Пирамида - Бондаренко Борис (чтение книг txt) 📗
— Но в конце концов вы все-таки поняли…
— И что же? Ты предлагаешь ждать, когда поймут другие? А когда это будет — ты знаешь? Ты думаешь, эта статья — все? Нет, голубчик, это только начало, сигнал к атаке. Теперь на тебя набросятся все кому не лень. И шишки посыплются крупные. И не получится ли так, что твои идеи будут надолго погребены под кучами словесного мусора?
— Что же вы предлагаете?
— Прежде всего — ты должен начисто выкинуть из головы эти непротивленческие идеи. Драться придется, дружок, драться… — Александр Яковлевич успокоился и сел за стол. — И драться в первую очередь именно тебе, а мы в этой заварухе — твои верные помощники, но не больше. Алексею впору со своими болезнями справиться, а я… — Александр Яковлевич помолчал и спросил: — Ты знаешь, сколько мне лет?
— Семьдесят два.
— Увы, почти семьдесят три… — Александр Яковлевич грустно улыбнулся. — И сколько я, по-твоему, еще проживу? Десять лет? Наверняка нет. Пять? И это сомнительно. Я дал себе три года, и, поверь, буду считать, что мне повезло, если удастся прожить этот срок с ясным умом, не впадая в старческий маразм, как тот же Михайловский. А у меня еще очень много дел, Дима… Надо закончить свою работу, надо подыскать себе преемника, привести в порядок архив, надо, в конце концов, съездить на родину, побродить по старым местам, даже, черт возьми, перечесть старые письма, но на это времени уже вряд ли хватит… Так что большой помощи ждать от меня не надо. Разумеется, если приспичит, я брошу все и займусь твоими делами, но, конечно, не ради любви к тебе, а ради твоих идей. Но это на крайний случай, и дай-то бог, чтобы этого крайнего случая не было. Так что — хочешь не хочешь, а придется тебе засучить рукава и помахать кулаками. А мы уж с Алексеем рядышком, на подхвате… Так, что ли? — Александр Яковлевич подмигнул Дубровину. — Где надо — не погнушаемся и своими титулами тряхнуть, а их у меня побольше, чем у Михайловского; понадобится — и власть употребим, а она у меня пока что тоже немалая… Но это, так сказать, антураж, а черновую работу тебе придется самому делать.
— Не знаю, как это у меня получится.
— А мы поможем.
— И с чего я должен, по-вашему, начинать?
— Вот это уже деловой разговор, — повеселел Александр Яковлевич. — Во-первых, надо решать с твоей лабораторией. Когда думаешь приступать к руководству?
— Сегодня, — сказал Дмитрий.
Александр Яковлевич подозрительно посмотрел на него, нажал на кнопку звонка и сказал вошедшей секретарше:
— Анна Михайловна, подготовьте приказ на Кайданова.
Когда секретарша вышла, он признался:
— А мы с Алексеем, откровенно говоря, приготовились метать по этому поводу громы и молнии. Он — громы, а я — молнии…
— И чего я тогда торчал здесь? — недовольно спросил из своего угла Дубровин.
— Ладно, не ворчи… Это, в общем-то, главное, из-за чего я тебя вызывал. Сегодня у нас четверг, так?
— Да.
— Так вот, друзья мои, давайте-ка послезавтра вечерком соберемся у меня дома и попробуем набросать план антикампании по защите хилого новорожденного дитяти, мать которого — истина, отец — Кайданов, а восприемники — рабы божьи Алексей и Александр… Идет?
— Идет, — сказал Дубровин, вставая.
Поднялся и Дмитрий, но Александр Яковлевич сказал:
— Подожди, распишешься на приказе. Не приезжать же из-за этого еще раз. Времени у тебя теперь будет мало.
Дмитрий сел и спросил:
— Александр Яковлевич, а вы знаете этого Михайловского?
— Разумеется.
— Хорошо?
— Не столь хорошо, сколь давно. Лет этак… — Александр Яковлевич помолчал, припоминая, — сорок шесть или сорок семь.
— Неужели он ничего не понял в моей статье?
— Похоже, что так.
— Но как же это возможно? — с недоумением спросил Дмитрий. — Все-таки он академик…
— Как видишь, возможно. К сожалению, научные титулы даются пожизненно.
— А что он за человек?
— Да как тебе сказать… Когда-то был очень неплохим физиком и вполне заслуженно получил все свои титулы и звания. А что дальше с ним случилось, можно только гадать. То ли достиг своего потолка, то ли еще что, но лет пятнадцать назад он вдруг совершенно перестал воспринимать какие-либо новые идеи. И даже, как видишь, предпочитает бороться с ними… Случай, конечно, не самый типичный, но, к сожалению, и не столь уж редкий. И это не первый его демарш… Но на сей раз неуважаемый Василий Иванович явно дал маху. — Александр Яковлевич покачал головой. — И мы тоже, между прочим. Если бы в этом же номере была и наша коллективная статья, вряд ли Михайловский стал бы так писать. А может, и вообще промолчал бы…
Секретарша принесла отпечатанный приказ, Александр Яковлевич подписал его и пододвинул Дмитрию; он, не читая, расписался, и Александр Яковлевич улыбнулся.
— Что-нибудь не так? — спросил Дмитрий.
— Да нет, все так… Мне потому смешно, что ты даже не посмотрел, какой тебе оклад положен.
— Какой? — озадаченно спросил Дмитрий, даже не подумавший о том, что оклад может измениться.
— Не скажу. Будешь получать — сам увидишь… Ладно, идите. Жду послезавтра, часикам к семи.
78
Возвращались они вдвоем, на той же машине. Дубровин насмешливо хмыкнул:
— Однако, отделал тебя старик… И поделом.
— Я уже сам хотел идти к тебе.
— Да, дождешься тебя… А на статью плюнь. Этот Михайловский просто старый маразматик, правильно о нем Александр Яковлевич сказал. От практических дел он уже отошел, всерьез его давно никто не принимает. Так что и серьезных последствий эта писанина иметь не будет.
— А несерьезных?
— А несерьезные будут, конечно. В частности — шушуканья за твоей спиной и мысленные указывания пальцем. А то и реальные.
— Это не самое страшное.
— Не самое, конечно, но все же неприятно. По себе знаю.
— Тебя тоже так потчевали?
— Не так, но похоже.
— Все-таки немного странно… Какая-то почти детская озлобленность, как будто я лично оскорбил его.
— Так оно и есть, — невозмутимо сказал Дубровин. — Он как раз из тех, кто любой выпад против своей работы принимает именно как личное оскорбление. А кроме того, тут, вероятно, и счеты с журналом. Когда-то Михайловский был членом редколлегии и однажды пытался бурно протестовать против опубликования какой-то статьи. Его почти никто не поддержал, статью напечатали, и Михайловский демонстративно вышел из журнала. Так что, как видишь, оснований злобствовать у него предостаточно.
— Что значит предостаточно? Можно подумать, что ты считаешь это естественным.
— Не естественным, конечно, но и ничуть не удивительным. Старик трижды прав — наукой, как и прочими делами, занимаются живые люди, каждый со своим комплектом достоинств и недостатков. И не у всех эти комплекты выглядят так идеально, как у нас с тобой.
— Издеваешься?
— Немножко, — серьезно сказал Дубровин. — Но отчасти говорю правду. Ты думаешь, мне было очень приятно, когда я сообразил, что твоя работа вынуждает меня почти полностью изменить мои планы? Как бы не так!
— Однако же ты не только не стал сопротивляться, но и поддерживаешь меня?
— А что мне остается делать? Что толку… это самое… против ветра? Намочишь и штаны и репутацию. Я не настолько глуп, чтобы позволить амбиции взять верх над доводами логики. Да и вообще над чем-либо.
Дмитрий улыбнулся:
— Только этим и объясняется твоя поддержка?
— А с чего ты взял, что я тебя поддерживаю? Я себя продвигаю. Разумный симбиоз. Я просто воспользовался удобным случаем, и вот результат: благодаря тебе я стал начальником отдела…
— Как будто ты раньше не мог им стать, — сказал Дмитрий, отлично зная, что Дубровин уже несколько раз отказывался от этого назначения.
— Ну, мало ли я когда-то кем-то мог стать… А через пару лет мы выдадим такое, что все ахнут. Лавры, как начальнику, опять же достанутся мне. А ты как был бесхребетным гнилым интеллигентом, так и останешься им.
— А ну тебя… Слушай, Алексей Станиславович, — осторожно начал Дмитрий, — ты вроде собирался на время операции оставить отдел на меня.
