Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Телефон Колька отыскал по звуку. За дровами лежал. Звонил истерически и дребезжал. Колька вышел к озеру, размахнулся было, чтобы закинуть дурной аппарат на глубину, но тот замолчал вдруг, как существо живое, предчувствующее свой скорый конец.
А потом телефон зазвонил снова. Колька нажал на зеленую кнопочку и приставил ухо к трубке.
— Отец Филагрий! — почти кричал депутат. — Отец…
Столько боли содержалось в крике депутата, что схимник не выдержал.
— Алло…
— Дорогой вы мой! — обрадовался депутат. — Мне так плохо, так плохо!
— Что случилось?
— Зарядное устройство для телефона там же, за дровами!..
— Вы для этого мне позвонили?
— Господи, что я говорю!.. Душа моя погибла!
— Что случилось?
— Ах!.. Изменил… Изменил жене!.. Что же делать?
— Первый раз?
В трубке замолчали.
— Вы что же думаете, я вам буду по телефону грехи отпускать по три раза на дню?
— Зачем так утрировать!
— Всего хорошего!
— Подождите!.. Подожди…
Голос депутата прервался, так как Колька нажал на красную кнопку. Пошел, отыскал за дровами зарядное устройство и запустил его в темные ладожские воды. Вслед полетела и трубка.
«Вот, — думал схимник, — будет трезвонить на дне, а там рыба-кит спит…»
Проснулся однажды, и первой его мыслью было то, что «Спартак» сегодня в Лиге Чемпионов играет. Полежал, понежился, попредставлял, как «Спартаку» «Манчестер» настреляет, и подумал о том, что в России еще не скоро в футбол выигрывать начнут, потому что Родину не любят. Как Родину полюбим, так непременно Лигу выиграем… Колька представил себя нападающим «Спартака», как он выходит на ударную позицию и всаживает мяч в самую девятину…
На следующий день проснулся с переживаниями о проигрыше «Спартака», поел рыбы копченой и хотел было закинуть приемник в Ладогу. Но даже не замахивался. Привык к нему, как к родной вещи…
Назавтра пробудился от болей в желудке и почти целый день просидел над сортирнои дыркой, греша на рыбу.
«Вот ведь, если бы сам коптил, а то принесли угощенье», — злился Колька на очередной спазм…
А через неделю проснулся с мыслью, что за последние семь дней, пробуждаясь ото сна, ни разу не застал себя говорящим молитву. Молитвенный ручей пересох… Он тотчас свалился с кровати на колени и несколько часов кряду шептал под образами слова с глубоким смыслом, а потом вторую половину дня сидел как каменный, напуганный до истукана, ждал ночи, а когда она пришла, бухнулся в постель одетым, да не мог заснуть от страха, а потом, когда заснул, то через мгновение проснулся уже утром с осознанием того, что во рту только ужас, а молитвы нет!.. Он опять рухнул на колени перед ликом Всевышнего и закричал:
— Господи! Ответь мне! Господи!..
Но уши его оставались глухими, словно воском залитыми. Тогда он вскочил, схватил приемник и, красный от нервного припадка, кинул его в озеро. Затем утопил японский спиннинг, с легкостью опрокинул в воду генератор, оборвал в скиту электрические провода, а лампочку истоптал до пыли… Все из скита повыкидывал, оставил лишь то, с чем пришел на одиночество семь лет назад… Спросил:
— Слышишь меня, Господи?
А когда ответа не последовало, рухнул схимник на деревянный пол, завертелся ужом, оставляя в расщепленных досках клочья бороды, завыл, будто умирал, и головой об угол до крови бился. И так много времени прошло… А потом он лежал на полу и не двигался. Забывался на несколько часов, потом приходил в сознание и краем его отмечал, что нет в устах молитвы, нет!..
Через десять дней он поднялся на карачки и, обессиленный, повернул голову к Образу:
— Если не хочешь, Господи, признавать меня, если мой подвиг не удался и не заслуживаю я Твоей любви, то дай мне то, что каждому человеку обыкновенному выпадает. Дай, Господи, любви мне простой! Любви человеческой!.. Любви!..
После молитвы он напился воды и покинул скит. Пошел дорогою к монастырю и вскоре прибыл к его воротам. Встреченные послушники и вольнонаемные кидались к нему, прося благословения, но он, потупив взор, прошел мимо страждущих, не смея облегчить их души.
А навстречу схимнику поторопился отец Михаил, и затем они уединились в покоях настоятеля, где отец Филагрий представил иеромонаху просьбу о способствовании сделать заграничный паспорт.
— Зачем? — оторопел отец Михаил.
— В странствие ухожу, — ответил Колька. — На странствие Господь меня сподвиг… — и замолчал.
Более настоятель ни о чем не спрашивал схимника, оставил его жить в своих покоях, а сам отбыл в Санкт-Петербург, где с помощью митрополита не только паспорт выправил, а сделал Кольке шенгенскую визу и еще с пяток других, дабы ничего странствию не мешало…
Уже на пристани, прощаясь, настоятель сказал:
— И вы, отец Филагрий, уходите…
— Разве кто-нибудь еще ушел? — вяло поинтересовался Колька.
— Вы, верно, помните Вадика слабоумного? Мать у него хлебопека?..
— Он-то куда пропал?
Отец Михаил пожал плечами.
— Еще прошлой зимой сказал всем, что за красной водой поедет в Выборг, и исчез… Мы увидели след от велосипедных шин… Шли по льду, по следу, наткнулись на полынью. Отец Гедеон ноги замочил… И Михал Сергеич помер!
— Какой Михал Сергеич? — не мог припомнить Колька.
— Корова наша… От старости… Телку купили взамен, так теперь без молока живем!.. Где быка взять?..
Колька сел в катер, взревел мотор, и отец Филагрий понесся в прошлое…
Первым делом он кинулся в питерский аэропорт и уже через полтора часа сидел в такси, мчащемся к центру Москвы. От такси почти бежал к родному дому, а в мозгу будто стреляло из винтовки: «Надька, Надька!..»
Прыгал вверх через три ступени, так как дети катались в лифте, и, наконец, допрыгал до знакомой со школьной поры двери. Позвонил два раза в звонок, а у самого руки тряслись от волнения. Никак не мог предполагать, что так взволнуется душа.
Она открыла дверь и совершенно его не узнала. Смотрела вопросительно, все такая же худая, как селедка, с морщинками вокруг глаз и губ. Только не рыжая, крашеная в шатенку…
— Вам кого? — спросила.
— Надька, — пробасил он.
Она смотрела на него, пытаясь вспомнить, но было видно, что у нее ничего не получается.
— Это я, Колька…
Теперь она вспоминала, кто такой Колька, а когда вспомнила, охнула, прикрывая рот ладошкой.
— Писарев?
— Я…
Она оказалась не замужем и без детей. Быстро собрала на стол, и они сидели до позднего дня, вспоминая далекое детство.
— Помнишь Женьку? — спросила она, поморщившись после выпитой рюмки. — Ну, которая на фрезеровщицу училась?.. Ты сох еще по ней?
Колька кивнул.
— Живет в Арабских Эмиратах, — сообщила Надька. — Замуж вышла за араба! Четвертой женой взял, младшенькой! — и заржала хабалисто.
— А ты чердак помнишь? — спросил он.
Через минуту они, по-простецки раздевшись, оказались в кровати, и через тридцать секунд Колька пролился в Надьку передержалым семенем. Шестнадцать лет у него женщины не было!
Она не очень расстроилась. Лежала на животе, показывая Кольке блеклые веснушки на обвисшем заду.
— В тюрьме сидел? — спросила.
— Почти, — ответил он…
Она заснула, а он, полежав еще немного, полюбовавшись на Надькин рыжий зад, оделся скоро и неслышно затворил за собой дверь, унося в груди пустоту…
На улице виеромонахавечеру он увидел знакомую фигуру, ковыляющую с мусорным ведром к баку.
— Эй! — крикнул Колька. — Фасольянц, вы?!
Армянин обернулся, опираясь на палку, и увидел человека в рясе, с бурной растительностью на лице.
— Я Фасольянц, — ответил настороженно. Был совсем стариком и, казалось, плохо видел.
— А я Колька Писарев! Помните? В футбол играли? Вы судьей были?!
— Не помню, — пожал плечами армянин. — Про футбол помню, а про вас… Извините. Столько лет прошло.
— Говорили, что вас жена бросила и что вас парализовало потом?..
— Бросила было. И про паралич правда. Несколько лет в Кимрах гадил под себя. А потом она приехала и забрала меня домой. Отогрела. Теперь, видите, хожу…
