Беглец из рая - Личутин Владимир Владимирович (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
«... Приходится признать, что человек, даже самый благородный, постоянно находится на грани творения зла, если он ощущает меру зла и контролирует его, то зло как бы находится на вязке, ему нет простора, но даже одна лишь мысль о возможности злодеяния тайно подтачивает и самую благородную душу, и по той причине она порою бывает необъяснимо взбудораженной. И человек непонятно отчего вдруг боится самого себя, он как бы неподвластен себе, будто уже отдался под чужую власть. И другая опасность хранится в этом сосуществовании со злом. Человеку, постоянно думающему о зле, порой невольно хочется сделать его, чтобы узнать зло в его истинном обличье, во всей глубине, тем самым как бы освободиться от него, как от навязчивой хвори, и, поддавшись чарам, безумец творит злодеяние, а познав бездну, обреченно падает во тьму. Наверное, каждый человек в любое мгновение способен на зло, и это так же естественно для природы человеческой, как и творение добра. Из природы, создавшей нас криводушными, нам не вырваться, как бы мы, наивные, не желали того... И отсюда вековечная борьба в человеке с переменным успехом. Но ведь многие же не творят зла, хотя и размышляют о нем? Что-то же удерживает добрых людей у края пропасти, неумолимо вяжет руки, не дает подпасть под магнитное бесовское поле и уподобиться беспомощной металлической пылинке? Да все зависит лишь от того, не развеял ли ты совесть свою... Ибо в ком есть совесть, в том живет страх Господень, есть стыд и любовь... И когда власть имущие замышляли нынешнюю систему сбоев, чтобы изгнать божеское из души, то они полагали, что всяк человек способен пойти на подлость, грязцу и месть, и этими пороками, этим очарованием злом можно повязать всех, как круговой порукой, в слитную нерассуждающую ватагу... А совесть нет-нет и воспрянет в самом-то бесстыжем, конченом человеке и вдруг задаст необъяснимой тревоги всей бесовской орде, и тогда начинается вселенский вой, и вспыхивают спотычки там, где все вроде бы продумано, и самые близкие закоперщики становятся неутомимыми врагами... Ну я-то, предположим, бежал от дворцовых дверей быстрее лани, со мной все ясно, невелик был и прыщ... Но вот охранник президента, давно ли готовый рвать волчьими зубами любую шею, готовый жертвенно заслонить барина от пули, встать под нож, бросает хозяина средь пира жизни и не просто смиренно уходит от него, но покидает, насылая вселенские проклятия... А сколько сразу шуму, сколько шуму! Ну конец света, да и только. Всем казалось тогда, что этого охранника непременно прищучат (да и он сам постоянно намекал публично, что готовятся убить, что преследуют), это дело так не оставят, не спустят на тормозах, но обязательно прижмут к ногтю, такую гниду, предателя, коего хозяин пригрел подле ноги, а он, пес смердящий, возьми и укуси за палец... Но никто не убивал бывшего телохранителя, никто под статью не тянул за цугундер и в тюремку не гнал. И вскоре суета вокруг охранника забылась, и даже имени его я сейчас не могу вспомнить. Господи, как преходяща слава мира сего, и сколько сил мы тратим, чтобы ухватить ее хотя бы за ноготь... (20.05. 2000 г.).
P. S. У нового президента глаза стеклянные, фасеточные, как у кузнечика, и в них постоянно живет вселенская тоска, даже когда он улыбается мило иль говорит приятные во всех отношениях слова; видно, точит человека внутренняя хворь иль преследуют неприятные воспоминания. Уконопаченную систему сбоев он плотно, как кокон, окружает полицейскими войсками и торопливо возводит защитные редуты. Значит, что-то замышляет недоброе иль боится мести... А ведь господин Горби, этот «лучший немец», был в свое время так же говорлив и мил и бесконечно любим русскими и еврейскими женщинами бальзаковского возраста, но вот совершенно стерся из памяти и осталось от него всего лишь воспоминание о пятне».
5
Теперь я снова тайно наблюдал за соседним балконом. Поликушка не выходил покурить, не скашливал глухо в баночку, водя фасеточными глазенками по двору, выглядывая свою машинешку, не протирал ладони неотлучной ветошкой, не бросал косые взоры в мою комнату, чтобы выследить мою тайную жизнь, сыскать меня в скорлупе и вытащить к себе в собеседники. Если старик не кажет носа, значит, совсем сел на ноги и крайне худ. Мое воображение рисовало самые дурные дьявольские картины, как молодые издеваются над Поликушкой, гонят в ямку, не давая есть-пить, раздели догола и привязали к голой панцирной сетке, чтобы больные костки измозжить холодом, а во впалые стариковские вены вчиняют яду... Надо было постучаться к Поликушке и справиться о здоровье. Но тогда бы сразу все упростилось, несчастье так бы приблизилось ко мне вплотную, что невозможно стало бы отпихнуться от него локтями, пришлось бы невольно включиться в драму и встать на чью-то сторону... А тут как бы я – не я, и хата не моя...
Поликушка был еще жив, а я, окаменевший сердцем, уже внутренне отпел его и распрощался; только странным казалось, что до сего дня не было «скорой помощи» во дворе, не громыхали в тесном коридоре санитары, оттаскивая покойника к лифту, еще сырого, грузного, неподатливого, без гнева покрывая усопшего матерками, что не ко времени помер, будто не знают слуги Харона, что люди покидают белый свет всегда не вовремя и в надсаду живым...
Чернота после расставания с Марфинькой покрыла мое нутро, и там, в беспросветной мгле, суховеи разносили мертвый пепел... Надо бы пойти в церковь, пасть на колени, поплакаться батюшке, вымолить, растопить немочь слезами, поставить свечечку моей Марьюшке. Днями она приходила ко мне в сон с грустным желтым лицом, с тонкими вялыми ручонками, как бы изъеденными выползками, и сказала, низко склонясь над моим сголовьицем: «Когда человеку нет дела до мертвых, тогда мертвые помирают другой раз...» Значит, намекнула мне Марьюшка, что я совсем прогнал мать от своего сердца и тем нарушил родовые заветы.
Иногда на балконе появлялся Катузов, нервно, без прежнего наслаждения сосал сигаретку, презрительно глядя в небо, и с какой-то душевной жесточью выпыхивал сизую махорную струйку в ядовитое желтое облако, нависшее над трубами котельной, сминал окурок о железную перильцу и уходил, не глядя в мою сторону, хотя балконная дверь слегка парусила от ветра и в ней конечно же зыбко отражалось мое лицо. И оттого, что Катузов чуял мое присутствие, но старался не замечать, я понимал, что я лишний в их мире, что черное дело уже заварилось слишком круто, и мне лучше не влезать в чужие тайны, не перетряхивать их, пока не прищучили в подворотне. А ныне времена скорые на расправу: могут и за рублевку свинтить голову с плеч. Крохотная цепочка сбоев, эта струйка безвыходных вроде бы причин, вызванных новой безжалостной антисистемою, где совесть стала абсолютно лишней, вывязывалась, оказывается, по тем же самым законам, что и вся русская жизнь на гигантских пространствах суши, навязанная извне и непонятно кем. Словно бы на высокой ледяной горе, уходящей маковицей в занебесье, восседал лютый старичонко с длинной кудельной бородою и, направив больной взгляд к подножью, где подобно муравьям суетились человеченки, придумывал, посмеиваясь в усы, все новые козни. Эх, ухватить бы этого кощея за волосье да и отволтузить бы для острастки безо всякого милосердия, чтобы помнилось лихоимцу вовеки, да гора слишком велика для низких людишек...
Главный же посыл в цепочке сбоев – это просьба Верха к низу о снисхождении к пирующим, о жалости к ним как к страдальцам за народ. Не наказания за грехи, за растление малых сих, за напрасное убиение живого времени, но жалости к разбойникам и похитителям твоего лада: де, ну случилось не так, как подгадывали реформаторы, ну малость промахнулись, не подрассчитали, но никто вас не обманывал, ну получилась несостыковка, и вы, миленькие мои, потерпите сколько-нибудь, извернитесь из кулька в рогожку, делайте как мы, подставьте ближнему ногу, отриньте всякую жалость к ближнему, изъедающую ваше будущее, не нойте по несчастному соседу, еще живому, но уже похожему на трупище ходячее; только сильные и алчные выживут под остывающим небосводом, ибо скоро и солнечные лучи станут консервировать и выдавать по норме в запаянных цинковых сосудцах. Не завидуйте богатым и сильным, не гневайтесь на похитивших власть, это страшный порок, так и в заповедях написано, не возмущайтесь понапрасну, не тратьте последних сил, не насылайте гнева на удачливых, но бесцеремонно ищите успеха везде и всюду, вырывайте у ближнего своего из глотки последний кусманчик, не нянькайтесь со слабым, но всячески помогайте ему умереть: подведите под локоток к могиле и столкните его без особых волнений, чтобы он не отнимал ваш глоток воздуха...
