Таба Циклон - Шеповалов Даниил (электронная книга txt) 📗
Даня взял в руки большую кружку из темного стекла и до краев наполнил ее горячим чаем, печально глядя на безвременно ушедшую из жизни Батукаду – ее ведь подарили только вчера. Даже поролоновые крысы не выдерживают, чего уж тут говорить о людях… В который уже раз непонятно зачем приподнял крышку алюминиевой кастрюльки, стоявшей на плите: там, на горке слипшихся макарон, вторую неделю произрастали загадочные мохнатые растения, похожие на низкорослые северные сорняки с резкими колючими листьями – явный источник вдохновения языческих архитекторов. За тем лишь исключением, что листья в кастрюльке были покрыты множеством тонких белых ворсинок. Даня несколько раз прищелкнул большим и средним пальцами, пытаясь сосредоточиться на упущенной мысли – что-то про ледяной балтийский ветер, летящий вслед… Нет, черт, уже не вспомнить. Он вздохнул и включил телевизор.
«Меня очень волнуют необезвреженные противопехотные мины в Африке, – сказал Пол Маккартни, – это действительно серьезная проблема».
Даня сделал большой глоток из кружки. От чая по телу наконец-то стало растекаться долгожданное тепло: обогреватель не греет ни черта, окна не заклеены, батареи топить не будут еще недели две. Переключил канал – Пола сменила кудрявая блондинка с роскошной грудью.
«Меня, – сказала блондинка, – крайне беспокоит проблема рака груди».
Даня выключил телевизор, беззлобно пнул лежащий на полу полиэтиленовый пакет с картошкой: похоже, там еще что-то осталось. Взял нож: кожура длинной солнечной стружкой поползла в мусорное ведро. Медленно порезал каждый ломтик картошки тонкой соломкой. Не все ломтики сразу, а каждый по очереди – это бессмысленное занятие всегда успокаивало нервы и помогало сосредоточиться.
Даня бросил соломку на разогретую сковородку, та аппетитно зашипела в горячем подсолнечном масле. Черный хлеб, лук: длинные зеленые кустики с маленькими соблазнительными корешками-луковицами. Тонкие дольки картошки уже стали покрываться легкой поджаристой корочкой. Разбил два яйца и аккуратно вылил их сверху, чтобы оранжевые глаза яичницы не растеклись.
За окнами ветер. Кусты сирени бьются в мокрое стекло. В шкафу оказалось несколько маленьких праздничных свечек. Даня воткнул их в яичницу, зажег; подошел к холодильнику за луком. Но вместо того чтобы открыть дверцу стал смотреться во встроенное в переднюю панель зеркало, по которому плавали магнитные рыбы и морские звезды.
– И чего ты ждешь? – спросило его отражение. – Ты же ее убьешь через полчаса… Отпразднуешь, – отражение злорадно кивнуло на яичницу со свечками, – отпразднуешь, а потом убьешь!
– Ну, это мне решать, – возразил Даня, – захочу – и не убью.
– Ого, какие мы решительные… Ты же не сможешь пройти через него один, так? Ей ты ничего не скажешь, потому что она не согласится, если будет знать всю правду. А больше тебе не с кем. Все верно?
– Пошел ты!
– Это ты иди и поговори с ней, пока еще не поздно!
– Не хочу.
– Ты идеальный субъект! – вдруг ни с того ни с сего сказало отражение. – Ты даже не можешь писать о своих чувствах! Телевизор, картошка, лук – вот это да, это для тебя…
Даня вышел в коридор, едва освещаемый тусклой лампой. Через голову натянул темную непромокаемую куртку болотного цвета, застегнул молнию на правом боку, зашнуровал ботинки, накинул капюшон. Герметичный костюм для выхода на поверхность планеты. Ну что же, праздничная яичница может и подождать… По лестнице в подъезде перед ним шмыгнула в подвал маленькая серая мышка. Несколько ее родственниц остались сидеть на ступеньке, лишь мельком взглянув на Даню – похоже, он не вызвал у них опасений. Мышки сидели полукругом вокруг маленького газового баллончика от сифона, похожего на стреляную гильзу. Писатель нагнулся и подобрал баллончик. Мышки подняли головы и, не отрываясь, смотрели на Даню.
– Это ваше? Вы его нашли? Мышки безмолвствовали. – Он красивый… Давайте я дам вам за него молока? И сыр! У меня есть кусочек сыра… Он, правда, засох, но вам же это не очень важно, да? Одна из мышек подняла лапки и стала тереть ими мордочку, подрагивая усами. Даня воспринял этот жест как знак согласия:
– Я сейчас вернусь, только вы не убегайте…В холодильнике действительно оказался сыр. Он лежал, завернутый в тонкую полиэтиленовую пленку на самой нижней полке – дребезжащей металлической решетке. Даня налил в чайную чашку остатки молока, схватил сыр и вышел на лестничную площадку. Мышки по-прежнему сидели на ступеньке и терпеливо ждали его. – Никогда раньше не видел, чтобы мышки покупали еду, – сказал он, ставя молоко и сыр на бетон. Главная мышка, та самая, которая теребила мордочку лапками, отвернулась от писателя и направилась в сторону подвала.
– Нет, нет! Я идиот! Не обижайтесь… У меня же день рождения, так? И вы принесли мне подарок! Мой самый первый подарок! А молоко и сыр – это угощение! Правильно? Главная мышка подошла к чашке и принялась лакать молоко – по белой поверхности побежали мелкие волны. Остальные последовали за своей предводительницей, расселись вокруг чашки живым серым солнцем с подрагивающими лучами-хвостами.
– Вот и хорошо. А мне надо идти.
Даня толкнул тяжелую металлическую дверь, обклеенную десятком рваных бумажных объявлений. «Ремонт телевизоров». «Ночная сказка». «Перестаньте мечтать похудеть». Бредя по колено в навеки позабытом дворниками мусоре, добрался до аллеи Поликарпова и пошел вдоль нее к дому-роботу вокруг которого парусами раскинулись бело-голубые девятиэтажные дома. Кажется, что это не спальный район Санкт– Петербурга, а летний лагерь, который все покинули с приходом холодов: деревянные домики скрипят на пронизывающем ветру, с досок ломкими кусочками слезает выцветшая краска, а в душевой смотрит свои грустные сны единственный оставшийся обитатель – полупустой тюбик зубной пасты, в спешке позабытый кем-то.
Моросящий дождь невидимыми невесомыми каплями хлещет Веру по лицу, от чего то принимает странное надменное выражение, заставляющее даже самых нелюдимых прохожих оборачиваться ей вслед и долго провожать глазами хрупкую подростковую фигурку в коричневом плаще. Блеклые жестяные водостоки, надрывно истекающие потоками воды. Ледяной балтийский ветер несется с моря, пролетая по прямым улочкам Кронштадта, минуя навигационные приборы кораблей, без дела застывших у причала на долгие годы.
Вера проходит вдоль рынка, затем мимо дома, крыша которого утыкана чуть ли не сотней невысоких тонких труб с закопченными шляпками-конусами, напоминающими хлипкие грибы, сворачивает направо к двум длинным рядам гаражей. Даня идет вслед за ней по пустынной дороге. Пузыри дождя понемногу перестают биться в лужах; облака расходятся, обнажая звездное сентябрьское небо, вновь полное своих тайн, выношенных беззаботным летом.
Короткие светлые волосы, узкие плечи, наушники, из которых доносится громкая музыка. За Верой тянется невидимый шлейф ее тонкого запаха: чистая кожа и чуть-чуть приторных цветов – какие-то недорогие духи. Запах невесомой отмычкой взламывает память Дани: он вспоминает, как познакомился с ней…
Вагон метро, он держится за поручень, натянул рукав свитера на ладонь, чтобы не касаться кожей грязного металла. Следит за своими героями. По вагону разливается приторный запах дешевых алкогольных коктейлей, разлитых в банки с предупреждающими ядовитыми цветами. Книга в руках у полной, плохо сохранившейся женщины: «Волны Экстаза». Женщина нависла над шепчущимися Тимой и Ритой, бросает на них полные ненависти взгляды.
– Эй ты, дебил, отойди от вагона и перестань облизывать стекла! – доносится сквозь шипение старых динамиков голос машиниста. Пассажиры смеются. – Осторожно, двери закрываются…Свистящий звук работающей гидравлики. Поезд резко трогается, толпа прижимает к нему Веру. Полоска веснушек, пересохшие губы…
На дороге нет никого, кроме них, редкие прожекторы на крышах гаражей освещают путь. От расположенной неподалеку конфетной фабрики распространяется густой сладкий запах карамели, перебивая ее духи. Вера оборачивается, стягивая с себя наушники:
