Безутешные - Исигуро Кадзуо (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
– Акушерство стало скучнейшей областью. Не то что в те времена, когда я учился.
– Простите, – вмешался я. – Я нашел вот это.
– Ага, – воскликнул хирург, оборачиваясь. – Спасибо. А с мистером Бродским вы поговорили? Отлично.
Внезапно я вознегодовал, что меня втянули в это дело, и, оглядев лица собравшихся, произнес немного раздраженно:
– Неужели в этом городе ничего не предусмотрено на случай подобных происшествий? Вы говорили, что вызвали «скорую помощь»?
– Вызвали, около часа назад, – отозвался Джеффри Сондерс. – Из вон той кабины. К несчастью, машин сейчас не хватает по причине большого события в концертном зале.
Я посмотрел туда, куда он указывал, и обнаружил, что в самом деле немного в стороне от дороги, на самой границе лесной тьмы, стоит телефонная будка. При ее виде мне вдруг вспомнилось неотложное дело, мне порученное, и я подумал, что, позвонив Софи, я не только смогу ее предупредить, но и получу указания, как к ней добраться.
– Простите, – пробормотал я, шагнув в ту сторону. – Мне необходимо сейчас же позвонить по очень важному делу.
Я добрался до опушки и вошел в кабину. Роясь в карманах в поисках монеток, я видел через стекло, как хирург, тактично пряча за спиной ножовку, приближается к распростертому на земле Бродскому. Джеффри Сондерс и остальные беспокойно жались друг к другу, опустив глаза в кружки или себе под ноги. Хирург повернулся и что-то им сказал, и двое мужчин – Джеффри Сондерс и молодой человек в коричневой кожаной куртке – с неохотой подошли к нему. Несколько секунд троица стояла неподвижно, мрачно созерцая Бродского.
Я отвернулся и набрал номер. Раздались гудки, потом послышался сонный, слегка встревоженный голос Софи. Я глубоко втянул в себя воздух.
– Послушай, – сказал я, – ты, кажется, не понимаешь, что я сейчас просто разрываюсь на части. Думаешь, мне легко? Времени осталось всего ничего, а я еще не начал осматривать концертный зал. Вместо этого я занят чужими поручениями. Думаешь, мне легко сегодня? Понимаешь, что для меня значит этот вечер? Мои родители приезжают на концерт. Это свершилось! Наконец они приедут! Может быть, сию минуту они уже там! И смотри, что происходит. Была у меня возможность подготовиться? Дудки, вместо этого я получаю одно поручение за другим, прежде всего эти дурацкие вопросы и ответы. Веришь ли, в зал притащили электронное табло! Чего они от меня ждут? Они ничем не смущаются, эти люди. Чего они хотят от меня, в самый важный вечер в моей жизни? Но люди всюду одинаковы. Их запросам нет предела. Не удивлюсь, если они сегодня меня освищут. Им не понравятся мои ответы, и они заулюлюкают, и что тогда со мной будет? До инструмента просто дело не дойдет. Или мои родители повернутся и уйдут, как только поднимется гвалт…
– Послушай, успокойся. Все будет хорошо. Никто тебя не освищет. Ты всегда говоришь, что публика тебя освищет, но до сих пор никто, ни один человек за все эти годы ни разу не свистнул.
– Ты, видно, не понимаешь, о чем я говорю? Этот вечер не чета другим. Мои родители приезжают. Если сегодня публика меня освищет, это будет… это будет…
– Да не освищут они тебя, – вновь прервала меня Софи. – Ты говоришь так каждый раз. Звонишь с разных концов земли и повторяешь то же самое. Перед каждым концертом. Они меня освищут, они меня раскусят. И что бывает? Через несколько часов ты звонишь снова, успокоенный и довольный собой. Я спрашиваю, как прошло выступление, а ты вроде бы немного удивляешься, зачем я вообще задаю этот вопрос. «О, прекрасно», – отвечаешь ты. Всегда говоришь что-то в этом духе, а потом переводишь разговор на другие темы, словно концерт не стоит и упоминания…
– Погоди минуту. О чем это ты? О каких телефонных звонках? Ты хоть понимаешь, чего они мне стоят? Иной раз у меня дел выше головы, но я все же выкраиваю в расписании несколько минут, чтобы только узнать, в порядке ли ты. И чуть ли не каждый раз ты опрокидываешь на меня целый ушат своих проблем. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я тебе жалуюсь…
– Какая разница, речь не о том. Я стараюсь доказать, что сегодняшний вечер пройдет как нельзя лучше…
– Тебе легко говорить. Ты как все они. Воображаешь, будто это ничего не стоит. Думаешь, мне нужно только явиться в зал, а все остальное происходит само собой… – Внезапно мне вспомнился Густав, лежащий на матрасе в пустой артистической уборной, и я мигом смолк.
– В чем дело? – спросила Софи.
Несколько мгновений я собирался с мыслями, потом произнес:
– Вот что. Я должен тебе кое-что сказать. Плохие новости. Мне очень жаль.
Софи на другом конце провода молчала.
– О твоем отце, – продолжал я. – Ему нездоровится. Он в концертном зале. Тебе нужно немедленно туда ехать.
Я снова сделал паузу, но Софи не произнесла ни звука.
– Он держится молодцом, – добавил я. – Но тебе нельзя медлить. Бориса тоже возьми. Собственно, потому я и звоню. У меня машина. Я еду за вами.
Молчание в трубке, казалось, никогда не кончится. Затем Софи отозвалась:
– Прости за вчерашний вечер. Я имею в виду галерею Карвинского. – Она помедлила, и я думал, что снова наступит затяжная пауза. Но в трубке вновь послышался ее голос: – Убожество. Я говорю о себе. Только не разубеждай меня. Я произвела жалкое впечатление. Не знаю, в чем дело, в подобных обстоятельствах я не умею себя вести. Приходится это признать. Я не могла бы сопровождать тебя из города в город и выполнять светские обязанности. Мне это недоступно. Прости.
– Какое это имеет значение? – сказал я мягко. – Я уже забыл, что там было вчера в галерее. Не все ли равно, какое впечатление ты произвела на подобную публику? Это ужасные люди, все без исключения. А ты там была самой красивой из женщин.
– Не может быть, – внезапно засмеялась она. – Я сейчас как ободранная ворона.
– Но ты прелестно старишься.
– Фу на тебя! – вновь хохотнула она. – Как ты смеешь так говорить?
– Прости. – Я тоже засмеялся. – Я хотел сказать: ты вовсе не изменилась. По тебе ничего не заметно.
– По мне ничего не заметно?!
– Не знаю… – Я сконфуженно хмыкнул. – Может, ты выглядела осунувшейся и страшной. Я уже не помню.
Софи снова рассмеялась и замолкла. Когда она заговорила, голос ее звучал серьезно:
– Но это было убожество. Куда мне с такими данными путешествовать с тобой по свету!
– Послушай, я обещаю, что сокращу свои разъезды. С сегодняшнего дня, если все пройдет удачно. Кто знает, может, и получится.
– А я прошу прощения, что до сих пор ничего не подыскала. Обещаю: в ближайшее время я что-нибудь для нас найду. Очень удобное и уютное.
Я не сразу нашелся, что ответить, и несколько мгновений мы оба молчали. Потом послышался ее голос:
– Тебя в самом деле не оттолкнуло то, как я вчера держалась? И как я всегда держусь?
– Ничуть. Мне абсолютно все равно, как ты ведешь себя на публичных сборищах вроде этого. Делай все, что тебе вздумается. Какое это имеет значение? Ты одна стоишь больше, чем целая комната таких, как они.
Софи не отозвалась. Помедлив, я продолжил:
– Это отчасти и моя вина. Я говорю о доме. Нечестно было с моей стороны полностью свалить поиски на тебя. Теперь, быть может, если вечер пройдет удачно, мы возьмемся за дело совсем иначе. Начнем искать вместе.
Молчание в трубке продолжалось, и я на секунду подумал, что Софи ушла. Но она произнесла далеким, отрешенным голосом:
– Мы непременно в скором времени что-нибудь найдем, правда?
– Да, конечно. Мы будем искать вместе. Борис тоже. Найдем обязательно.
– Ты скоро приедешь, верно? Чтобы отвезти нас к папе?
– Да, да. Буду торопиться изо всех сил. Так что готовьтесь, вы оба.
– Да, хорошо. – Ее голос по-прежнему звучал тихо и вяло. – Я разбужу Бориса. Да, хорошо.
Когда я выходил из телефонной будки, мне почудились на небе явственные признаки рассвета. Бродского окружала толпа, и, подойдя поближе, я разглядел хирурга, который стоял на коленях и орудовал ножовкой. Бродский, казалось, относился к этой процедуре вполне спокойно, но когда я достиг машины, издал Душераздирающий крик, эхом пронесшийся между деревьев.
