Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос (прочитать книгу txt) 📗
Долгое ожидание надоело им, а отведав ударов копья по спине, они уже начали жалеть, что пришли сюда.
— Лучше вернемся к нашим лодкам, ребята, — сказал один из них, крепкого сложения, с седой курчавой бородой и лбом, напоминающим панцирь устрицы. — Вот увидите, и этого распнут, а небеса так и не разверзнутся, потому как нет предела ни гневу Божьему, ни беззаконию человеческому. Не так ли, сыне Зеведеев?
— Как нет предела и взбалмошности Петра, — ответил его товарищ, рыбак с взъерошенной бородой и свирепым взглядом, и, засмеявшись, продолжал: — Прости, Петр, но ты уже дожил до седых волос, а ума так и не набрался. Ты, как солома, легко загораешься и тут же угасаешь. Или, может быть, это не ты взбудоражил нас? Не ты ли кричал, бегая как шальной от парусника к паруснику: «Скорее, братья, — только раз в жизни можно увидеть чудо! Идемте же в Назарет взглянуть на него!» А сейчас получил копьем по спине, так сразу же сбавил пыл и запел по-другому: «Пошли-ка, братцы, поскорее отсюда!» Не зря прозвали тебя Ветрогоном!
Несколько рыбаков, слышавших разговор, засмеялись, а пастух, от которого несло козлом, поднял свой пастушеский посох и сказал:
— Не брани его, Иаков. Даже если он и ветрогон, то все равно лучше всех нас, потому что сердце у него золотое.
— Ты прав, Филипп, сердце у него золотое, — согласились все, стараясь ласковым словом успокоить Петра.
Но тот только сердито сопел: он никак не мог смириться с тем, что его называют ветрогоном. Возможно, он и был таким. Возможно, любой слабый ветерок мог увлечь его, но это происходило не от страха, а по доброте душевной.
Иаков понял, что расстроил Петра, и это огорчило его: он пожалел, что говорил со старшим товарищем слишком резко, и, желая переменить разговор, спросил:
— Послушай-ка, Петр, как поживает твой брат Андрей? Он все еще в Иорданской пустыне?
— Да, все еще там, — ответил со вздохом Петр. — Он в принял крещение и теперь питается акридами и диким медом, как и его учитель. И да окажусь я лжецом перед Богом, если мы вскоре не увидим, что и он ходит по селам, возглашая: «Покайтесь! Покайтесь! Пришло Царство Небесное!» Да где оно, Царство Небесное? Куда только стыд подевался? Иаков качнул головой и нахмурил густые брови.
— Та же напасть приключилась и с моим трудоусердным братцем Иоанном. Тоже подался в обитель, что стоит в Геннисаретской пустыне, — хочет стать монахом, не дано, видите ли, быть рыбаком. А меня бросил одного с двумя стариками да пятью лодками, хоть головой о стену бейся!
— И чего ему не хватало, благословенному? Имел все дары Божьи. И что только нашло на него в самом рассвете юности? — спросил пастух Филипп со скрытым злорадством от того, что и на богатых находится червь, который гложет их.
Он внезапно впал в уныние, — ответил Иаков, — и ночи напролет ворочался на ложе, словно юнец, которому захотелось жениться. Ну, так и женился бы! Невест, что ли, мало? Ему, видите ли, не жена была нужна. А что же? Царство Небесное, как и Андрею.
Рыбаки громко засмеялись.
— Совет да любовь! — сказал старый рыбак, злорадно драя мозолистые ладони.
Петр открыл уж было рот, но заговорить ему не пришлось.
— Распинатель! Распинатель! Вот он! — раздались хрипели голоса, и все, как один, взволнованно повернули головы.
Вдали на дороге показался Сын Плотника: тяжело дыша и шатаясь под тяжестью креста, он поднимался вверх.
— Распинатель! Распинатель! — зарычала толпа. — Изменник!
Увидав с вершины горы приближающийся крест, оба цыгана радостно вскочили. Солнце уже изнурило их. Поплевали на руки, взялись за кирки и принялись рыть яму. Рядом они положили на камень толстые, с широкими шляпками гвозди: три гвоздя были изготовлены на заказ, а пять других они выковали сами.
Мужчины и женщины стали живой цепью, взявшись за руки, чтобы не дать пройти распинателю. Магдалина оторвалась от толпы и пристально смотрела на поднимающегося Сына Марии. Сердце ее преисполнилось страдания: она вспомнила, как они играли вместе малыми детьми: ему было тогда три года, ей — четыре. Как глубока была та непередаваемая радость, то невыразимое наслаждение! Впервые в жизни оба они где-то в покрытых мраком глубинах души почувствовали, что один из них — мужчина, а другая — женщина. Два тела, казалось, были некогда единым целым, но затем какое-то безжалостное божество разлучило их, и вот эти части вновь обрели друг друга и возжелали соединиться, чтобы снова стать чем-то единым. Подрастая, они все отчетливее ощущали, какое это великое чудо — быть мужчиной и женщиной, и взирали друг на друга с безмолвным ужасом. Словно два зверя, дожидались они наступления того часа, когда голод станет неодолимым и они бросятся друг на друга, чтобы воссоединить разделенное некогда Богом. Однажды вечером, на празднике в Кане, в час, когда любимый уже протянул руку, чтобы вручить ей в знак обручения розу, безжалостный Бог ринулся на них сверху и вновь разлучил их. И с тех пор…
Слезы выступили на глазах у Магдалины. Она шагнула вперед: несущий крест проходил теперь прямо перед ней.
Она наклонилась к нему, ее душистые волосы коснулись его обнаженных окровавленных плечей.
— Распинатель! — хрипло простонала она сдавленным голосом и задрожала.
Юноша обернулся, и взгляд его больших печальных глаз на мгновение, равное вспышке молнии, впился в Магдалину. Судорога дрогнула вокруг его губ, уста изогнулись. Но он тут же опустил голову, так что Магдалина даже не успела разглядеть, было ли это страдание, испуг или улыбка. Подавшись к нему и прерывисто дыша, Магдалина проговорила:
— Тебе не стыдно? Ты уже забыл? До чего ты дошел!
И тут Магдалине показалось, что его голос ответил ей.
— Нет, нет! — крикнула она ему. — Это не Бог, о злополучный, это не Бог, это Демон.
Между тем толпа бросилась преградить ему путь: какой-то старик поднял посох и ударил его, два пастуха, спустившиеся с горы Фавор, чтобы присутствовать при суде, вонзили в него свои стрекала, а Варавва почувствовал, как топор сам по себе то поднимается, то опускается в его руке. Почтенный раввин увидел, что племяннику угрожает опасность, соскользнул с шеи рыжебородого и кинулся защищать его.
— Стойте, дети! — крикнул он. — Не становитесь на пути Божьем, ибо это великий грех! Не мешайте свершиться предначертанию! Пропустите крест, потому как Бог посылает его! Пусть цыгане приготовят гвозди, а посланник Адонаи взойдет на крест. Не бойтесь, верьте! Таков закон Божий: нож должен дойти до самой кости, иначе чудо не свершится! Послушайте своего старого раввина, дети, ибо я говорю вам истинную правду: пока Человек не окажется над зияющей пропастью, из его плечей не взовьются крылья!
Волопасы убрали стрекала, камни выпали из разжавшихся рук, люди отступили с пути Божьего, и Сын Марии прошел вперед, шатаясь под тяжестью креста. Было слышно, как далеко в масличной роще воздух звенит цикадами. Голодная бродячая собака радостно залаяла на вершине горы, а где-то в глубине толпы вскрикнула и упала в обморок женщина в лиловом платке. Петр стоял, разинув рот и вытаращив глаза, и смотрел на Сына Марии. Он знал его, отчий дом Марии в Кане стоял напротив отчего дома Петра, ее престарелые родители Иоаким и Анна были давними близкими друзьями его родителей. Это были святые люди, и ангелы имели обыкновение посещать их убогое жилище, а однажды соседи видели, как сам Бог, приняв образ Нищего, преступил ночью их порог. Они поняли, что это был Бог, потому как дом Иоакима и Анны содрогнулся, словно от подземного толчка. А спустя девять месяцев произошло чудо: старая, шестидесятилетняя Анна родила Марию. Петру не было тогда и пяти лет, но он хорошо помнил, какое ликование было всюду. Все селение пришло в движение, мужчины и женщины спешили с поздравлениями, несли с собой кто муку и яйца, кто финики и мед, кто детскую одежонку — подарки роженице и младенцу. Мать Петра, принимавшая роды, нагрела воду, бросила туда соли и вымыла плачущее дитя… А теперь он видит, как Сын Марии несет крест, а люди плюют на него и бросают в него камнями. Он смотрел, смотрел, и сердце его тревожно колотилось. Злополучная судьба досталась Сыну Марии: Бог Израиля безжалостно обрек его изготовлять кресты, на которых распинают пророков!
