Между небом и землей - Беллоу Сол (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
«Ну как? Тебя еще не повысили? И сколько же ты выколачиваешь? Может, подкинуть деньжат?»
Я постоянно отказываюсь.
Но так как я с мая сижу без работы, он теперь усиленно на меня наседает. Взял манеру присылать солидные чеки, хоть я их тут же отсылаю обратно. В последний раз он сказал: «А я бы лично взял, ей-богу. Зачем выпендриваться. Братец Эймос не такой. Вот попробуй как-нибудь, предложи мне денег и увидишь, откажусь я или нет».
Месяц назад мы были у него (он без конца нас приглашает ужинать, считая, видимо, что мы голодаем), и он устроил такую сцену, когда я отказался от тряпок, которые он мне совал, что Айва наконец шепотом взмолилась: «Ну возьми, Джозеф, ну что тебе стоит, подумаешь!» И я сдался.
Долли, моя невестка, женщина хорошенькая, следит за фигурой, пышногрудая, но это ничего, даже красиво. Роскошные темные волосы она зачесывает наверх, чтобы выгодней демонстрировать шею. Шея, надо сказать, прелесть. Я всегда заглядываюсь на эту шею. Кстати, ее унаследовала моя пятнадцатилетняя племянница Этта. В изгибе женских шей для меня чуть не главный секрет их обаяния. Легко могу понять пророка Исайю, высказавшегося по этому поводу: «…за то, что дочери Сиона надменны, и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью, и гремят цепочками на ногах, Оголит Господь темя дочерей Сиона, и обнажит Господь срамоту их» (Книга пророка Исайи, 3, 16-17.).
Удивительно, как мы с ним совпали при такой несхожести склада. Именно шея эта поднятая, утонченность в сочетании с грубой древней механикой деторождения долго отождествлялись для меня с женственностью. Но тут параллель, правда, и кончается, лично у меня эта женская двойственность отнюдь не вызывает мстительной ярости, в чем я с удовольствием и признаюсь.
С племянницей у нас отношенья неважные, тут застарелый антагонизм. Родители наши были небогатые люди. Эймос смачно рассказывает, какие он претерпел лишения, как его в детстве плохо одевали, как мало мог ему дать наш отец. И они с Долли приучили Этту смотреть на бедность не как на беду, а как на признак неполноценности, считать, что ее, дочь богатого человека, отделяет пропасть от тех, кто еле-еле перебивается в обшарпанной квартире, без слуг, ходит в затрапезе и настолько лишен чувства собственного достоинства, что залезает в долги. Она предпочитает материнскую родню. У кузенов машины и дачи. Перед такими мной не пощеголяешь.
Несмотря на этот антагонизм, я до последнего времени пытался повлиять на девчонку, посылал ей книжки, дарил на день рожденья пластинки. На крупный успех я, конечно, не надеялся. Но когда ей было двенадцать лет, подрядился было ее натаскивать по французскому, рассчитывая тем самым перекинуться на еще кое-какие предметы. (Эймос, естественно, хотел дать ей хорошее образование.) Я провалился. Мои миссионерские порывы были разоблачены, когда я не успел еще втереться в доверие. Она сказала матери, что я учу ее «всяким гадостям». Не мог же я объяснить Долли, что пытаюсь «спасти» ее дочь. Она бы обиделась. Этта возненавидела наши уроки, возненавидела, естественно, и меня, и если б я не подсунул ей предлог для прекращенья занятий, она бы сама что-нибудь сочинила.
Этта тщеславна. Не сомневаюсь — часами вертится перед зеркалом. И — не сомневаюсь — обнаружила, до какой степени похожа на меня. Тут не просто элементарное родственное сходство. У нас, например, совершенно одинаковые глаза, рты тоже, даже форма ушей — острые, маленькие, у Долли совсем не такие. Нет, есть еще кой-какие черты, их заметить трудней, но она-то, конечно, высмотрела, и — при нашей вражде — ей это противно.
Разговор за ужином, который я сначала очень вяло поддерживал, коснулся ограничений на продовольствие. Долли и Эймос любители кофе, но, будучи патриотами, смиренно подавляют свои претензии. Затем перешли к одежде и обуви. Брат Долли, Лорен, представитель крупной восточной обувной фирмы, им намекнул, что правительство готовит ограничение на продажу кожаных изделий.
—Ну нет, четырех пар в год нам никак не может хватить, — заявляет Долли.
Непатриотично, правда? И несколько нелогично, нельзя не заметить.
— Надо же понимать, что у разных людей разные потребности, — вторит ей Эймос. — Разный жизненный уровень. Правительство этого не учитывает. Даже благотворительные организации и те выделяют разные средства разным семьям. Зачем осложнять и без того трудное положение.
— Вот именно, я и говорю. Нельзя всех стричь под одну гребенку.
— Нельзя, — отвечаю я. Ибо Долли адресовалась ко мне.
— И потом будет повышенный спрос на одежду, — заявляет Эймос. — Таковы законы потребительского рынка, когда люди зарабатывают деньги.
— Джозефу-то что! Его армия приоденет. А вот нам, штатским бедняжкам…
— Джозефа это вообще не волнует, — не выдерживает Айва. — Его это и так не коснулось бы. Он никогда не покупает больше одной пары в год.
— Он и не очень-то стоит на ногах, — говорит Этта. Мать кидает на нее грозный взгляд.
— Действительно, у меня сидячий образ жизни, — говорю я.
— Я это и хотела сказать, мама.
— А я хотела сказать, что он не обращает на такие вещи внимания, — заглатывая слова, понеслась Айва. — И о еде не думает, ест что ни дай. Так легко было его накормить, когда я еще готовила.
— Тебе явно повезло. Эймос такой привереда. Просто не верится, что их воспитала одна мать.
— Его во всех отношениях нелегко было растить. — Эймос через стол меня озаряет улыбкой.
— А тебе когда в армию, Джозеф?
— Этта! — Эймос, с укором.
— Ну, дядя Джозеф, прошу прощенья. Когда тебе идти?
— Не знаю. Когда Богу будет угодно. Это их развеселило.
— Он явно не торопится, — замечает Долли.
— А куда спешить, — вскидывается Айва. — Чем позже, тем лучше.
— О, ну конечно, конечно, — говорит Долли. — Я так тебя понимаю.
— Но сам Джозеф несколько иного мнения, правда, Джозеф? — Эймос смотрит на меня ласково. — Он с удовольствием Его бы поторопил. Во-первых, ждать тяжело, а вдобавок он упускает шанс продвижения. Вот если б устроиться на курсы подготовки офицеров…
— Не думаю, что хотел бы готовить из себя офицера.
— Интересно, почему нет, — говорит Эймос. — Почему нет?
— По-моему, война вообще бедствие. И я не хочу ее использовать для собственной карьеры.
— Но кто-то должен быть офицером. Зачем же сидеть и ждать, чтоб какой-то обалдуй делал то, что у тебя получится в сто раз лучше?
— А я привык. — Я пожал плечами. — Сейчас такое модно во многих сферах. Армия не исключение.
— Айва, и ты собираешься его отпустить с такими понятиями? Хорошенькую армию мы будем иметь.
— Таково мое убеждение, — говорю я. — Айва не может его изменить, и я даже льщу себя надеждой, что не захотела бы. Многие тащат свои амбиции из штатской жизни в армию и не прочь, так сказать, шагать по трупам. Ничуть не позорно, между прочим, быть рядовым. Сократ был простым пехотинцем.
— А-а, Сократ? Скажите пожалуйста, — говорит Эймос. — Тогда умолкаю. Чуть погодя Эймос отозвал меня в сторонку, повел наверх, в свою спальню, достал стодолларовую бумажку и, как платочек, сунул мне в нагрудный карман:
— Это вам от нас рождественский подарок.
— Спасибо, — говорю я, вытаскиваю деньги и кладу на комод. — Но я не могу его: принять.
— Почему это не можешь? Чушь, ты не имеешь права отказываться. Я же сказал — подарок. — Он нервно тискает бумажку.-Да спустись ты с небес на землю! Разве можно так жить? Ты знаешь, какой я уплатил за прошлый год подоходный? Нет? Ну так вот, для меня это капля в море. Я ничего от себя не отрываю, пойми.
— Но зачем мне эти деньги, Эймос? Мне не надо.
— Ну как можно быть таким упрямым ослом? Ты не выносишь, когда человек тебе хочет помочь.
— Почему? Вот, на мне твоя рубашка и носки твои. Я очень это ценю, а больше мне ничего не надо.
— Джозеф! — восклицает он. — Просто не знаю, как мне с тобой быть. Я начинаю думать, что у тебя не все дома! Твои эти убеждения, твои штуки! Хотел бы я знать, чем это кончится. Нет, ты себя загубишь. Подумал бы хоть немножко об Айве. Какое ее ожидает будущее?
