Легенда о хрустальной маске - Астуриас Мигель Анхель (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗

Мигель Анхель Астуриас

Легенда о хрустальной маске

* * *

Так вот, Нана-Дождеокая, у того человека, что создавал идолов и делал слепки с голов умерших, навсегда оставляя застывшими очертания их лиц под податливым воском, руки были трижды золотые!..

Да, Нана-Дождеокая, создатель идолов и хранитель черепов сбежал от людей с кожей белых гусениц — тогда как раз и подожгли город — и скрылся на самой неприступной из вершин, там, где земля становилась небом!

Да, Нана-Дождеокая, сотворявшего богов, ими же потом в бога и превращенного, звали Амбьястро — не руки у него были, а звезды!

Да, Нана-Дождеокая, Амбьястро ушел от людей с кожей белых гусениц и поселился на горе, на самой высокой ее вершине; его не испугали ни отдаленность убежища, ни бесконечное одиночество среди камней да ястребов — он привык жить уединенно, не показываясь никому, пока создавал священные образы, идолов из дерева хунсии [1] и глины; а сколько сил потратил Амбьястро, чтобы окружить себя героями, богами и животными, которых он высекал из камня и вырезал из дерева, лепил из глины!

И вот, Нана-Дождеокая, нарушив свой обет ваять из камня, и только из камня, пока длится его изгнание, Амбьястро вздумал выточить в своей курительной трубке группу резвящихся обезьянок, сцепившихся хвостами и с поднятыми вверх лапами, — словно они ловили дым, а на толстом стволе помарросы [2] изобразить сражение змеи с ягуаром.

Да, Нана-Дождеокая!

Едва наступил рассвет — выпуклые звезды и слабые отблески зари, — как Амбьястро принимался долбить полый ствол помарросы, стремясь передать движение — в этом ведь и заключается смысл ваяния, — движение ягуара, союзника света в смертельной схватке с ночью, змеей нескончаемой; и грохот оглашал окрестности, как это случалось всегда, когда он приступал к работе с появлением драгоценного камня утренней звезды.

Восславив утреннюю звезду, воздав хвалу миру, зазеленевшему, едва исчезали видения ночи (… никому не ведомы их пути, и они больше не вернутся…), он начинал собирать сухие деревянные щепки, и от искры, высеченной кремнем, рождался некто, уничтожавший самого себя столь быстро, что Амбьястро никак не удавалось запечатлеть его образ — образ попугая, танцующего в пламени. Разведя огонь, мастер принимался разогревать в глиняном сосуде влагу облаков и, ожидая, пока она закипит, беззаботно, всеми чувствами впитывал радостный мир, окружавший пещеру, где он обитал. Озера, долины, горы, вулканы очищали его зрение, и постепенно Амбьястро терял обоняние, опьяненный исходящим от теплой земли ароматом плодов, и осязание, ибо он жаждал все ощутить сполна, ни к чему не прикасаясь, слух же его воспринимал лишь биение росных часов.

Как только появлялись первые пузырьки, подобные жемчужинам ожерелья, рассыпавшимся по поверхности закипающей воды, Амбьястро доставал из желтого букуля [3] пригоршню измельченного красного перца — сколько вмещалось в ладонь — и бросал его в кипящую воду. Сосуд, полный этой густой дымящейся красной, как кровь, жидкости, — вот пища его и его семьи: так называл он свои творения из камня разных оттенков — от алого до оранжевого.

Его гигантские скульптуры, высеченные прямо в скале, украшенные перьями птиц, ожерельями крошечных масок, охраняли вход в пещеру, где на барельефе сменяли друг друга изображения играющих в мяч фигур с двумя ликами — жизни и смерти, танцующих духов природных стихий, богов дождя, богов солнца с большими, широко раскрытыми глазами, фигур животных на астральных орбитах, божеств смерти в виде скелетов, ожерелий звезд, жрецов с головами удлиненной формы; дальше шли разные камни твердых пород зеленого, черного и красноватого цвета с высеченными на них календарными знаками или пророческими изречениями.

Но камень начинал надоедать Амбьястро, он уже подумывал о мозаике. Вот бы украсить своды и стены подземного жилища картинами религиозных обрядов, охоты, ритуальных танцев, стрельбы из лука — всем тем, что он наблюдал раньше, до появления людей с кожей белой гусеницы.

Амбьястро отвел взгляд от небольшой рощицы, где у деревьев даже не было сил расти — ведь родились они так высоко на голубых горах — и ветви их, искривленные и поникшие, ползли вниз по песчаным или каменистым склонам с одинокими орлиными гнездами. Он отвел взгляд от этих змеевидных деревьев, привлеченный другими, растущими ниже, на отрогах: они тянули ему навстречу свои густо-зеленые благоухающие кроны, свои податливые крепкие тела. Искушение деревом манило Амбьястро из его убежища, населенного каменными идолами, гигантскими фигурами из различных минералов — камни, и только камни, — его влекло к живому растительному миру с запахами леса, где бродил он ночью, словно лунатик, по звездным тропинкам, где ласкал его дождь ветвей; а днем, отрешенный, в полусне, будто в бреду он отдавался страстному влечению и был почти готов оставить камень, забыть о своем обещании не прикасаться ни к дереву, ни к глине, ни к любому другому мягкому материалу, пока длится его изгнание: готов был приумножать свои создания, вырезая их из влекуще-алой древесины, из огненно-дымчатой, из дерева с желтой плотью; все они, в отличие от камня, твердого и коварного, покорялись его волшебству, не оказывая сопротивления, — трепещущие, податливые, радостные. Какое-то подсознательное чувство заставляло его предпочесть эти породы белому дереву, соперничающему с изысканным мрамором, черному дереву, сопернику гагата [4], красному дереву, сравнимому разве что с гранатом винного цвета.

Заснуть невозможно. Мир богов, воинов, жрецов, изваянных Амбьястро с ювелирной точностью из твердого камня, превращал его пещеру в гробницу мумии. Правда, скульптуры из дерева недолговечны и не имеют будущего… Он кусал губы… Да и работал он не только для удовольствия. Его творения заключали в себе мысль, хранили следы потухших комет. Положили начало науке о драгоценных камнях. Амбьястро поднес ко рту свою курительную трубку, украшенную обезьянами, которые играли с дымом, образующим завесу между ним и его мыслями… Хотя все, наверное, так и останется погребенным здесь навеки, если пещера обрушится. Да, дерево, дерево: ваять деревянных богов, богов из сейб [5] — фигуры, имеющие корни, не то что его идолы из гранита или мрамора, — скульптуры с огромными руками-ветвями, что покроются цветами, загадочными, словно иероглифы.

Амбьястро не понимал, что случилось с его глазами. Они вспыхнули. Он слеп. Слеп. Они вспыхнули множеством огней, когда он ударился об острие кремня, ища камни твердой породы у скалы с хрустальной жилой. Его руки, кисти рук, грудь омыл мелкий колющий дождь. Он поднес ладони к лицу, исцарапанному острыми иглами, чтобы прикоснуться к глазам. Зрение вернулось к нему. Это было лишь минутное ослепление, искрящаяся вспышка, сверкающее извержение скалы. Амбьястро забыл о своих сумрачных камнях, об искушении благоухающих деревьев. У него остались лишь его руки, бедные потухшие звезды — далеко теперь море яшмы и обсидиановая ночь, — и бриллиантовый свет полудня, сияющий и потухший, обжигающий и холодный, обнаженный и таинственный, изменчивый и спокойный.

Он будет ваять из горного хрусталя, но как переместить эту сверкающую глыбу к его пещере? Это невозможно. Не обремененный ничем человек поселился бы здесь, рядом со скалой. Но что делать с потомством: каменными скульптурами, идолами, богами-гигантами? Он погрузился в задумчивость. Нет, нет. Не думать об этом. Теперь он отвергал все, что напоминало ему о существовании мрака.

Там, рядом с хрустальной скалой, он соорудил хижину, взял с собой лишь одного бога, защитника тех, кто сам себя изнуряет, привез воды в большом глиняном кувшине и начал точить свои кремни о выступ скалы, чтобы придать им остроту лезвия навахи [6]. Начало новой жизни. Свет. Воздух. Хижина, открытая солнечным лучам, а ночью сиянию звезд.