Пирамида, т.1 - Леонов Леонид Максимович (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
Правда, определенных планов еще не имелось у фининспектора Гаврилова, – ничего кроме необузданных мечтаний, которыми неловко было делиться даже с женой. Но не было, наверно, ни армий, ни соратников и у его знаменитейших предшественников, всяких полководцев и законодателей, когда трубный сигнал судьбы впервые призвал их к величию из ничтожества. Примеры виднейших современников, взять того же Скуднова с его стремительным восхожденьем, вдохновляли и рядовых граждан с повышенной смекалкой на самые дерзновенные попытки, а гражданская война в украинских степях, где провел юность Гаврилов, – точнее феерически-спектральная расцветка провеявших там знамен, наглядно показывала, что сходные по судьбе люди тем охотнее объединяются вкруг любого из них, чем неосуществимее были начертаны на нем слова. На первых шагах надпись сгодится и прежняя – до очередной эпохальной поправки, ибо страждущее человечество обожает, чтобы его от чего-нибудь освобождали... Что касается до самой арены возвышенья, то по нехватке образования и талантов Гаврилову больше всего подходила политика, где как раз только и требуются энтузиазм да воля. После удачного выступления в домике со ставнями естественно хотелось без дальнейших помех продлить в себе предчувствие желанных перемен, не уточняя их наперед, чтоб не ослабить сладостную внезапность сюрприза... Он отправился домой пешком, несмотря на обещанье вернуться пораньше, дальность расстояния, атмосферные осадки, жестокое нравственное утомленье, так как, по слухам, ничто так не изнашивает великих, как созерцанье грядущего.
У себя на службе и в своей среде Гаврилов являлся признанным эталоном той посредственной чиновничьей серединки, где ведущими добродетелями считается безответная исполнительность с оттенком кроткого восторга при получении директив, неслышная приспособляемость к сменам ведомственного климата, но прежде всего гарантированная непричастность к излишествам ума или опасных дарований, которые при непомерных территориях страны, ускользающих от единого административного охвата, да еще подхваченные, к случаю, раздольным континентальным сквознячком, могут угрожать устоям государства. От века служилое сословие в России для укрепления его в духе постоянной, даже ожесточенной готовности к казенному делу, содержалось на умеренном, без жиринки, пайке того скромного благополучия, что с легкой руки вышедших оттуда бунтарей прозвано у нас мещанским счастьем. Под воздействием идей века и при участии передовых искусств стало и там пробуждаться самосознанье в эпохальном значенье взрывающегося большинства. На свою беду фининспектор Гаврилов обладал, правда лишь в зачатке, всеми качествами, необходимыми избраннику судьбы, прежде всего воображеньем для углубленного созерцанья своих обид.
Помимо почти экстатического должностного старания были пущены Гавриловым в ход самые испытанные тайные средства скорейшего возвышения. Кроме того, что до полуночи, а то и дольше просиживал за служебным столом, составляя всякие полезные акты, сметы и ведомости, также просто резолюции, он являлся бессменным членом месткома, многолетним отличником по изучению передового марксизма, активистом любых общественных начинаний от субботников до массовых походов за культуру, но в первую очередь ударником по взиманию недоимок, причем и сам писал в стенгазете удачные статейки о значении учетного планирования и планового учета да еще сверх того нередко с риском возбудить ненависть к себе со стороны сослуживцев вплоть до покушения, своим взносом открывал добровольные сборы в пользу угнетенных ветеранов земного шара, на что также помимо досуга и здоровья тратились собственные средства... Отмечалось также, что на заседаниях не расстается с клеенчатой тетрадкой, куда, не рассчитывая на память, и всякий раз с благодарным удивлением в лице заносит удачные выражения не только ведомственных руководителей или начальников промежуточных учреждений в расчете на скорое их продвижение в общефинансовый зенит, чтобы на досуге вникнуть в заключенные там мысли. Не стоит упоминать о частых, порою ювелирной отделки гавриловских услугах проживавшему поблизости собственному начальнику, лично товарищу Бородаеву, совершаемых с таким глубоким тактом и человеческим достоинством, что принимать их было до щекотки упоительно. Учитывая столь разнообразный массаж административных небес, было бы законно ожидать целый дождик ответных благодеяний. Однако при составлении списков на повышенье, орденок или прибавку жилплощади чиновничья фортуна упорно обходила незадачливого служаку, если не считать трех подряд и потому даже досадных значков передовика финансовой дисциплины, из коих один – явно бракованный, всегда осуществлял худший вариант предположений. Под конец беднягу стала раздражать блудливо-поощрительная улыбка начальников, не менее оскорбительная, как если бы ладонь возлагали на лысеющее гавриловское темя, не подозревая, кстати, что гладят тигра. Что касается означенного Бородаева, например, тот перечисленные выше извивающиеся добродетели подчиненного вообще приписывал своему личному обаянию в беспартийном секторе, воспитательным качествам своего руководства, за что также мучительно дожидался награждения сверху.
Несмотря на образцовый же атеизм, тоже благосклонно отмеченный отделом кадров, во всех неудачах своих Гаврилов в конечном счете винил только небо и, возможно, яростным отрицанием Божества, хотя и без хулы, подсознательно стремился наказать его за обидное к себе пренебреженье, – чем, видимо, и объяснялся выбор места для той полуистерической исповеди; из поповских-то стен острое словцо скорей дойдет до адресата, чтобы надоумить его на исправление содеянных ошибок. Кстати, по самой природе являясь счетным работником, Гаврилов и мышление свое об окружающих предметах сводил к цифровым характеристикам, как у других оно происходит посредством красок, философских категорий или резвых телодвижений под камаринскую. Исходя их опасного для рассудка допущения, что всему на свете соответствует некое конечное число в секундах, верстах, копейках, штуках и пудах, он еще в детстве брался за опасные для рассудка промеры мира в разных направлениях, в частности пытался прикинуть, например, сколько соли съедено человечеством за отчетно-исторический период от Спартака до Скуднова, причем – в переводе на годичный дебит озера Баскунчак. С годами не слабевшее маньякальное влечение сказалось с особой силой в потребности подсчитать хоть приблизительно общую сумму урона, понесенного им из-за постоянных недодач – как бы на случай предъявления иска кому следует. Но такое предприятие требовало специальной бухгалтерии, ибо самая маленькая неудача в силу неоднократного повторения со всем циклом разочарований и обманутых надежд становилась фактом не меньшего, смешанного с болью нравственного унижения, чем когда бьют веслом по пальцам цепляющегося за борт. Отсюда к любой первичной оценке лавинно прирастал хвост психологических нулей, и потому, из-за физической невозможности подсчитать потенциальный объем всего нам недоданного – в силу безграничности людских желаний! – лучше было применять отрицательный подсчет по глубине наиболее памятных огорчений. Равным образом калькуляция затруднялась и невозможностью оценивать понесенный ущерб в рублях – вследствие спорной стоимости благ в зависимости от натуры потребителя, поэтому у фининспектора Гаврилова как-то сама собою сложилась своя, для собственного пользования, система исчисления несостоявшейся радости – по ее потенциальной емкости, где единицей измерения, одинраз, служило количество удовольствия, получаемого от приобретенья одного же историческогоподсвечника: кроме ценностного понятия сюда вплетался коэффициент морально-правового ущемления. Поистине можно было с ума сойти в этих дебрях уязвленной личности, – описанные симптомы достаточно передают уже необратимый ничем, душевный вывих Гаврилова, а мыслители получают простор для прогнозов – какие именно фантастические дела мог бы, в случае успеха, натворить в мире сей, на таком бешеном вращении сорвавшийся с нарезки мелкий винтик.
