Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди (читаем книги TXT, FB2) 📗
Хаунди не приходится убеждать слишком долго, чтобы он посмотрел на вещи с моей точки зрения, и именно поэтому я допустила его в свою жизнь и в свою постель. Мы не поженились, потому что я наконец-то поняла, что если тебе нужно привлекать в свои личные отношения закон, значит, с этими отношениями что-то не так. И со мной, и с Хаунди такое уже много раз происходило, поэтому мы просто скользим вместе по жизни уже двадцать с чем-то там лет.
Мы познакомились вскоре после смерти его сына, когда Хаунди был в таком ужасном состоянии и так горевал, что даже не мог наловить омаров. Омары просто обходили его ловушки и попадались другим людям, а Хаунди был так измордован жизнью, что даже не пытался что-то с этим поделать, с голоду не умирал, и ладно. Кто-то посоветовал ему прийти ко мне, а я, положив руки ему на сердце, произнесла несколько специальных, обладающих властью слов, призывая силы изобилия, — и омары стали выстраиваться в очередь к его ловушкам.
Как-то вечером он принес мне несколько штук, чтобы продемонстрировать, что мои чары сработали. Мы засиделись допоздна, ели омаров, пили мое домашнее вино, а потом — не знаю даже, как это началось, — обнаружили, что танцуем, а танец, конечно же, наркотик, от которого тянет целоваться, и каким-то образом в ту ночь благодаря Хаунди в мои глаза вернулся смех. Может, я напустила на нас немного любовных чар — есть у меня один приворот, который всегда помогал, если я в этом нуждалась. И вот как мы живем сейчас, два десятилетия спустя: я создаю заклинания, помаленьку колдую и, когда удается, помогаю людям найти любовь, а он дарит мне себя, старого грубоватого бруклинца с колючими щеками и счастливым храпом. И приносит омаров.
По утрам я готовлю ему яйца-пашот и лосося, делаю фруктовые коктейли, богатые антиоксидантами, а в хлебе, которым я пеку, много зерна и проростков. А потом мы сидим солнышке на крыше слушаем, как шевелится под нами город, и чувствуем энергию жизни. Ну, я чувствую. Хаунди сидит рядом со мной, улыбается, как какой-нибудь Будда, хоть я и считаю, что в его теле нет духовных клеток. Может, потому вселенная и послала его мне: мы друг друга уравновешиваем. Вселенной нравится, чтобы все было сбалансировано.
Наверху хлопает дверь, и дом начинает свой день.
С лестницы доносятся голоса:
— Ты взял на кухонном столе свой ланч… и карандаш? Сегодня в школе последний день занятий, поэтому у тебя не будет продленки, так что вернешься домой на автобусе, а потом… ну, будем созваниваться. Хорошо?
— Я буду звонить тебе каждую неделю.
— Нет, каждый день, Сэмми, обещай мне. Каждый день!
Потом раздаются шаги, и по ступеням сбегают две пары ног — сандалии Джессики негромко шлепают по дереву, топают кроссовки Сэмми, и, проходя мимо моей двери, он, как обычно, задевает ее своим самокатом, якобы нечаянно, и Джессика говорит, что она старается отучить Сэмми от этого, но я всегда отвечаю, что, мол, ничего страшного. Это наш ритуал. Сэмми уезжает на весь день и хочет, чтобы я его проводила.
Я вскакиваю, иду к задней двери, распахиваю ее — и вот он стоит в коридоре, чудесный десятилетний мальчик с торчащими желтыми волосами и такой бледной, светлой кожей, что она кажется прозрачной в лучах света, падающего из окна моей кухни, и смотрит на мир сквозь очаровательные громадные круглые очки, которые ему безумно нравятся.
— Сэмми-и-и-и! — говорю я, и мы здороваемся кулачками, что непросто сделать из-за самоката у него в руках и большого рюкзака за спиной.
У стоящей рядом с ним Джессики утреннее выражение лица, говорящее о спешке, она, как обычно, жонглирует кружкой кофе, сумкой, ключами от машины и тысячей забот.
Сейчас она к тому же выглядит так, будто готова разрыдаться. Сегодня не только последний день учебного года — отец Сэмми, которого Джессика ненавидит, как только можно ненавидеть того, кого когда-то без всякой меры любила, впервые забирает сына на север, чтобы тот пожил с ним и его таинственной новой подругой. И причем на целый месяц. Так решил суд, Джессика боролась сколько могла, но именно в этот день этому суждено произойти. Узнав новость, она спросила меня, не согласимся ли мы с Хаунди встретиться с ее бывшеньким и передать ему Сэмми, потому что сама она боится свихнуться в процессе. Так что мы согласились помочь.
Сэмми говорит:
— Бликс! Бликс! Знаешь что? Когда я приеду от папы, то буду уметь играть на барабанах, представляешь?
— Что? Ты станешь еще круче, чем сейчас?! — восклицаю я, и мы с ним трижды хлопаем друг друга по ладони. — Ты научишься барабанить?
Он покачивается на пятках, улыбается мне и кивает:
— Я поеду в лагерь для барабанщиков.
Джессика закатывает глаза:
— Ладно-ладно, там видно будет. Эндрю много обещает, но мало делает.
— Ма-а-а-а-ам, — тянет Сэмми, — я поеду!
— Что ж, будем надеяться, — бормочет Джессика мрачно.
Бедняжка, на нее навалилось больше, чем она может вынести, в том числе измена мужа и странности сынишки. Она постоянно крутит кольца на пальцах и выглядит озабоченной. Я всегда шлю этой женщине энергию любви, бомбардируя ее маленькими любовными частичками, и наблюдаю, что при этом происходит; но, должна признать, пока все это неэффективно. Если хотите знать правду, я вообще думаю, что она из тех, кому нравится злиться на своего бывшего. Трудно найти место для любви, если человеку доставляет удовольствие гнев.
— Значит, так, Сэмми, мой мальчик, — говорю я, — мы с Хаунди встретим тебя на автобусной остановке, а потом до прихода твоего папы потусуемся у нас.
— Погодите, а мамы с нами не будет?
— Нет, пирожок мой сладкий. Сегодня только Хаунди, я и шоколадное печенье.
Он поворачивается к Джессике, смотрит на нее своими крохотными серьезными глазками и спрашивает:
— Это потому, что тебе слишком грустно со мной прощаться?
У нее становится такое лицо, что на нем можно разглядеть все до единой марширующие в голове мысли, сейчас их примерно пятьдесят семь, и по большей части они трагические.
— Я… мне сегодня работать допоздна, и я подумала, что Бликс может встретить твоего папу вместо меня. — Она теребит ключи, трет глаза, перевешивает сумку с плеча на плечо.
— Ничего, — говорит Сэмми и сует свою ладошку ей в руку, — я понимаю. Тебе будет слишком грустно видеть, как папа меня забирает. Но все будет о’кей, мам.
Понимаете? Именно в такие моменты мне хочется ворваться и искупать их в любви.
— Я просто… я хочу, чтобы ты спокойно уехал и был счастлив, — произносит она, — но…
«Нет, — мысленно говорю я и шлю ей сигнал замолчать. — Не говори, что ты не хочешь, чтобы он любил отца и его новую подружку больше, чем тебя».
Она откашливается, и наши глаза встречаются. Она на грани слез. Поэтому я подхожу и обнимаю их обоих, главным образом чтобы не дать ей сказать о своем страхе — она боится, что Сэмми не пожелает вернуться. Что из-за уроков игры на ударных и непривычного внимания отца и его подруги мальчику захочется остаться там навсегда. Что их общий с сыном мир, мир домашних заданий, печали и школьной рутины, не выдержит сравнения с месяцем в Беркшире, где будет озеро и лагерь барабанщиков.
Ах, любовь! Почему с ней всегда так сложно? Я живу на этой планете восемьдесят пять лет и все еще думаю, что вселенная могла бы выработать систему получше, чем это обескураживающее месиво, в котором мы вечно оказываемся.
Я целую Сэмми в нежную маленькую макушку и говорю, что мы с ним увидимся позже; я сжимаю предплечье Джессики — и они удаляются, но сперва Джессика оборачивается ко мне и одаряет полным слез взглядом, в котором читается: «Все пропало».
Я всегда транслирую Джессике любовь и свет, но Лола, которая живет по соседству и ведет счет, говорит, что негативные вибрации Джессики до сих пор побеждают мои усилия. Лола в шутку утверждает, что у нее есть в «Эксель» файл под заголовком «Человеческие проекты Бликс» и она может рассказать мне, как обстояли дела с каждым из этих проектов в любой из прошедших дней. Судя по этим цифрам, говорит она, в том, что касается Джессики, дела идут не слишком успешно, но это, конечно, ничего не значит, потому что, как я объяснила Лоле, все может совершенно измениться в один миг, стоит лишь измениться вибрациям.
