Мерлин - Рио Мишель (книги онлайн полностью .TXT) 📗

И вдруг она горько и безутешно заплакала, как может плакать лишь ребенок, безраздельно отдавшийся своему горю, — Моргана — чудесная и необыкновенная маленькая девочка, проливающая детские слезы над вещами, не доступными человеческому разуму, хрупкое тельце с недетским умом, затерянным в головокружительных безднах. Я подошел и взял ее на руки. Она обхватила своими ручонками мою шею и положила голову мне на плечо.

— С тобой мне не страшно, Мерлин. Люби меня. Люби меня всегда, и я не умру. Я почувствовал, как она в последний раз судорожно всхлипнула, потом успокоилась и заснула. Ее лицо, прижатое к моему плечу, было обращено ко мне. На щеках еще блестели бороздки от слез, но губы уже сложились в очаровательную улыбку. Ее длинные черные волосы ниспадали ей на спину. Она казалась безмятежной, хрупкой и беззащитной, вновь обретя свой возраст в забвении сна. И вдруг я почувствовал, что ничто больше не имеет значения, кроме этой ласковой и непокорной девочки, спящей у меня на руках. И этот миг абсолютной любви, омывший своим ослепительным и мимолетным светом мир, построенный на ухищрениях терпеливого разума и на слепой и искусственной вере, поверг в ничто Бога и дьявола, закон и хаос, добро и зло, ум человеческий и смерть — он был бессмертнее, чем само бессмертие. Моргана спала. Я осторожно сел на коня, и ровным и медленным шагом мы вернулись в Кардуэл, залитый золотыми лучами заходящего солнца.

_13_

— Дa будет проклят этот коварный и безжалостный враг, с которым я не могу сразиться с мечом в руке. Он поражает меня медленно, и я чувствую, как его железная длань сдавила мне сердце. Недуг точит меня, Мерлин, и если даже ты не в состоянии излечить меня, это означает лишь то, что настал мой час. Я умираю от праздности и мира, как осадная машина, источенная червями и покрывшаяся ржавчиной, которая в бездействии постепенно разваливается и приходит в негодность. Логрис непобедим, и его народы сплочены единым законом. Горра забилась в норы, пикты не осмеливаются больше высовываться из своих берлог. Саксонские ладьи избегают наших берегов. Мои подданные любят меня, благословляя за свою спокойную и счастливую жизнь, которая-то и убивает меня. «Мир Утера»! Какая насмешка, когда имя воина сытый народ соединяет с собственным благоденствием! Я оплакиваю закон короля, твоего деда. Это был лев среди волков. А ты сделал волков — псами, приближающими, сами не ведая того, приход нового мира, который ты строишь якобы для человека, но где есть только один человек — ты сам. Господство силы, бывшее законом твоего деда, хотя бы давало побежденному свободное право умереть или покориться, но господство разума, которое является твоим законом, ведет лишь к порабощению. Ты сделал меня, короля Утера, несомненного владыку Логриса, твоим добровольным рабом — тем самым ты нарушил естественный закон, посадив силу на цепь разума, отчего я и умираю. И неопровержимейшее доказательство моего рабства и твоей, сын дьявола, власти в том, что, зная обо всем этом, я не перестаю любить тебя. Это правда, что собаки любят своих хозяев. Но свободен ли ты, Мерлин, — единственный свободный человек в твоем мире?

— Ты говоришь: нарушение естественного закона — обуздание силы разумом. Но можно и перевернуть твои слова, ибо разум нуждается в силе, чтобы воплотить свои намерения, без нее он бессилен, о чем, со своей стороны, я могу только горько сожалеть; поэтому, мне кажется, справедливее было бы сказать, что они прикованы друг к другу. Благодаря чему я — не меньший раб, чем ты, а ты — так же свободен, как и я. Это взаимное подчинение силы и разума существовало уже в моем деде, чья мудрость была воспитана грубой силой, и в Пендрагоне, в котором их соотношение было обратным. Ты великий король, Утер, — единственный, кто подходит для этих смутных времен, и твое смятение является лишь отражением зыбкости и непрочности всех вещей. Прежний мир, о котором ты скорбишь, еще не ушел в прошлое. Его власть простирается на весь запад, отданный на растерзание свирепым и безначальным варварам, где имя Логриса займет место одряхлевшего Рима, доживающего свои последние дни. Артур осуществит мечту моего деда, а также и мою, — тесно связанные между собой, ибо он — законодатель с оружием в руках и воин, способный мыслить как государственный муж. А ты своими победами и в особенности этим миром, который ты презираешь, дал ему армию — армию не волков или псов, но людей, которые, сражаясь за короля, будут думать, что сражаются также и за самих себя, поскольку будут разделять с ним одну цель, плоды которой сами же и соберут. Я не знаю, можно ли назвать таких людей свободными — или же их следует назвать добровольными рабами. Не в том дело. Если ощущение свободы имеет то же действие, что и идеальная свобода, которую пока еще никому не удалось определить, то вопрос не имеет никакого значения, потому что золотой век еще далеко впереди. В чем я уверен — так это в том, что такая армия непобедима. Утер в задумчивости некоторое время молчал. Его гнев прошел. Внезапно он спросил меня:

— Он хороший воин?

— Я думаю, только ты в Логрисе мог бы стать ему достойным соперником. А ему еще только пятнадцать лет. Он любит войну. Этого он получил от тебя в достатке. Он станет самым великим воином во всей бывшей империи.

— Скажи ему, пусть ни перед кем не опускает меча. Так он чему-нибудь научится и у меня.

— Я скажу ему.

— Тот ли он человек, какой тебе нужен? Тот, о котором ты говорил мне в начале моего царствия?

— Думаю, да. Он снова замолчал. Его ослабила лихорадка. Наконец он снова заговорил:

— Мерлин, что будет после смерти?

— Этого не знает никто.

— Даже ты?

— Даже я.

— Но во что ты веришь?

— Я верю в обстоятельства и в поступки, способные на них влиять. А в остальном каждый волен устраивать собственное бессмертие по своему усмотрению. Он с трудом поднялся.

— Помоги мне одеться. Я хочу выбраться из этой клетки. Когда с одеванием было покончено, он спустился во двор замка и велел седлать своего лучшего коня.

Я отыскал его уже в сумерках, недалеко от Камелота — он лежал на дороге подле своего дрожавшего от усталости коня. Он был мертв.

_14_

Густая трава покрывала три кургана, в которых покоились тела моей матери, короля Уэльса и Пендрагона. Рядом с ними зияла свежая могильная яма, в которой был установлен большой каменный саркофаг. Все происходившее теперь в Стангендже странно напоминало события двадцатилетней давности — под сенью тех же вечных гигантских камней.

Тридцать тысяч воинов стояли на равнине, построившись в правильные шеренги. Неподвижные, словно бронзовые статуи, молчаливые, скорбящие, они пришли в последний раз взглянуть на того, кто был их государем на время мира и предводителем на время войны, прежде чем земля навсегда поглотит его. Перед ними стояли все вожди Логриса, сыны Круглого Стола. Тело Утера в полном вооружении несли два короля, Леодеган и Лот, потом его положили в саркофаг и накрыли тяжелой плитой, которую с трудом могли приподнять десять человек. Крышка глухо стукнула, и яму засыпали. Я сделал знак Артуру, который до сих пор скромно стоял в стороне, и он вышел вперед и встал перед могилой своего отца, на виду у всех. Он в одиночку проделал весь путь из дома Эктора, который он впервые оставил, и присоединился к армии уже в Стангендже, перед самым погребением. О его существовании было известно, поскольку Утер объявил о рождении сына и об его удалении из Кардуэла, но никто не знал Артура в лицо. За исключением Эктора, Кэя, меня самого и нескольких слуг, только мать Игрейна могла иногда его видеть. Одет он был просто — в тунику и плащ. Всего шестнадцати лет от роду, он был очень высок, и во всем теле его чувствовалась сила, гибкость и изящество. Держался он уверенно и с достоинством. Его необыкновенной красоты лицо было сурово, а спокойные голубые глаза смотрели прямо, останавливаясь на открывавшемся его взору людском море без тени робости или высокомерия, так, как если бы они рассматривали каждого в отдельности. Я встал рядом с ним.