Игра ангела - Сафон Карлос Руис (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗

Чуть позже я попросил Исабеллу подождать у входа в лабиринт и один отправился в путь по тоннелям, сжимая в руках проклятую рукопись, уничтожить которую мне не хватило духу. Положившись на судьбу, я верил, что ноги сами принесут меня к тому месту, где я должен буду похоронить ее навсегда. Я блуждал по лабиринту, сотни раз сворачивал и решил в конце концов, что заблудился. И в тот момент, когда у меня появилась твердая уверенность, что я иду одной и той же дорогой в десятый раз, я наткнулся на вход в миниатюрный зал, где встретился со своим двойником в маленьком зеркале, том самом, где всегда можно увидеть взгляд черного человека. Я заметил просвет между двумя корешками из черной кожи и не раздумывая засунул туда папку патрона. Я собрался уходить, но вдруг, повинуясь непонятному чувству, вернулся и снова подошел к стеллажу. Я взял книгу, рядом с которой заточил свой манускрипт, и открыл ее. Я прочел пару фраз, и этого мне хватило, чтобы вновь услышать зловещий смешок за спиной. Я вернул книгу на место, взял наугад другой том и быстро пролистал его. Я снимал книги с полок одну за другой, в результате просмотрев десятки изданий, которыми был уставлен зальчик. Все они содержали вариации одних и тех же слов, те же мрачные образы бросали тень на их страницы, и тот же сюжет повторялся из книги в книгу, как отражение человека, который идет вдоль бесконечной галереи зеркал. Lux Aeterna.

Когда я вышел из лабиринта, Исабелла ждала меня, сидя на каких-то ступенях, с выбранной ею книгой в руках. Я присел рядом, и Исабелла склонила голову мне на плечо.

— Спасибо, что привели меня сюда, — сказала она.

И тогда я понял, что больше не вернусь в это удивительное место. И мне суждено видеть его во сне и лелеять в памяти воспоминания о нем, чувствуя себя счастливым от того, что мне довелось пройти по его коридорам и приобщиться к тайне. Я закрыл на минуту глаза, чтобы навечно запечатлеть этот образ в своей душе. Потом, не осмеливаясь вновь смотреть по сторонам, я взял за руку Исабеллу и направился к выходу, навсегда покидая Кладбище забытых книг.

Исабелла проводила меня до пристани, где дожидался корабль, которому предстояло увезти меня из этого города, прочь от знакомых мест и всего, что наполняло смыслом мою жизнь.

— Как, вы сказали, зовут капитана? — спросила Исабелла.

— Харон. [60]

— Не остроумно.

Я обнял ее в последний раз и молча посмотрел в глаза. По дороге мы договорились, что не будет ни прощаний, ни торжественных слов, ни обещаний. Я ступил на борт, когда колокола церкви Санта-Мария-дель-Мар отбили полночь. Меня приветствовал капитан Олмо, любезно предложив проводить в каюту. Я сказал, что предпочел бы остаться на палубе. Команда отдала швартовы, и корпус корабля медленно отделился от причала. Я занял позицию на корме, глядя, как удаляется город, омытый волной света. Исабелла стояла неподвижно, и мы смотрели друг другу в глаза, пока пристань не растворилась в темноте и великий мираж — Барселона — не канул в глубину вод. Один за другим огни города гасли в дали, и я понял, что уже начинаю вспоминать.

Эпилог

1945

Прошло долгих пятнадцать лет с той ночи, когда я бежал навсегда из города проклятых. В течение продолжительного времени я странствовал, будучи без рода и племени и не имея пристанища, как всякий приезжий иностранец. Я сменил сотню имен и занятий, и ни одно из них мне не принадлежало.

Я пропадал в огромных городах или, наоборот, в селениях таких маленьких, что там никто уже не имел ни прошлого, ни будущего. Нигде я не задерживался дольше, чем нужно. Скорее рано, чем поздно я снова обращался в бегство, внезапно, оставляя всего лишь пару книг и одежду с чужого плеча в унылых комнатах, где время не проявляло милосердия, а память жгла. Мои воспоминания стали зыбкими. Я годами учился жить в теле незнакомца, не знавшего, совершал ли он те преступления, которыми будто пропахли руки, и не потерял ли он разум, обреченный скитаться по миру, охваченному пожаром, который выдумал в обмен на деньги и обещание обмануть смерть, казавшуюся теперь сладчайшей из наград. Много раз я задавался вопросом, действительно ли пуля инспектора Грандеса, посланная мне в сердце, увязла в страницах книги, или это я умер тогда в кабине, висевшей в небе.

За годы странствий я стал свидетелем, как ад, сотворенный на страницах книги, написанной для патрона, обретал жизнь у меня на пути. Я тысячу раз убегал от собственной тени, всегда оглядываясь назад, пребывая в вечном страхе, что встречу ее за углом, через улицу или у изножья кровати в нескончаемые ночные часы, предваряющие рассвет. Я не поддерживал ни с кем знакомства достаточно долго, чтобы возник вопрос, почему я совсем не старею, почему на моем лице не появляются морщины, почему мое отражение в зеркале остается всегда таким же, как в ту ночь, когда я простился с Исабеллой на пристани в Барселоне, и ни минутой старше.

И наступило время, когда я уверовал, что в мире не осталось укромных мест, где я не побывал бы. Я так устал от страха, устал жить воспоминаниями и умирать от них, что поселился там, где заканчивается земля и начинается океан, который, подобно мне, никогда не стареет и встречает каждый новый рассвет таким же, каким был вчера.

Прошел год с тех пор, как я обосновался здесь, на краю земли, и вернул себе собственные имя и профессию. Я купил старую хижину на берегу. И этот скромный кров я делю с книгами, оставленными прежним владельцем, и пишущей машинкой. Мне приятно думать, что она могла бы быть той самой, на которой я напечатал сотни страниц, хотя не знаю, помнит ли кто-нибудь еще об этом. Из окна мне открывается вид на маленький деревянный причал, вдающийся в море. В конце причала пришвартован бот, продававшийся вместе с домом. Это всего лишь небольшая шлюпка, на которой я иногда выхожу в море и доплываю до того места, где начинается гряда подводных рифов, а берег почти исчезает из виду.

Я совсем ничего не писал, пока не приехал сюда. В первый раз, заправив лист в каретку пишущей машинки и положив руки на клавиатуру, я вдруг испугался, что не сумею составить ни одного предложения. В первую же ночь, которую я провел в хижине, я начал писать эту историю. Я работал до рассвета, как делал когда-то много лет назад, не зная пока, для кого я пишу ее. Днем я гулял по пляжу или садился напротив хижины на деревянный причал — мостик между небом и морем — и читал старые газеты, залежи которых обнаружил в одном из шкафов. Их страницы были полны описаниями войны и мирового пожара, который я выдумал для патрона.

И вот так, читая старые хроники времен воины в Испании, времен войны, разразившейся затем в Европе и мире, я внезапно решил, что терять мне, в сущности, нечего. Я хотел лишь одного — узнать, все ли в порядке у Исабеллы и помнит ли она меня. Или хотя бы узнать, жива ли она. Тогда я написал письмо на адрес старой букинистической лавки «Семпере и сыновья» на улице Санта-Ана в Барселоне. Я знал, что истекут недели или даже месяцы, прежде чем письмо дойдет до адресата, если это вообще когда-нибудь случится. В графе «отправитель» я подписался «Мистер Рочестер». Я знал: если письмо попадет к ней в руки, Исабелла догадается, от кого оно. И если ей не захочется, она может не распечатывать его и забыть обо мне навсегда.

Месяц за месяцем я описывал случившуюся со мной историю. Я снова увидел лицо своего отца и бегал на посылках в редакции «Голоса индустрии», мечтая однажды потягаться с великим Педро Видалем. Я вновь впервые встретил Кристину Сагниер и опять переступил в первый раз порог дома с башней, чтобы погрузиться в бездну безумия, поглотившую Диего Марласку. Я писал каждый день с полуночи до рассвета без перерыва, ощущая себя живым впервые с того дня, когда мне пришлось бежать из города.

Письмо пришло в июне. Почтальон сунул мне его под дверь, пока я спал. Оно было отправлено мистеру Рочестеру, а обратный адрес указан просто: «Книжный магазин „Семпере и сыновья“, Барселона». Несколько минут я метался по хижине, не отваживаясь вскрыть письмо. Наконец я вышел и сел на кромке берега, чтобы прочесть его. В конверте лежал листок бумаги и второй конверт, поменьше. На маленьком конверте, траченном временем, почерком, который я не забыл за прошедшие полтора десятка лет, было написано мое имя: «Давид».