Тесей. Бык из моря - Рено Мэри (книги без регистрации .txt) 📗

Мэри Рено

Тесей. Бык из моря

ТЕСЕЙ. КНИГА ВТОРАЯ

БЫК ИЗ МОРЯ

1

МАРАФОН

1

Дельфины так и прыгали вокруг, когда я - вместе с товарищами по арене - входил под парусом в Пирей. Наши одежды и волосы еще пахли гарью спаленного Лабиринта.

Я спрыгнул на берег, набрал полные горсти родной земли - она прилипла к ладоням, будто ласкала меня… И лишь потом заметил людей вокруг; они не приветствовали нас, а глазели издали и звали друг друга посмотреть на чужеземцев-критян.

Оглядел своих ребят - и понял, как выгляжу я сам, бычий плясун. Гладко выбритый; тонкий как хлыст от непрерывной тренировки; шелковая юбочка, вышитая павлиньими хвостами, стянута в талии широким золоченым поясом; веки до сих пор темны от краски - ничего эллинского во мне, кроме льняных волос. Ожерелья мои и браслеты - не царские драгоценности, а дорогие безделушки Бычьего Двора…

Арена въедалась в душу накрепко. Нога моя уже ступила на землю Аттики - а я все еще был Тезей-афинянин, из Журавлей, первый среди бычьих прыгунов. Они там рисовали меня на стенах Лабиринта и вырезали из слоновой кости; украшали моими изображениями золотые браслеты; поэты клялись, что мы с ними переживем века в балладах, сочиненных в мою честь… Я все еще гордился этим - но пора было снова становиться сыном своего отца.

Вокруг нас поднялся шум: толпа разглядела наконец, кто мы такие. Люди роились около нас, передавая новость к Афинам и к Скале; таращили глаза на царского сына, разряженного как фигляр… Женщины плакали от жалости, глядя на шрамы - следы скользящих ударов рогом… Такие шрамы были на каждом из нас; и люди думали, что это от плетей. По лицам моих ребят я видел, что они слегка обескуражены: на Крите каждый знал, что эти шрамы - наша гордость, знаки отточенного искусства…

Я вспомнил, как пели мрачные погребальные песни, когда я отплывал из Афин, как рыдали и рвали на себе волосы, как причитали по мне - добровольному козлу отпущения… Слишком много было на душе - не высказать, - и все это прорвалось из меня радостным смехом… Какая-то старушка поцеловала меня…

В Бычьем Дворе голоса моих ребят не замолкали весь день, они и теперь звенели вокруг:

- Смотрите, мы вернулись! Все вернулись!

- Смотрите, вот ваш сын…

- Нет, критяне за нами не гонятся! Миноса больше нет, Дом Секиры пал!

- О! Мы сражались там в великой битве после землетрясения, Тезей убил их принца Минотавра…

- Мы свободны! Не будет больше дани Криту!

Люди смотрели на нас изумленно и тихо переговаривались: новости оглушили их. Мир без Крита - такого не было под солнцем; чтобы обрадоваться, надо суметь в это поверить… Но вот уже юноши вскочили, запели пеан…

Я с улыбкой сказал своим: «Ужинаем дома!», а про себя думал: «Не надо, ребята, не говорите им слишком много. Вы уже сказали все, что они могут понять…» Но они продолжали щебетать. Мой слух уже настроился на аттический лад, и теперь их говор звучал как птичий гомон:

- Мы Журавли, Журавли! Журавли - лучшая команда Бычьего Двора…

- Целый год на арене - и все живы!… Это впервые за всю их историю, а ей уже шестьсот лет…

- Это Тезей сделал. Он тренировал нас…

- Тезей - величайший прыгун, какой только был на Крите во все времена…

- А здесь, в Афинах, вы слышали о Журавлях?… Должны были!…

Родственники обнимали своих любимых, разглядывали их; отцы целовали мне руки, за то что вернул домой их детей; я что-то кому-то отвечал…

Как мы молились, как мы боролись в Бычьем Дворе, за то чтобы вырваться оттуда! А теперь - как трудно избавиться от него, как трудно отвыкнуть от жизни на остриях рогов, когда каждый твой день - последний, а вера в товарища - сильней любви!… Осталась свежая рана.

Одна девушка говорила своему жениху, который едва ее узнал:

- Слушай, Рион, я теперь бычья прыгунья!… Я могу сделать на рогах стойку, правда! Раз я даже перепрыгнула через быка… Посмотри - вот камень, мне его один князь подарил; я выиграла ему пари - вот он и подарил…

Я видел, как лицо его отупело от страха; видел, с каким недоумением встретились их глаза… В Бычьем Дворе не только славу - саму жизнь надо было заработать; я еще жил этим, для меня сухопарые атлеты моей команды были красивы, - но как не похожа была эта резкая поджарая смуглянка на молочно-дебелых афинских дев, как она проигрывала им в глазах этого сукновала!… Я вспомнил все, что пришлось пережить Журавлям, и готов был убить этого идиота и забрать ее себе, - но Лабиринт был обращен в пепел и руины, Журавли уже были не мои, моя власть над ними кончилась.

- Найдите мне черного тельца, - сказал я людям, - я должен принести жертву Посейдону, Сотрясателю Земли, в благодарность за возвращение наше. И пошлите гонца к отцу моему.

Бычок подошел смирно и наклонил голову, будто соглашаясь, - добрый знак, который порадовал народ… Даже после удара он почти не бился; но когда падал - глаза его упрекнули меня, как человеческие; это было странно после такой покорности. Я посвятил его богу и пролил на землю его кровь… А залив костер вином, вознес молитву:

- Отец Посейдон, Владыка Быков, мы плясали для тебя в святилище твоем и вложили жизни наши в руку твою. Ты вернул нас домой невредимыми. Будь же и ныне благосклонен к нам и укрепи стены домов наших. Что до меня - я возвращаюсь вновь в твердыню Эрехтея, дай же мне силы удержать ее. Благослови дом отца моего. И да будет так, по молитве нашей.

Все закричали «аминь», но этот крик смешался с гулом новых вестей. Мой гонец вернулся гораздо раньше, чем мог бы добраться до Крепости, и теперь медленно шел ко мне; а люди расступались, давая ему дорогу. Я понял, что известие - о чьей-то смерти… Он подошел, постоял немного молча… Не долго: ведь афинянин всегда хочет быть первым с новостью, как бы ни была она плоха.

Мне подвели коня… Несколько приближенных отца уже успели подъехать мне навстречу; когда мы поскакали из Пирея к замку - я слышал, как радостные клики затихают и сменяются причитаниями.

В проеме ворот, где слишком круто для лошади, толклась дворцовая челядь, чтобы поцеловать мои руки или кайму моей критской юбочки. Только что они считали меня мертвым, а себя - беспризорными; боялись, что станут нищими, а то и рабами, если Паллантиды снова нагрянут на страну, а они не успеют исчезнуть…

- Отведите меня к отцу, - сказал я.

- Я посмотрю, мой господин, успели ли женщины обмыть его, - ответил старейший из дворян. - Он был весь в крови.

Отец лежал в верхнем покое на своей огромной кровати из кедра, с красным покрывалом, подбитым волчьим мехом, - он всегда боялся холода… Его завернули в голубое с золотой каймой… Среди вопивших женщин, - они рвали на себе волосы и царапали груди, - среди них он лежал удивительно тихо. Одна сторона лица была белой, другая - сплошной синяк от ударов о камни; на макушке была вмятина, как чаша, но это было задрапировано тканью; а перебитые руки и ноги ему распрямили.

Глаза мои были сухи. Я прожил с ним меньше полугода до отъезда на Крит; еще не зная, кто я, он пытался меня отравить, в этой самой комнате… Я не хранил за это зла, - но он был мне совсем чужим, этот расквашенный мертвый старик. Старый дед, воспитавший меня - Питфей из Трезены, - тот был отцом моего детства и сердца моего, по нему я мог бы заплакать… Но кровь есть кровь, и того что начертано в ней - не вытравить…

Синяя сторона его лица выглядела сурово, а белая чуть заметно улыбалась… У ножки кровати, положив морду на лапы, лежал его белый пес и смотрел в одну точку пустым немигающим взглядом.

- Кто видел его смерть? - спросил я.

Уши пса дрогнули, хвост мягко стукнул по полу… Женщины глянули сквозь распущенные волосы, потом закричали пуще, а самые молодые обнажили груди и снова стали по ним колотить… Только старая Микала молча стояла на коленях подле кровати. Она, не мигая, посмотрела мне в глаза своими - черными, по-обезьяньи ввалившимися в сеть глубоких морщин… Я выдержал ее взгляд, хоть это было нелегко.