Роман - Миченер Джеймс (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Здесь Эмма остановилась и прижала пальцы к глазам:

— Я была в ужасе от того, что он говорил, мне представилось, что он летит головой вниз с этого натуралистического обрыва. Но такова его участь, и мне приходится разделять ее. Поэтому я спросила, что у него на уме и как в этом возрасте он представляет себе новые пути. «Мне бы хотелось показать, — пояснил он, — как закостеневшая в своем привычном укладе жизни немецкая провинция могла воспитать убийцу. Никаких развернутых описаний, формальный введений. Как в пьесе. И, уж конечно, без нудных объяснений, растягивающихся на целые главы. Сцены должны стремительно сменять друг друга, а диалоги будут наполовину короче, чем это было у меня раньше».

— Что вы ему на это ответили? — спросила я, и она сказала:

— Хотя я предвижу, что такая резкая ломка стиля в его возрасте может закончиться лишь катастрофой, я знаю, что не останусь безучастной к его новому начинанию. Поэтому я подошла, обняла его и сказала, что он не обязан писать, как молодые. Он слушал, кивал, а затем добавил: «Но проблема здесь глубже. Когда я читаю их вещи, я нахожу их блестящими, но никто из них не знает, как надо строить рассказ, чтобы он жил и звал читателя за собой. Мне бы хотелось объединить их новые подходы со своими старыми. Это могло бы произвести фурор». И я отвела взгляд в сторону.

ВТОРНИК, 31 ДЕКАБРЯ, 1991 г. Во время прогулки с Йодерами по празднично украшенному городу, где на каждом шагу нас приветствовали друзья и знакомые, Лукас попросил нас: «Подождите минутку» — и бросился в магазин канцелярских товаров.

Вскоре он вышел оттуда с двумя небольшими записными книжками.

Увидев их, Эмма воскликнула:

— Лукас! Ты купил их для работы над романом! — И, повернувшись ко мне, объяснила: — Ему не терпится начать новый роман в новом стиле.

Не желая быть свидетельницей семейной перебранки, я отстала от них на входе в наш маленький гастроном с забавным названием «Суперетт» и, видя, как они схватили две тележки, для того чтобы сделать свои новогодние покупки, сказала себе: «Ты только посмотри на эту парочку! Судя по тому, что мне говорила Ивон, они заработали в этом году больше трех миллионов долларов. Но им не приходит в голову, что они могут позволить себе прислугу. Приходящую уборщицу раз в неделю — да. А вот повара, вторгающегося в царство Эммы на кухне, — никогда в жизни!»

Возвратившись домой, я помогла Оскару и горничным завершить приготовления к встрече гостей, которые вскоре нагрянули со своими соболезнованиями в связи со смертью моего внука. Я тепло приветствовала каждую пару, искренне радуясь нашей дружбе, но, когда некоторые из них стали говорить о том, как они возмущены тем, что совершил отпрыск Фенштермахеров, дала им понять, что этот неандерталец меня больше не интересует.

— Я делала все, чтобы помочь найти и разоблачить его, но мною никогда не двигала жажда мести. Скорее, это была потребность узнать, кто сделал это и почему. Сегодня я не жажду, чтобы его посадили на электрический стул, даже если это предусмотрено законодательством Пенсильвании.

К четырем часам гости разошлись. Я не спеша приняла ванну и с нетерпением стала ждать тех, кого я называла окружением Тима и с кем собиралась после скромного ужина встретить Новый год. Ивон Мармелл, Дженни Соркин и профессор Стрейберт были дороги мне, и, когда они пришли, я обняла каждого из них, особенно нежна была я с Дженни — словно она моя дочь или внучка.

В десять часов вечера в уютной обстановке тесной от книг библиотеки я предложила легкий французский ужин и извинилась:

— Это, конечно, ничто в сравнении с тем, что мы ели в «7+7», но в следующем году нам всем предстоит работа, а ужин, который был там, способен вывести человека из строя до самого марта. — Однако к концу ужина, чтобы повеселить гостей, я позвонила в звонок, и две официантки, которым помогал Оскар, внесли на десерт три огромных пирога, закупленных накануне в «7+7», — яблочный, тыквенный и миндальный, — и относительно скромный ужин получил истинно немецкое завершение.

Когда мы вернулись в «Большую комнату», разговор опять зашел о литературе.

— Я все раздумывала, — начала я, — о тех великих, которые рано ушли из жизни. О Чаттертоне, Китсе и своем любимом Кристофере Марло. Какой это был удивительно одаренный человек, он написал за свои двадцать девять лет очень мало, но осветил огнем гения все, к чему прикасалась его рука. Многими своими строчками он превзошел даже Шекспира.

— Что-то не верится, — засомневался Стрейберт.

Я послала горничную за тетрадкой, где у меня была выписана одна из бессмертных строчек Марло: «Так вот краса, что в путь суда подвигла и Трои башни гордые сожгла!», [20]а ниже приводился неуклюжий перепев Шекспира: «Как, неужели это личико прелестное причиной стало поруганья Трои?»

— Я посрамлен вместе с Шекспиром, — сдался Стрейберт.

— Но одно из трехстрочий Марло, — продолжила я, — преследует меня со времен моей учебы в колледже. Мы ставили на сцене «Трагическую историю доктора Фауста», и все молодые женщины оплакивали его смерть:

— Последняя строка на самом деле звучала так: «…в мудрой душе человека», но я в эти дни ее видоизменила, чтобы было более созвучно моей душе…

Я представила, как Марло убивают в пьяной драке, и спросила:

— Кем он мог бы стать, если бы ветка не была срублена?

— Кто? — спросила Дженни. — Марле или Тимоти?

— Я не знаю точно, кого я сейчас… имела в виду.

— Вы можете быть уверены, миссис Гарланд, что Тимоти было уготовано судьбой сыграть великую роль в своей области….

— Вы искренне верите в это, Дженни?

— Да. Работа над заключительными страницами «Диалога» убедила меня в этом. Я знаю, что он был близок к тому, чтобы самым неожиданным образом отойти от обычной манеры повествования. — Сказав это, молодая писательница извинилась, что ей пора уходить: — Я обещала своим студентам, оставшимся в городке, присоединиться к их новогоднему пивному кутежу.

Вскоре мы услышали, как под колесами ее автомобиля зашуршал гравий. Когда звук затих, Ивон сказала:

— Вы не можете представить себе, Карл, каких успехов эта молодая женщина добилась в третьем варианте своей рукописи. Но больше всего меня заставляют верить в ее будущее та свобода и естественность, с которой она использует сравнения и метафоры.

В подтверждение этого она показала нам несколько страниц рукописи, на которых карандашом были легко помечены понравившиеся Ивон фразы и предложения: «Взбешенная, как мамаша, которая силится протиснуть троих малолеток сквозь вращающиеся двери», «Он был бы неоценимым помощником Ганнибалу, когда тот пытался перетащить своих слонов через Альпы» — это было описание второго тренера из Небраски; или: «Он все всегда откладывал до следующего понедельника» — так она пришпилила заносчивого полузащитника, который никогда не попадал по воротам.

— Боюсь, что я относился к ней с предубеждением, — признался Стрейберт. — Дженни представлялась мне лишь источником дурного влияния на Тимоти.

А я видела в ней его спасение. Но в этот вечер я не стала возражать против ее ухода, потому что хотела поговорить со Стрейбертом и Ивон о том, что касалось только нас:

— У нас так много общего. Все мы теряли тех, кого любили. Я трижды: моего мужа, мою дочь, моего внука. Вы, Карл, дважды — ирландца-профессора, с которым встречались в Греции, а теперь — Тимоти. Вы, Ивон, того одаренного молодого человека, который умел рассказывать, но не умел написать.

— Откуда вы все это знаете? — недоуменно воскликнула Ивон, и Карл отозвался ей в тон:

— Да. Вы просто Пинкертон.

— Приходилось быть внимательной к тем, кого мой внук избрал в качестве своих наставников. Его выбор был правильным — мне нравятся обожженные жизнью ветераны. — После паузы я продолжила: — Вначале я опасалась вас, Карл. Вы могли очень дурно повлиять на моего внука, но, к счастью, подвернулась Дженни, которая увлекла его на более безопасный путь. И вас я тоже побаивалась, Ивон. Вы представлялись мне слишком сухой, о таких студенты говорят: «Ловкая, но бездушная еврейская интеллектуалка». Но то, как вы пестовали своего друга-писателя, стало для меня одним из лучших любовных романов последнего времени. Так что по части душевных мук вы для меня как брат и сестра. Поэтому я предлагаю вспомнить тот разговор, который мы прервали несколько недель назад. Карл, собираетесь ли вы возвратиться в Дрезден? И если да, то на каких условиях? — Он сидел, задумавшись, а я за десять минут до полуночи включила телевизор и, когда истекали последние мгновения 1991 года, сказала: