Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна (читать книги полностью .txt) 📗
Вера смотрела на Серёжу (что за имя для взрослого человека, в самом деле? Всё равно что «Павлик» или «Дениска»), слушала, как похрапывает на заднем сиденье её возлюбленное дитя, и думала о том, что удача, вполне возможно, выглядит так: у неё рыжие, с сильной проседью волосы, серые и цепкие, как репейник, глаза и крупные руки, поросшие красноватыми – как на стеблях бегонии – волосками. Эти руки крепко держат руль и будут ещё крепче держать её, Веру.
– Почему вы так смотрите на руль? – спросил Серёжа. – Боитесь? Не надо, мы с Тамарочкой не подведём.
Вера вздохнула. Вопрос о машине Тамарочке и коте Песне оставался открытым – как финал романа, который автор никак не может окончить и поэтому оставляет дверь настежь: входи кто хочет! Кожистого кота Вера не сможет полюбить ни за какие коврижки, это однозначно, а звать машину по имени – попахивает если не дурдомом, то дурвкусом. И всё равно, это мелочи, такие ничтожные мелочи…
Бог никогда не был в мелочах и деталях, ведь за ними не увидишь всей картины.
Ещё один вопрос оставался открытым настежь – Вера привыкла стесняться своего тела и считала, что в её возрасте женщины значительно лучше выглядят в одежде, нежели в именинном костюме. А вдруг она покажется Серёже уродливой? А что, если он тоже, как все, влюбится в Юльку? А как отнесётся к этому Лара – слишком уж быстро она приняла к сердцу этого доктора, не случится ли вдруг трагедии в античном духе? Бедная Лара! Никаких представлений о будущем. Лишь однажды проговорилась, что будет сдавать бабушкину квартиру, после того как бабушка… ну, вы поняли. На днях дочь заявила, будто бы пишет рассказы – и Вера опасалась, что они окажутся чудовищно бездарными. Она приучила себя к мысли, что главный талант Лары – в отсутствии всяческих талантов, и даже та давняя история в Эрмитаже, когда дочь определяла картины «по запаху», увы, даже она оказалась такой же подделкой, как «шедевры» Славяна. Лара играла, Вера поверила. Мама мыла раму, Лара врала маме. Зачем? Сейчас уже не спросишь.
Как много вопросов, как мало ответов…
За пять километров от Тамарочки, подмигивающей поворотником в сторону переулка Встречный, Юлька сидела в гостиной своего красивого дома и смотрела, как Ереваныч шурует кочергой в камине. Копипаста не хотела разглядывать свою жизнь со стороны – и не старалась увидеть прошлое как цепь событий, которые привели её в этот день, в это мягкое кресло, к этой красивой керамической чашке с глинтвейном, который так изумительно варит эта гадина Люда.
В руке Юлька держала конверт – письмо от Вадима, которое вор оставил в портфеле Евгении. Кстати говоря, довольно странный вор – не взял ни планшетник, ни паспорт. Евгения, перед тем как заснуть, пробормотала какие-то оправдания для этого негодяя – что у него, наверное, большие долги, а в душе он очень хороший… Ничего, завтра Юлька вправит ей мозги, а если это не подействует, в ход пойдёт оружие массового уничтожения. Верка, если захочет, сможет внушить Евгении всё, что угодно.
Юлька покрутила конверт, покосилась на Ереваныча. Он так усердно сражался с дровами, что штаны его слегка сползли, обнажив дородную поясницу, густо покрытую черными волосами, и самое начало ягодичной складки, нежной, как у младенца.
– Плохо читать чужие письма? – спросила Юлька, глядя в упор на эту складку.
– Плоховато, – признал Ереваныч. – Но если невтерпёж – давай открою. Потом заклеим, будет как новый.
В письме не было ничего особенно таинственного – Юлька даже ощутила лёгкое разочарование, но вместе с тем и довольно болезненный укол зависти: как будто зонтиком ткнули в сердце!
Вадим писал старческим, паучьим почерком – и вправду серьёзно болел. Он прощался с Верой, объяснял, что чувствует вину перед ней – потому что действительно собирался сделать для неё авторское повторение, но почему-то не смог. Он даже начинал работу, есть холст с буквами ex-voto, но дело застопорилось по непонятным для него причинам. «Веристический», как он мрачно окрестил его, портрет, окончательно забуксовал и канул в Лету. «Девушка в берете» – его лучшая вещь, объяснял Вадим. Когда он умрёт, эта работа будет висеть в серьёзном музее (ещё решается, в каком), но Вадим не хочет уходить из этого мира, не завершив все дела, и поэтому посылает Вере некоторую компенсацию. И надеется, что она простит его и позволит уйти со спокойной душой. Вадим будет ждать ответа, он желает Вере Стениной всяческих благ, кланяется её родным и близким.
И ни слова о Юльке!
Ереваныч аккуратно заклеил конверт.
– Завтра отвезём Вере деньги, я уже всё приготовил. Только у меня к тебе большая просьба – не рассказывай ей про эту фигню в Москве. Скажем, что Евгения потеряла сумку, расстроилась, испугалась – дальше сама придумаешь, ты это хорошо умеешь. А с Евгенией я сам поговорю.
Юлька кивнула. Ереваныч был прав – Верка ни за что не примет от него деньги. Никто не любит Ереваныча, кроме неё, Юльки – на самом деле, конечно же, и она его не любит, но разве это имеет значение? Спокойствие и радость дороже всякой любви – тем более что в прошлом Юлька получала от любви одни лишь страдания. Валентин, Саша, Джон… Хорошо бы воспоминания сгорели в камине вместе с дровами, наконец-то побеждёнными кочергой Ереваныча.
Юлька не сомневалась в том, что Ереваныч, с его связями, обязательно отыщет вора – благо Евгения дала точное описание внешности. Чёрные волосы, карие глаза, небольшая бородка, на правой руке между вторым и третьим пальцами (она называла их по-музыкальному, как научили в детстве) родинка, а на пояснице – шрам, похожий на рыбий скелетик.
«Порода – доберман», – пролепетала дочь, засыпая.
Длинный февральский день уходил прочь вместе с дымом. Улетал в каминную трубу…
Вера Стенина стояла у окна своей кухни, морозное стекло было похоже на стакан из-под кефира. Она не видела, но знала, что именно в этот момент от подъезда отъезжает машина без заднего номера. На полу в ней остались мокрые следы Вериных сапог – Серёжа поглядывал на них улыбаясь. Вера смотрела ему вслед, ничего не видя, и внутри её трепетало новое чувство. Оно только-только появилось на свет и готовилось к своему первому крику – приветствию для целого мира.
Крик этот будет громким – не хуже, чем утром кричала Евгения.
