Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
Загорать или лечь спать в старом автобусе без колес, что стоял за агрегатом и служил бытовкой и складом запчастей. А можно было даже сходить к недалекой столовой и выпить холодной ключевой воды из огромной бочки, что наполнялась насосом из пробуренной тут же скважины, а потом набрать трехлитровую банку, чтоб моги попить другие.
В первый же вечер Саша-К объявил, что работать нам предстоит по открытому наряду. То есть денег мы не получим, а нас лишь будут кормить обедом на полевом стане да выдавать продукты для ужина и завтрака, ну и еще молоко на ферме. Кто-то зароптал, но меня такой расклад не удивил и не огорчил, а даже обрадовал. В колхозе мне заплатили всего однажды. Семь рублей пятьдесят копеек за две недели труда. И за эти деньги — если их можно назвать таковыми — нам не давали жизни. Продуктов выделяли только чтоб мы не умерли с голоду — напоминая об оплате. Гоняли, как негров на плантации — напоминая об оплате. И так далее. Здесь же, судя по всему, нас не собирались попрекать копейками. Да еще по возвращении, если повезет, имелась надежда выпросить у начальства отгулов восемь. В нашей жесткой системе с турникетом и двумя злыми вахтершами, прозванными «сестрами Геббельс», это кое-что значило.
А если бы за работу заплатили хоть полтинник, об отгулах не стоило бы мечтать: об этом рассказывал Мироненко, который, как и я, в молодости имел богатый опыт сельхозработ. Однако норму выработки за смену с нас требовали. Она была, конечно, не такой уж большой но работать приходилось не для вида. Агрегат наш именовался «АВМ-0.65», что означало, что за смену при средних условиях из средней свежескошенной травы он мог давать в среднем шесть с половиной центнеров травяной муки. В пересчете на мешки это выходило сто семьдесят пять штук. И только тот, кто хоть однажды вкалывал на таком агрегате, способен оценить, много это или мало.
В первый день с непривычки работать было тяжело. К тому же нас тормозил Аркадий. Стоя на вахте у горловины, он двигался с такой ленивой медлительностью, что едва не половина муки рассеивалась в воздухе, пока он, недовольно кряхтя, отваливал полный мешок к куче готовых, а потом так же неторопливо подставлял следующий. За час его работы из дозатора на землю просыпалась огромная зеленая гора муки, которую раздул ветер. И все-таки за первую смену мы насыпали сто тридцать девять мешков — до нормы не хватило немного. Вечерняя смена, как мы узнали ночью, тоже не дотянула — они дали сто пятьдесят с чем-то.
На второй день после Аркашкиной вахты у раздатчика опять зеленела гора муки. Подошедший на смену бригадир Володя бросил к его ногам несколько пустых мешков и молча указал на прислоненную к стойке лопату. Аркадий пытался витиевато возразить — Володя оборвал его короткой и емкой фразой.
— Ладно, — вздохнул Аркашка. — Ссыплю… вот только схожу к бочке, немного умоюсь.
— Сейчас ссыплешь, — тихо бросил Володя. Аркадий опять хотел возразить, но бригадир смотрел на него молча и непреклонно. И, вздохнув, он принялся убирать. Стояние у горловин было вообще каторжной работой. А пересыпать муку лопатой с земли в мешок — на характеристику этого процесса у меня не доставало словарного запаса. Колючая травяная пыль стояла столбом, а Аркашка, голый до пояса, обливался потом. Через пару минут он стал зеленым, как ящерица, от облепившей муки, но покорно продолжал сгребать траву под мрачным взглядом Володи. Мы со Славкой сидели в тени автобуса на отломанном сиденье, и, как в бане, хлестали себя ветками полыни, отгоняя яростных слепней. Я видел, как мучается Аркадий со своей кучей травы, и мне вдруг стало его жаль.
— Может, поможем? — я вопросительно взглянул на Славку. — Хоть мешок ему подержим, что ли?
— Пошел он… — неожиданно огрызнулся мой добродушный друг Славка. — Сам навалил, сам пусть и разгребает.
И мы, как ни в чем ни бывало, продолжали париться полынью. Наконец Аркадий догреб свою траву и, с трудом разогнув спину, направился к нам. Но в этот момент Николай опустил бункер и непристойными жестами — поскольку никакой крик не долетел бы до нас сквозь грохот агрегата — велел идти загружать новую порцию свежей травы. Сломленный Аркашка покорно взял вилы и пошел с нами… Зато у раздатчика он больше не сачковал. Держал пустые мешки наготове возле себя. И уже до обеда мы выдали девяносто восемь штук. Всего же на второй день мы насыпали сто восемьдесят семь, перекрыв норму. Вторая смена тоже не прохлаждалась, однако нас они не догнали, дав сто семьдесят девять. За ужином Саша-К объявил, что уж завтра они нас точно обгонят.
— Посмотрим, — кратко ответил за всех нас Володя.
На третий день нам привезли несколько тележек особо тонкой травы, которая сохла гораздо быстрее обычной. Агрегат молотил, как зверь, перекрывая запланированную производительность, мы тоже от него не отставали — даже Аркадий, казалось, втянулся в общий азарт — и сделали двести три мешка! Удивился даже видавший виды дядя Федя. И опять, как ни старалась вторая смена, но победить нас они не смогла, насушив всего сто девяносто семь…
Работа, конечно, была тяжелой. Не говоря об изнурительных вахтах у раздатчика, даже просто бросать траву вилами в бункер тоже не казалось самым легким из развлечений. Особенно досаждали слепни, гудевшие вокруг нас густым роем. В первый день они замучили меня так, что я, невзирая на жару, натянул на себя рубашку. Но, как ни странно, от этого стало лишь хуже. Слепни набрасывались на меня, как озверелые, и я не успевал бить рукавицей по обжигающим вспышкам укусов. За обедом словоохотливый Степан объяснил, что слепней привлекает темный фон: ведь лошади и коровы темнее окружающей обстановки, поэтому работать голому должно быть спокойнее. После обеда я присмотрелся и понял, что вредные насекомые в самом деле не безразличны к цвету: на Славкины черные вельветовые брюки они слетались стаями. Прокусить толстую материю они не могли, поэтому просто сидели, облепив его ноги сплошным поблескивающим панцирем, так что было тошно смотреть.
У горловин всегда дул ветер от вентилятора, поэтому слепней там не было. Зато сыпалась травяная мука, которая колола и жалила не хуже. И еще имелся один особо несуразный фланец на изогнутом трубопроводе, о который я постоянно бился головой, нагибаясь за следующим мешком. В первый же день я набил здоровенную шишку и проклинал все на свете, но за обедом Володя признался, что с ним случилось то же самое. Славка и Аркадий были пониже нас ростом, поэтому они не страдали.
Кормили нас в прохладной столовой, где поварихой и раздатчицей работала свирепая суровоголосая баба неопределенного возраста, которую все звали тетей Клавой. Руки у этой тети были до локтей покрыты наколками, а материлась она так, что могла заткнуть за пояс любого из механизаторов, не говоря о нас. Но готовила, как ни странно, не очень плохо; ее обед, состоявший из одной огромной миски мутно дымящегося варева с плавающими на поверхности оранжевыми глазками маргарина, мы съедали моментально. Да и вообще сама нехитрая церемония обеда доставляла потрясающее, не достижимое в обычной жизни удовольствие. Не спеша уйти с агрегата, с каждым шагом ощущая, как за спиной остается его надсадный гул, а уши освобождаются от засевшей пробки. Отвернуть кран у бочки с водой и плескать студеную, только что закачанную из-под земли воду себе на спину, замирая от мучительного блаженства. Потом стоять в очереди к раздаче в толпе механизаторов, беззлобно толкаться за своей миской, и с непонятной гордостью чувствовать себя точно таким же — усталым, сильным, загорелым, натруженным… Потом взять еще три порции для девчонок, которые жались в стороне, стараясь не слышать звучащие кругом слова. Сесть за грубый стол под цветастой клеенкой у чисто выбеленной стены, с наслаждением жевать толстый ломоть хлеба… Описать все это было трудно. Так стоило просто пожить.
В первый день Катя села в столовой напротив меня, и я увидел ее руки — черные, изрезанные и перемазанные травой.
— Ты что же, без перчаток полешь? — спросил я.
