой рукой кое-как вытащил спецпакет из кармана. Там был бинт, была вата. И даже йод!.. Славик, лицом бел, хотел все сам. Но я помог — обработал по краям рвань кожи, заткнул разрыв ватой и перевязал. (Внутри чисто. Только разрыв.) Кровь сочилась. Но теперь несильно... При чужой ране делаешься очень заботлив. Я даже поддержал при шаге и усадил Славика в кресло, тоже по центру стола. Справа от Даши. Теперь они двое в креслах, как два начальника. Два шефа. Это пошутил Славик. Первые минуты Славик держался прекрасно.
Раненный, он не переставал считать себя защитником. Рукой нет-нет и ощупывал пистолет за поясом. Он, мол, в полном порядке. Он, мол, не вышел из строя. (Это про пистолет.) И кое-кто из защитников тоже еще крепок и в порядке. Тоже в строю. (Это про себя.)
А потом Славик стал часто раскрывать рот. Но голос сдерживал. Для меня, оглохшего, Славик ничуть не стонал.
Те два снаряда, когда Славика ранило, минут на пять-десять запечатали мне уши. А тот удвоенный грохот стоял в моих глазах восклицательным знаком! Зрительный образ из далекого детства — из того сидячего школьного времечка, когда я писал ненавистные диктанты. (И соображал, какие где знаки препинания.)
Слух стал возвращаться, и я тотчас осознал свою востребованность. Даша... И Славик стонал! Как вдруг уяснилось: Славик сквозь зубы цедил мне (оглохшему) номер нужного сейчас телефона. Он по десять раз повторял его. Назвав цифры, Славик обессиливал. И стонал.
Уже через пять минут к нам примчался человек. Поднялся снизу (из цоколя) после моего звонка... С небольшой фельдшерской сумкой через плечо. Молодой. Рослый. И сам себя весело назвавший:
— Я — Павлик.
Прошагав к Славику, он сунул нос к его раненому плечу — к красному пятну, ярко расцветшему через бинт.
Словно бы впрямь принюхиваясь к кровавому пятну, фельдшер с улыбкой еще разок представил себя нам:
— Я — непьющий Дракула. Я завязал. Легко переношу вид чужой крови.
Все еще глуховатый, я тупо переспросил:
— Дракулов?
Он посмеялся — нет, нет, по паспорту он просто-напросто Павел Дыроколов. Такая фамилия! Нет, она ничего не значит. Он даже не гроза девственниц. Просто-напросто его предки шили. Возможно, деревенские. Жили шитьем... Впрочем, может быть, кололи дырки во льду. Зимняя рыбалка.
Болтая, он осматривал рану. Осколка не было — и он заново быстрыми движениями перевязал Славику плечо. И похвалил меня — перевязано, дед, было неплохо. Совсем неплохо. Отлично даже. Чудо-юдо!.. И что в кресле — тоже правильно. Со свежей раной... Покой! Покой!.. Но не лежа.
Его веселые глаза остановились на трясущейся Даше. Он тронул ей лоб, после чего нюхнул свою мокрую руку. Обнюхал ладонь... Всю в каплях ее пота.
— Вот как!.. А у нее что?
Я сказал осторожным голосом — ломка. Я боялся, он тут же заблажит, занервничает. Но он только кивнул... Затем воскликнул:
— Да?.. Так надо ж ей дать покурить. Смотри, сколько здесь курева, чудо-юдо!
Чудо-юдо, как оказалось, был я.
А он, как оказалось, был еще один защитник. Как раз ахнуло снарядом совсем близко. Мы притихли... Наш веселый Дракула метнулся к окну без стекол, выхватил из своего кармана оружие — пистолет! — и ответно два или три раза смело стрельнул в пространство. Это было так похоже на Славика, что я не стерпел. Мне подумалось, что и фельдшера сейчас точь-в-точь накажет. Его накроет следующим разрывом снаряда — что я тогда с ними, мудаками, буду делать? (Двое раненых! Одна в ломке!) Я подскочил к нему и завопил — хватит, придурок! хватит!
