Нечестивец, или Праздник Козла - Льоса Марио Варгас (полная версия книги .txt) 📗
– Как поживаешь, дорогая Гуарина, ужасно рад тебя слышать. Ты ведь звонишь насчет сегодняшнего вечера, так? Не беспокойся, я пришлю за тобой машину. Точно в семь, если не возражаешь. Пожалуйста, напомни твой адрес.
– Или он провидец, или сошел с ума, не пойму, – сказала хозяйка дома, вешая трубку.
– А что будем делать до семи, Альфонсина?
– Молиться Пресвятой Деве Альтаграсии, – сказала та и перекрестилась. – Если calies придут раньше, то стреляй, только и всего.
Ровно в семь у дверей остановился сверкающий синий «Бьюик» с дипломатическим номером. За рулем сидел сам Франсиско Райньери. Едва Антонио Имберт сел рядом, он рванул с места.
– Я сразу понял, что звонят от тебя, потому что Гуарина и твоя дочь у нас дома, – сказал Райньери вместо приветствия. – Второй Гуарины Тессон в Сьюдад-Трухильо нет, так что это мог быть только ты.
Он был совершенно спокоен и даже улыбался, гуайабера на нем была свежевыглаженная, и пахло от него лавандой. Он отвез Имберта в дом на окраине, сделав большой крюк отдаленными улицами, поскольку на главных улицах и проспектах уже выставили заграждения и обыскивали машины. Не прошло еще и часу, как официально объявили о смерти Трухильо. Город охватили тревога и подозрительность, как будто ждали взрыва с минуты на минуту. Как всегда, элегантный, посланник не задал ему ни одного вопроса ни насчет убийства Трухильо, ни насчет его товарищей по заговору. Естественным тоном, словно речь шла о ближайшем состязании по теннису в Кантри-клубе, он заметил:
– При том, как все складывается, немыслимо, чтобы какое-то посольство дало тебе убежище. Да это и не помогло бы. Правительство, если правительство еще существует, ни с каким посольством не посчитается. Тебя вытащат силой, где бы ты ни находился. В этой ситуации тебе остается только одно – спрятаться. В итальянском консульстве у меня есть друзья, но там слишком суетливо: служащие, посетители. Но я нашел человека, совершенно надежного. Однажды я уже прятал у него Юйо Д'Алессандро, когда его преследовали. Он поставил одно условие: никто не должен знать, где ты, даже Гуарина. Ради ее же безопасности прежде всего.
– Разумеется, – пробормотал Тони Имберт, удивленный, что этот человек, с которым его связывали всего лишь приятельские отношения, так рисковал ради спасения его, Тони Имберта, жизни. Он был настолько ошарашен бесстрашным великодушием Кеко, что даже не сказал ему спасибо.
В доме Райньери он смог наконец обнять жену и дочь. Учитывая обстоятельства, они держались очень спокойно. Но, обняв Лесли, он почувствовал, что она дрожит всем телом. Он пробыл с ними около двух часов. Жена принесла ему маленький чемоданчик с чистым бельем и бритвенными принадлежностями. Имя Трухильо не было произнесено ни разу. Гуарина рассказала, что узнала обо всем от соседей. На рассвете их дом наводнили полицейские в форме и в штатском и весь его опустошили, разбив и развеяв по ветру все, что не смогли вывезти на двух грузовиках.
Когда пришло время, дипломат едва заметным жестом указал на часы. Он обнял и поцеловал Гуарину и Лесли и вышел следом за Франсиско Райньери через черный ход на улицу. Через несколько секунд маленький автомобиль с пригашенными фарами остановился перед ними.
– Всего хорошего, желаю удачи, – подал ему руку Райньери. – За своих не беспокойся. У них ни в чем не будет недостатка.
Имберт сел рядом с водителем. Водитель, молодой человек в рубашке с галстуком, но без пиджака, представился ему на безупречном испанском с мелодичным итальянским выговором:
– Меня зовут Кавальери, я – служащий итальянского посольства. Мы с женой сделаем все, что в нашим силах, чтобы вам в нашем доме было как можно лучше. Не беспокойтесь, там не будет посторонних глаз. Мы живем вдвоем. У нас нет ни кухарки, ни слуг. Моя жена обожает заниматься хозяйством. И мы оба любим готовить.
Он засмеялся, и Антонио Имберт подумал, что вежливость требует от него тоже засмеяться. Молодая пара жила на последнем этаже нового дома, неподалеку от улицы Махатмы Ганди и дома Сальвадора Эстрельи Садкалы. Сеньора Кавальери была еще моложе своего мужа – тоненькая девочка с миндалевыми глазами и черными волосами – и встретила его приветливо, с улыбкой, как старого друга семьи, который приехал провести с ними субботу-воскресенье. Она не выказала ни малейшего страха или неловкости оттого, что дает в своем доме приют незнакомому человеку, убийце верховного правителя страны, в поисках которого рыщут сотни солдат и полицейских. За шесть месяцев и три дня, что он прожил у них, ни разу ни один из них не дал ему почувствовать – при том, что он был очень чувствителен, а ситуация предрасполагала к тому, чтобы видеть и то, чего не было, – что его присутствие хоть в малой степени стесняло их. Знала ли эта пара, что рисковала жизнью? Несомненно. Они слушали и смотрели телевизор и подробнейшие рассказы о том, какой ужас вселяли проклятые убийцы в доминиканцев и как многие не только отказывали им в убежище, но и спешили на них донести. Они видели, как сперва попался Уаскар Техеда, которого перепуганный священник не просто подлым образом выгнал из церкви Санто Кура де-Арс, но отдал в руки СВОРы. Потом с подробностями рассказывали одиссею генерала Хуана Томаса Диаса и Антонио де-ла-Масы, как они ездили в такси по улицам города и как их выдали люди, у которых они просили помощи. А потом видели, как увели несчастную старуху, приютившую Ама-дито Гарсию Герреро, после того как убили его самого, и как толпа грабила и разоряла ее дом. Но эти сцены и рассказы не напугали чету Кавальери и не охладили их сердечности к нему.
Когда возвратился Рамфис, Имберт и приютившая его пара поняли, что заключение его будет долгим. Публичные объятия сына Трухильо и генерала Хосе Рене Романа сказали красноречивее слов: генерал предал и никакие военные не восстанут. Из своего маленького мирка, пентхауса Кавальери, он смотрел, как толпы людей часами выстаивали в очереди, чтобы отдать последний долг Трухильо, и на экране телевизора видел свою собственную фотографию вместе с фотографией Луиса Амиамы (с которым не был знаком) под объявлением, обещавшим сначала сто тысяч, потом двести и, наконец, полмиллиона песо тому, кто выдаст его местонахождение.
– Ха, песо так падает, что это уже невыгодное дельце, – заметил Кавальери.
Постепенно жизнь вошла в колею. У него были отдельная комнатка, кровать и тумбочка, на которой горела лампа. Он вставал рано и около часу делал отжимания, наклоны, бег на месте. Завтракал с хозяевами дома. После долгих споров он все-таки добился, что ему разрешили помогать убираться в квартире. Подметал пол, убирался с пылесосом, метелочкой из перьев сметал пыль с мебели и иных предметов, и это стало его долгом и занятием, которому он предавался сосредоточенно и даже с удовольствием. А вот к кухне сеньора Кавальери его не подпускала. Она готовила очень хорошо, особенно -лапшу и спагетти, которые подавала два раза в день. Макароны он любил с детства. Но после того шестимесячного заключения он уже, наверное, никогда в жизни не сможет есть ни лапшу, ни спагетти, ни равиоли, ни какую иную разновидность этого итальянского блюда.
Покончив с домашними обязанностями, он читал, читал часами. Раньше он не был большим любителем этого занятия, но за полгода заключения пристрастился к чтению. Книги и журналы оказались лучшей защитой от тоски и уныния, в которые его повергали заключение, рутина и неопределенность.
Лишь когда по телевидению сказали, что комиссия ОАГ прибыла, чтобы встретиться с политическими заключенными, он узнал, что Гуарина уже несколько недель находилась в тюрьме, так же как и жены его товарищей по заговору. Хозяева дома скрывали от него, что Гуарина была арестована. А через несколько недель они, радостные, принесли ему счастливую весть: ее выпустили на свободу.
Чем бы он ни занимался – вытирал ли пыль, мел ли пол или убирался пылесосом, – он ни на минуту не расставался со своим «кольтом» 45-го калибра. Он решил бесповоротно: поступит так, как поступили Амадито, Хуан Томас Диас и Антонио де-ла-Маса. Живым он им не дастся, умрет сражаясь. Гораздо достойнее умереть, сражаясь, чем подвергнуться унижениям и пыткам, придуманным извращенными умами Рамфиса и его подручных.