Поднявшийся с земли - Сарамаго Жозе (книги полностью бесплатно txt) 📗

Да, в те времена умели держать народ в узде. Сара да Консейсан, измученная мыслями о том, что сын может последовать дурному примеру отца, а также тем, что чувствовала и себя виновной в бесславной смерти мужа, неустанно твердила Жоану: Смотри у меня, если не будешь стараться, я тебе задам, мы должны смотреть вперед. Так говорила Жоану мать, а Ламейран добавлял: Знаешь, Мау-Темпо, ты ведь матери своей нужен для того только, чтобы из костей твоих сделать стул, а шкуру натянуть на барабан. Жоану оставалось лишь поверить в это, если уж два его властелина так складно и согласно угрожают ему. Но однажды, когда от побоев и непосильного труда ему стало совсем невтерпеж, он пренебрег возможностью лишиться костей и шкуры и все рассказал пораженной матери. Бедная Сара да Консейсан! Жизнь ничему ее не научила! Сколько тут было криков, сколько пролилось слез: Ах, проклятый Грегорио, ничего подобного я не говорила, разве для того родила я тебя на свет, всем богачам плевать па нашу нищету, этот дракон и родных своих детей не любит!… Ну, об этом уже было сказано.

А Жоан Мау-Темпо в герои не годится. Это худенький десятилетний заморыш, и дерево для него — все еще то, на что можно вскарабкаться, а не то, что дает оливковое масло, или пробку, или желуди. Как несправедливо, что ему приходится вставать затемно и голодному, в полусне брести — далеко или близко, смотря по тому, где теперь место его работы, — на плантацию, а отработав там до заката солнца, возвращаться домой полумертвым от усталости — если это усталость, а не что-нибудь похуже, вроде предсмертного оцепенения. Но этот ребенок — мы употребили здесь слово «ребенок» просто для удобства обозначения, потому что в поместье эта категория работников не предусмотрена и никакими льготами не пользуется: все живы -и ладно, а мертвых похороним, мертвые много не наработают, — так вот, этот ребенок — всего лишь один из миллионов точно таких же, как он, страдальцев, и никто из них не знает, за какое же преступление так строго их карают. По отцовской линии он — из ремесленников, отец — сапожник, дед — плотник, но свою судьбу не угадаешь, а тут не строят баркасов, не чинят обувь, здесь повсюду — твердая земля, здесь лютый холод или адская жара, здесь летом — страшные засухи, а зимой — не знаешь, как спастись от стужи, по утрам — кружевной иней, — как на коклюшках сплетено, говорит дона Клеменсия, лиловые следы отморожений, кровоточащие трещины, и если прикоснуться опухшей рукой к стволу дерева или к камню, слезает кожа с ладони, и несть числа всем тяготам нашим и бедам. От века была здесь эта убогая жизнь: на земле двуногое животное живет среди других животных, домашних и диких, полезных и вредных, и с ним самим обращаются то как с полезным животным, то как с вредным, в зависимости от того, что требуется сейчас помещику: «ты мне нужен» или «пошел вон».

И тогда приходит безработица — сначала к детям, потом к женщинам и, наконец, к мужчинам. И по дорогам в поисках самого ничтожного пропитания тянутся их караваны. В это время не увидишь ни надсмотрщика, ни десятника, ни управляющего, а уж хозяина — и подавно: все сидят по домам взаперти, или уезжают в столицу, или еще где-нибудь скрываются. Земля покрыта твердой коркой или — один черт — грязью. Люди едят траву, и у них слезятся глаза, вздуваются, как барабан, животы, начинается долгий мучительный понос, словно измученный, запущенный организм сам себя пожирает. Нет сил вынести эти страдания — лучше смерть, — и ко многим смерть приходит.

В Европе, как уже сказано, война. И в Африке тоже — война. Война вот на что похожа: кричит человек с вершины горы, и Бог его знает, о чем он кричит, и порою крик этот — последнее, что успевает он сделать в жизни, но чем ближе к подножию, тем хуже этот крик слышен, и нот уже не слышно ничего… О войне в Монте-Лавре шали только из газет, да и то лишь те, кто умел читать. А все прочие видели, что цены растут, что исчезают даже самые обыкновенные продукты, и спрашивали почему. Война, отвечали им люди сведущие. Много война сожрала, быстро война разбогатела. Война — это то чудовище, которое, прежде чем сожрать самого человека, опустошает его карманы, вытягивает из них монету за монетой, чтоб ничего не пропало, чтоб все пошло в дело, — таков основной закон природы, только выучили его люди много позже. А когда она уже нажралась и рыгает от сытости, ловкие пальцы ее продолжают тащить из одного кармана и перекладывать в другой, всегда из одного, всегда — в другой. Ну, впрочем, этому война научилась у мира.

Кое-где в округе надели траур — родственник наш погиб на войне. Правительство присылало соболезнования — «примите выражение самого искреннего…» — и говорило, что родина не забудет. Пошли в ход Афонсо

Энрикес и Луис Алварес Перейра [12] — мы открыли морской путь в Индию, француженка не может устоять перед нашим солдатом, африканские женщины устроены так же, как и все остальные, царя свергли, великие державы озабочены тем, что происходит в России, большое наступление на западном фронте, авиация — это оружие будущего, пехота — царица полей, без артподготовки ничего не сделаешь, необходимо владычество над морями, в России революция, большевики. Адалберто читал газету, смотрел из окна на хмурое небо, вполне разделял негодование журналистов и громко говорил: Долго это не протянется.

Хотя всем известно, что розы без шипов не бывает, но почему-то одним достаются только розы, а другим — только шипы, и чем больше роз, тем меньше шипов, и наоборот. Этим опровергается поговорка, справедливая, очевидно, лишь для морского дела: «Большому кораблю — большое плавание», а где большое плавание, там и большая буря. На суше все по-другому. Большие бури ждут утлую плоскодоночку семьи Мау-Темпо, и только по чистой случайности, а также для того, чтобы мы дорассказали эту историю, она до сих пор не пошла ко дну со всей командой вместе. Было ясно, что при столкновении с первым же рифом кораблик этот разлетится в куски, но тут как раз овдовел Жоакин Карранка, брат Сары. Жениться во второй раз он не решался, да и никто не хотел за него замуж — вдовец с тремя детьми и с отвратительным характером в придачу, — и вот когда телесный голод прибавился к голоду просто, брат и сестра соединили свои судьбы и постелили одну постель. Возникло равновесие: дети Мау-Темпо получили отца, дети Карранка — мать; те и другие стали разом и дядьями и племянниками. Вышло не хуже, чем можно было ожидать, а может быть, и лучше. Дети Мау-Темпо больше не побирались под окнами. Жоакин Карранка нашел ту, которая стирала ему и штопала — мужчина всегда в этом нуждается — и заботилась о его детях. Ну, а поскольку не в обычае, чтобы брат бил сестру — если же ему и случится стукнуть, то все же не так, как мужу — жену, — то для Сары да Консейсан настали хорошие времена. Многие, пожалуй, скажут, что для счастья этого мало. А мы на это ответим, что эти многие ничего не понимают в жизни.

Своя долгая повесть у каждого дня: годами можно рассказывать про одну только минуту, про еле заметное движение, про ничтожный оттенок смысла в слове, в слоге, в звуке, не говоря уж о мыслях: в мыслях и вовсе увязнешь — станешь думать, о чем думаешь сейчас или думал прежде, и никогда не выберешься из мыслей о мыслях. Лучше уж просто сообщить, что эти годы Жоан Мау-Темпо овладевал секретами своей профессии — крестьянского своего дела: хороший работник должен жать пшеницу не хуже, чем обдирать кору с пробкового дуба, а пахать — не хуже, чем сеять, у него должна быть крепкая спина, чтобы таскать мешки, и гибкая поясница, чтобы рыть канавы. Эти навыки передаются из поколения в поколение, их принимают без спора, не мудрствуя лукаво: это так, потому что всегда было так; вот это мотыга, это — коса, а это — капля пота. За десять лет — пока тебе не стукнуло двадцать — надо успеть все это выучить, а иначе ни один хозяин тебя не наймет.